говорю же

Так холодно, что пар изо рта, пальто, шарфы все теплей и теплей, ботинки, обитые искуственным мехом. А еще ты. Так долгожданно холодно, что тепло. Бывает ведь и так, я и не знала, что дня хватает только на то, чтобы вернуться домой, выпить чаю и уткнуться в тетради, повествующие, к огромному удивлению, любопытнейшие вещи. Столько всего происходит, со столькими нужно подружиться, со столькими пошутить, столько всего рассказать. И я не грущу, хотя положено ведь - но я не грущу из-за тебя. Твои шарфы пахнут декабрем, как и мои, забавное совпадение, да? Оказалось - вот оно как, если думать о чем-то - то о тебе, если рисовать зверей на полях, то давать им твои черты, ну или имя, или одевать их в пальто такого же цвета, что и у тебя, если что-то писать, как обычно, я же делала так всегда, то в итоге будет выходить все равно о тебе, невольно, даже если я сейчас стану рассуждать об особенностях лошадей Пржвальского, то в конце так или иначе все равно вернусь к теме - ты. Даже сейчас, в лишнюю минуту, пока преподаватель так занят, что оставил нас и ругается с кем-то по телефону (может, у него есть кто-то вроде тебя, потому что кажется, что он расстроен) я не делаю что-то лишнее, вроде ежей на полях, а вспоминаю, что забыла у тебя свои ботинки (подумать только, забыть ботинки в сентябре, но и так иногда случается) и надо бы зайти их забрать. (Хотя на самом деле мне они вовсе не нужны, ботинки эти, но это и так все поняли).

Специально для уже почти октября. Ну то есть чтобы все эти дожди да листья чувствовались четче.

Mat Kearney – Ships In The Night

James Carrington – Ache

Arctic Monkeys – Do I Wanna Know?

Pompeya – Y.A.H.T.B.M.F

Moving Mountains – Eastern Leaves

Sigur Rós – Dauðalogn

Analogue Revolution – Light

Mystery Jets – Show Me the Light

Motorama – Eyes

Ben Howard – Everything

Massive Attack – Euro Zero Zero

Sleeping At Last – Sun

Evgeny Grinko – Winter Sunshine

Placebo – Hold On To Me

Computer Magic – Running

Placebo – Bosco

Gregory Alan Isakov – If I Go, I'm Going

Bloc Party – Obscene

Bon Iver – Holocene

В правильном порядке, чтобы не искать, здесь

Все всех так агитируют, чтобы их о чем-то спрашивали. А мне почему-то стыдно о таком просить, но я уже выучила все что нужно, дочитала Булгакова, заправила постель и даже покормила собаку, а до конца воскресенья все еще очень долго, поэтому вот, я как все.

АСК МИ

Нет, погоди, у меня же даже наверное получится объяснить. Я вот, бывает, смотрю на людей в метро - и понимаю, что я так не хочу. Если они что-то читают - то им не интересно и они не пропускают своих станций. Если вдруг у них имеются наушники - то лицо-то все равно остается прежним, как будто бы им и дела нет, слышат они там что-то, или у них записана тишина на пленку. Им все-ра-вно. А те кто постарше? Я же тоже так не хочу. У них только сумки на коленях, дряблые шеи, руки дрожат, так что жетон не желает попадать в щелочку турнекета - они живут, что ли? Ведь нет. А спроси их почему, скажут - деньги. Но ведь тоже не то. Все, кто тебе вообще на что хочешь скажет, что "деньги" - к черту их и бежать. Они и не жили никогда, уж точно.

Ну неужели, чтобы налить себе дома чаю, нужно быть таким полным тоски?

И я часто думаю - "вдруг и у меня так будет"? Туда-обратно на метро, какой-нибудь суп на чьих-то костях, ну просто потому что придется начать подобное есть, ведь люди так делают, у них просто нет времени, желания и даже сил, чтобы избежать всяких там костей. Нет, нет, я так не хочу. Равно как не хочу однажды выйти вдруг замуж и так там и остаться на следующие невесть сколько лет, а потом спать в отдельных кроватях, и если целоваться - то редко и только крошечным чмоком.

