Каков пиздец всей ситуации.Сейчас почти 2 часа ночи, а я решила открыть переписку, проверить себя на чувства, на силу, на слёзы.В общем, проверку я не прошла и с треском провалилась.Сейчас сижу и реву.Два года назад,29 марта мы с ним говорили о большом городе, о поступлениях, о наших мечтах.Мне больно.Почему он не рядом?Хотя, знаете, наверное, проблема даже не в этом.Проблема в том, что я ненавижу себя за желание видеть его рядом.Я так давно не плакала из-за мыслей о нём, что сейчас чувствую себя такой слабой, такой обессиленной.Этот человек имеет огромную власть надо мной,. И вот опять, снова всё рвётся на ружу.Я повторяюсь, но, видимо, я никогда не устану это писать.Я надеюсь, что он счастлив. Я до слёз надеюсь, что ему хорошо живётся.Максим.. Боже, пожалуйста, береги себя. Мне больше нечего сказать. Ах да, кажется, что моё сердце всё ещё не выкинуло тебя.Ты всё ещё там.
Теперь я знаю, что любовь — как море: порой спокойное, порой бурное. Она бывает грозной, бывает прекрасной, таит в себе смерть и дарует жизнь. Но она никогда не бывает постоянной, все время меняется. И остается неповторимой лишь на один краткий миг в глазах вечности. 
Hopper is simply a bad painter, but if he were a better one, he would probably not be such a great artist. 
28.01.14
Веганство - это для здоровья. Это для чистого тела, хорошей крови, хорошего сердца, хороших органов.
Если взять положение тела, то совершенно по-разному. Пожалуй, самая удобнаядля меня поза –это лежать в кровати на животе, закинув одну ногу на стену, а другую, поджав I had not realized. 
Вопреки легендам, которые меня окружают, я никогда не любил молодость, и меньше всего — свою собственную. Если взглянуть на нее непредвзято, эта хваленая молодость чаще всего представляется мне плохо обработанным участком человеческой жизни, периодом смутным и бесформенным, зыбким и хрупким. Разумеется, можно привести немало приятных исключений из этого правила, и ты, Марк, лучший тому пример. Что до меня, в двадцать лет я был почти таким же, как сейчас, но только слабее духом. Не то чтобы все было во мне плохим, но все могло таким стать: хорошее и лучшее в те годы еще помогали худшему. Не могу без стыда вспоминать о своем полном незнании мира, при том, что я был твердо уверен, будто прекрасно знаю его; не могу без стыда вспоминать о своей нетерпеливости, суетном честолюбии и грубой жадности. Признаться тебе? Живя в Афинах яркой, насыщенной, интересной жизнью, в которой находилось также место и удовольствиям, я тосковал по Риму, и даже не столько по нему самому, сколько по его атмосфере, в которой непрерывно куются дела всего мира, тосковал по шуму колес и приводных ремней машины власти. Царствование Домициана подходило к концу; мой родич Траян, который покрыл себя славой на рейнских границах, становился популярным государственным деятелем; испанский клан укоренялся в Риме. По сравнению с этим миром решительных действий милая моему сердцу греческая провинция, казалось, дремала в пыли отживших идей; политическая пассивность эллинов представлялась мне малопочтенной формой протеста. Моя жажда власти, денег, в которых у нас зачастую выражается власть, и славы, если называть этим высоким именем наше неодолимое желание слышать, как о нас говорят, была неоспоримой реальностью. К ней примешивалось смутное ощущение, что Рим, во многих отношениях стоящий ниже Афин, берет реванш в другом, требуя от своих граждан, во всяком случае от тех из них, кто принадлежит к сословиям сенаторов или всадников, готовности к великим свершениям.