Ты замечала, что почти все взрослые люди не умею как следует целоваться?

Как же они так живут-то, черт их побери. И я не хочу узнавать, понимаешь? Не хочу доживать даже до пятидесяти, потому что мне ведь уже сейчас кажется, что мир сужается, заканчивается, что я пребераюсь за переферию - и что же потом? Я не хочу плакаться кому-нибудь о неблагодарных детях, которые оставили меня, уехав жить в Канаду, потому что черт возьми, правильно поступили, я справлюсь, а вы живите, главное, ребята!

Это, наверное, так странно слышать - но я уже, уже, уже не хочу быть старой. Старость мой крептонит, сладкая моя. А почему? Да потому что жизнь короткая, как хвост у яблока, яблочный хвост, не длинннее. Ты-то ведь со мной не останешся, хоть себя не обманывай, ведь ты, я надеюсь, еще когда-нибудь выйдешь замуж, и так правильно выйдешь, чтобы дожить до восьмидесяти и всегда целоваться вот как мы сейчас. Ты - не смей умирать рано, потому что тебе не нужно оно, у тебя все получится, ты ничего не боишься. А я так не могу. Кажется, что я долго тоже не смогу. Как будто бы уже знаю о чем-то. Ну или всегда знала, что быть старой - не мое, я не стерплю. И дело не в глупом увядании какой-то там несуществующей (не закатывай глаз, ты же не слепа) красоты, а просто что вот тогда-то уже точно наступит момент, когда мне станет все равно. А я тогда не смогу. Точно знаю, что не смогу.

И поэтому меня всегда смешат люди, которые кичатся, что они не курят или никогда не пробовали виски и мерзопакостно так поглядывают на зажигалку в моем кармане.

Вы идиоты, слышите.

Если не плевать вам - ладно, хорошо, живите на здоровье, ловите инфаркты. А мне - плевать.

Как будто бы кто-то когда-то сказал мне, что вот так-то, старости не видать.

Эй, ты чего, плачешь что ли?

Хочешь - забери мой шарф. Или свитер, любой. Могу поделиться футболкой или пальто, которого у меня нет. Хочешь - возьми мою руку, вот она, здесь, и я не стану ее отнимать, я ведь не сумасшедшая. Мне не жалко отдать тебе последний пакетик чая, или поделиться подушкой, которая все равно одна, или стулом, тем более если он один, можно ведь посидеть и на полу, даже если стула и два - все равно лучше сидеть на полу, оттуда мир выглядит обширнее - и не думай, что я пожалею какую-нибудь книгу из шкафа, доставай любую, рисуй на ее полях пометки или виноградные лозы, загибай уголки, оставляй свои закладки, оставляй как можно больше себя в моих вещах, а то иногда я начинаю переживать, что однажды вот так проснусь - а тебя словно и не было.

Но так не будет, и знать, чувствовать, понимать это - лучше всякого переваливающего за середину сентября, если честно. Хотя, может быть, и не лучше, а даже хуже всякого июня, как предвестника начинающегося очередного лета, потому что чувствовать так - сложно сказать, что в этом такого уж хорошего.

Почему? Да потому что это больно. Ага, вот так вот - шиворот навыворот, абсолютно наизнанку, ибо не я ли говорила, что чувствовать такое к кому-то, вроде тебя - та самая суть декабря, которая для меня столько всего значит. Ты - мой декабрь, говорила я, а потом говорила, что ты даже больше, если таковое случается, а сейчас говорю - что от этого не становится хоть на самую чуточку менее больно. У меня ведь настроения меняются быстрее погоды - но ты же любишь наш город именно за отсутствие статичной температуры и предсказуемых облаков, ну потому что это уже была бы не ты, если бы любила по-другому.

Может, дело в том, что для меня все, что уже случалось с тобой - впервые. Возможно, в этом есть доля надменной грусти, ведь я, вроде как, далека от уже даже подростка, я - все те, о ком американцы говорят the youth и закатывают глаза, я даже еще немножко старше. И поэтому так, наверное, и чувствуется - то есть каждое всё-всё, руки, плечи, вечера на кухонном полу (это странно, что даже пресловутый пол так много для меня значит?), и то что тебе приходится уходить со мной в семь утра, хотя тебе-то как раз никуда не нужно так рано, но предлагать ключ - это что-то, что сразу бы нас приземлило, верно?

Мы почему-то считаем себя такими, слегка инакими, хотя, на самом деле, лишь отрицаем какие-то базовые, простые вещи, с котороми жизнь стала бы легче. Но может в этом-то все и кроется - в отсутствии простоты. Все дается нам так сложно, каждое новое, предлагающее шаг в одну космическую милю ближе, предложение обдумывается и в итоге даже не произносится. Потому-то все совершенно не так, как оно, наверное, и должно быть.

Но все-таки чертовски верно, и я не могу объяснить почему, ведь тогда бы пришлось писать не просто о тебе, а о том, почему именно ты и что я по этому поводу чувствую.

А тут такое дело - мне вовсе не сложно описать как я отношусь к самым разным вещам и явлениям, например к временам года, к своей собаке, к апельсинам и яблокам, к шапкам с пумпонами и к колючим свитерам, и что думаю о боге, или о наличии другой жизни, или о музыке, или о современном кинематографе, искусстве или литературе. Однако у меня совершенно не выходит писать (=говорить) о тебе. И раньше не получалось выражать свои мысли о людях, но никогда и не хотелось этого делать. А теперь вот у меня здесь, везде, повсюду вся такая восхитительная ты - а я не могу воспользоваться словами так, как хотелось бы, как постоянно думаю. Я бы писала тебе бесконечные любовные письма, в том роде, в котором писал их, допустим, Фрай. Использовыла бы все эти вековые, но не затертые фразы, вроде того, что "хриплю, сипло и едва дыша, только думая, и исхожу…" чем-то там, забыла цитату, и еще я называла бы тебя в этих письмах, опять же, как у Фрая "сладкой-сладкой, медовой-медовой" - серьезно, действительно, хотела бы так называть. Но не могу.

Не получается.

Чувствовать так, что больно (боже мой, какие пассажи, но ведь вот так, если бы я врала) - получается.

А говорить о тебе даже с тобой - нет.

Писать вокруг да около, но все не о том, лить какую-то океанскую воду зазря - получается.

Писать о тебе так, как оно на самом деле есть - нет.

Вот и вся сентябрьская история. Буду исходить воспалением легких в виде тебя - но и строчки не напишу или не произнесу.

Догадывайтесь сами, господа знатоки.

Мир сжимается до одной крошечной точки, которая находится в тебе. Не в твоих волосах, не в платьях и не на кончике носа - а в тебе, внутри, ты - и есть мир и даже не знаешь об этом.

Как все так получается, люди, наверное, и не узнают никогда. Подумать только, сколько еще всяких там разных переживали все те же моменты что переживаем мы, или переживала я одна, или одна ты. Скольких трясло после трех сигарет подряд, а скольким и вся пачка не имела значения. Сколько дорастало до того момента, когда уже можешь сидеть в баре, с таким абсолютно предсказуемым, банальным, упоминавшимся всякими американцами переломных 80х в своих книгах содержимимым стакана в виде виски с колой и айсбергом льда да соломинкой и копалось указательным пальцем в блюдечке с солеными орешками. Сколько из них вглядывались в чаще деревянную, но вообще всякую, и грязную, и блестящую от полироля барную стойку, а сколько рассказывали уставшему от всех на свете историй бармену, подпирающему руками щеки и тоже думающему о чем-то совершенно своем, совершенно бессмысленные вещи.

В том-то и дело - что очень уж многие, это такой обще-людской переломный момент, когда ты достаточно вырос, чтобы не хотеть больше расти. И у каждого мир тоже сужался до чего-то, кого-то, одного, конкретного, совершенно невыразимого - и тоже кому-то принадлежащего. И чаще, конечно, совсем не тому, кому это сужение являлось единственно возможным.

Путанно? А оно такое и есть - черт ногу сломит, что воротят сейчас нынешние мы. Поколение Х, как обзывал их (нас) еще давным-давно Коупленд - оно то же самое, только некоторые попадаются глупые, которые никогда не проникнутся идей о конца света в супермаркете - но бывает же, что и повезет, ведь да?

И тогда некурящие станут брать мои сигареты, потому что всё сказанное с сигаретой в руке приобретает сразу какой-то другой, более бунтарский и правильный смысл. А выпившие опережать меня на пару секунд какой-нибудь строчкой вроде "Вот вам замерзший город из каменного угла…". А остальные судить о Наташе с Безуховым, или поддаваться на мои ухищрения, позволять себе увести себя в сторону уже каких-нибудь даже 50х, и рассуждать о верности дорожных путешествий. И ведь в пятидесятых поколения х были все теми же самыми.

Вот так, наверное, и будем жить. Бары искать, где музыка потише и не такая мерзкая, как в большинстве питейных (да и всяких других) заведений. Потрошить себя, не жалея карандашей, выворачиваясь, записывать, лишь бы потом не забыть, что ведь было когда-то и вот так. Позволять потрошить себя всяким там, которые не хотят понимать, что некоторые даже поцелуи воспринимают как нечто более высшее, чем все остальное, и что даже похлопать кого-то, на кого плевать, по плечу, представляется иногда делом уж совершенно непереносимым. Ловить собственный мир за хвост, но опаздывать каждый раз и успевать как раз к тому моменту когда он прочно укоренится в каком-нибудь, зачастую очень занятом, представителе того же поколения.

Так и будем жить.

Так, джинсы - закатать, несколько выше лодыжек, да вот так, верно, чтобы можно было надеть ботинки. Ноги босые? Да, обязательно, не важно, что ближе к ночи в сентябре уже холодно, но разве можно надеть носки со столь замечательно закатанными джинсами? Дальше, брови - слегка неровные, но это от природы, ничего не поделаешь, вечно удивленный вид тоже сойдет, вот тебе карандаш, он светлый, не слишком видно, но слегка поможет. Так, а вот глаза красить не стоит - не поймут, да и к тому же вскоре утечет у тебя все куда-то в сторону подбородка. А помада? Ах, помады нет у тебя, ну и Бог с тобой, помады это для других случаев. Так, что еще? Шарф? Ну, можешь надеть, ты же любишь шарфы, хотя если бы… а, нет, расцветка тоже ничего. Бывают и лучше, но и такой могут одобрить, все верно. Парку не нужно, знаю, она такая хорошая - но все-таки только сентябрь, а она и без подкладки смотрится слишком декабрьской, лучше не надо, поищи что-нибудь еще. Ну а теперь - браслеты: ну, с ними все хорошо. Много веревочек, деревяшек, немного в сторону хиппи - но это вполне ценно… Что-что? Ах, часы хочешь надеть… Ну ладно, давай, чего уж, хотя, конечно, простоваты они, но если уж хочется, так и быть. А вот очки точно не надо, там и солнца-то нет толком, и да, я знаю, что они такие подходящие, но все-таки не надо, только мешаться будут. Теперь что? Зажигалка? Ах, ну да, важная мелочь. Ну что ж, зажигалка замечательная, тут я согласна. У нас здесь такой не найдешь, да и слово на ней мировое… Конечно, не выкладывай, бери. Билеты не забудь, да да. Духи? Да, не важно какие духи, главное телефон проверь, да Лолиту свою выложи, что ты ее таскаешь, разок можно сесть в поезд и без всяких книженций. Что еще? Ах, ботинки слегка дырявые. Ну, знаешь, так даже лучше, тогда примут сразу, так надо - думаешь у моторамы твоей все ботинки впорядке? Что ты, они же первые там, инди ребята они такие, закатанные джинсы - как белый билет в первый ряд пионеров, да и вообще. Что, пора уже? Ну так иди, чего стоишь, кофту захвати, все-таки прохладно там, да. Шарф у тебя? Ах, ну он всегда у тебя. Ключи не забудь… Да, вот так. Теперь все хорошо. Иди.

motorama – sometimes

Green Day – Wake me up when september ends

Sweet Thing – Winter Night

Mystery Jets – Someone Purer

Lifehouse – It Is What It Is

Jason Walker – Down

Green Day – 21 Gun

Shady Bard – Summer Came When We Were Falling Out

Tennis – Marathon

Lower Dens – Truss Me

Future Islands – Walking Through That Door

Blue October – Graceful Dancing

Shady Bard – Torch Song

Cat Stevens – The Wind

The Antlers – Kettering

Tokyo Police Club – Bambi

Pinback – Non Photo-Blue

Evening Hymns – Dead Deer

Послушать, чтобы не искать можно тут (плейлист вк).

С вами - со всеми-всеми - произойдет все то, что должно произойти, а иногда даже и больше. Обязательно.

Я отчего-то полагаю сентябрь некой своей годовщиной, ибо три года (кажется, даже, ровно), я открыла блог и написала там что-то первое. Неважно вовсе что это было, не важен даже факт написания в блог - смысл в неком начале отсчета. То есть я ведь и так помню очень мало, а теперь у меня есть письменные подтверждения событиям, которые были, да только забылись. Сложно подумать, что тогда, семнадцатилетней еще мне и в голову не приходило - как все сложится. Тогда впереди моего носа были лишь три года колледжа со скучной специальностью, а теперь вот четыре года института с самой замечательной специальностью на свете. Почему все происходит как происходит я и понятия не имею - но происходит все верно. Ведь, если поднять не только блоговые записи за три года, а те, которые были еще раньше, начиная лет с четырнадцати, то у меня выйдет самая настоящая кривая, которая двигается исключительно вверх, как и должно быть. А ведь все началось с правильных книг, подуматьь только. Действительно, стоило мне открыть самую первую свою Стоящую книгу, после всех этих слезливых современных новелл, за ними потянулось и все остальное. Вот бы сказать себе четырнадцатилетней, глупой до ужаса, если не примитивной - что все изменится, только глазом моргни. А начнется все с верных книг, а за ними притянется и настоящая музыка, заменив собой все то бессмысленное, появятся новые герои вроде Доктора, или Брайана с Джастином, и ты уже не будешь представлять как так ты могла вообще жить до них. Появится возможность пожимать людям руки и бояться только внутри, а снаружи без замедления представляться и запоминать имена, станет реальным все то, о чем ты скулила своим отвратительным (кстати и по сей день) почерком в дневниках и тетрадках в клетку, и ты будешь учиться не потому, что так нужно, а потому что тебе так захочется, потому что ты дорастешь до того момента, когда тебе вроде бы двадцать, и жизнь должна быть на четверть пройдена, а она только начнется.

Сентябрь замечательный месяц, потому что в нем, наконец-то, становится холодно. Люди начинают носить шарфы. И все сразу воспринимается теплее, и на улицах пахнет уже не жарким асфальтом, а именно осенью, чудесно так пахнет, приближающейся зимой, которая все-равно еще далеко, потому как уж ее-то точно стоит подождать.

Возможно, так чувствуется на каждом отрезке возраста - но я вот в своих двадцати чувствую себя исключительно уютно, как-будто это та самая переферия, на которой находятся пики всех переживаний, всех мировозренний и ощущений, ибо раньше я не помню такого. Всмысле я никогда не чувствовала так много и столько всего. Количество моих предуманных людей уже перевалило за два дестяка и я продолжаю общаться с каждым, они растут вместе со мной и, боюсь, со мной и останутся.

Сентябрь - время моей меланхолии, но меланхолии такого рода, когда чувствуешь себя исключительно живой. Ибо тоже можно достать шарфы и уже не выйдешь из дома в одном платье, не прихватив с собой свитер. Становится холодно за окном - но тепло внутри. И поэтому не получается у меня тосковать, по крайней мере сейчас, не выходит, да и не хочется. Хочется воспринимать все еще чуть-чуть иначе, не кривляться перед новыми людьми и говорить с ними так, как я говорю со своими воображаемыми - но так ведь не бывает, и я очень сомневаюсь, что смогу когда-либо воспроизвести вслух все свои беседы за придуманным для них и настоящим для меня чаем. Подумать только, ведь некоторым это не нужно - все эти советики, негласно спешащие от интроверта к интроверту вроде "как выжить и не разучиться говорить, как завести друзей, как быть, как не умереть от голода, если незнакомец стоит на твоей кухне" и так далее.

Но все-таки сентябрь наиприятнейший месяц, даже дышать становится легче, ибо температура неукоснительно падает. И хочется смеяться над четырнадцатилетней собой, которая и не ожидает всего того, что последовательно приносила ей каждая осень поочереди.

Августовское небо полнится звездами, самыми настоящими, бесконечными, образующими и медведицу, и апельсиновые деревья, и дома, увитые виноградными лозами, и все остальное. Так и должно быть, август ведь почти перебрался за половину, и ночная темнота похожа на декабрьскую, и небо - совсем как у ван гога, хоть он и смотрел за ним в июне. И эти звезды падают, да так часто, что ты уже успел загадать так много желаний, что даже обещаешь, что больше не станешь, только прекратите гаснуть, оставайтесь на своих местах, горите, но не сгорайте, как рукописи, или как металл, или как что угодно.

Августовское небо настолько полно этими маленькими солнцами, что ты уже вовсе даже не думаешь, что сидишь в обнимку с коленями на балконе, нет, нет совершенно никакого балкона, ведь ты лежишь в кузове пикапа где-нибудь в Африке, около воображаемого экватора, укрытая несколькими куртками и смотришь на звезды именно оттуда. И, пока ты лежишь в этом пикапе, звезды все-равно продолжают гаснуть, они делают это так бесконечно, что желаний уже и не остается - обещай или не обещай прекращать их загадывать. Не остается вообще ничего - только бесконечность отныне уже моментов, маленьких деталей вроде гаснущих в полете с балкона спичек - своеобразных маленьких звезд, или дыма, который вырывается вместе с дыханием уже вовсе не дымом, а паром от холодной середины августа, или старых, как все эти звезды, песен, которые тоже умудряются со временем умирать.

Звезды гаснут, прочерчивая небо, а потом разбиваются сигаретными окурками на асфальте под моим балконом.

Все изменится - оглянуться не успеешь, даже одуматься, схватить себя ладонью за ладонь и потрясти как следует, крикнуть "эй, что же ты делаешь-то, неужели пытаешься жить, смотри не устань".

Кто-то хлопает меня по плечу, рассказывая истории вроде бы великой любви, случившиеся у Горьковской - а я им не верю, вот черт. Не верю, ибо как-то совсем не так все у всех, несоответственно августовскому духу, неподходяще городу, что ли, совсем не так, как-то пошло да мерзко. Никак, в общем. Вероятно, иначе теперь не случается - но это не повод тосковать, что мне до их историй, в общем-то, им их истории - целый космос. У меня космос свой, и мне нет совершенно никакого дело до того, какой он там у них.

А поcему я могу вдруг случайно замечать самые разные вещи, например то, что очень замечательно вникать в названия месяцев, то есть я никогда не обращала внимания, но, оказывается, каждое это слово вызывает определенный атмосферно-ассоциативный ряд, очень разный, но шутка в том - что так с каждым месяцем. Август, например, это яблоки со всех яблонь по городу, которые бывают только год через год. А когда в августе идет дождь - всем кажется, что уже сентябрь, просто не все думают, что сентябрь - это же хорошо, даже восхитительно, хоть он и не лучше августа, но просто он же сентябрь.

Дело еще и в том, что я сама не знаю, как сложатся мои следующие даже пять минут, может случиться ведь что угодно, начиная от зацепки на свитере и заканчивая подобранным щенком. И я бы жила так всегда - бежала бы домой под дождем, но не потому что я считаю, что есть смысл бежать, когда у тебя уже капает с кончика носа, а просто бежать веселее, и останавливалась бы посередине перекрестка, как во всех этих фильмах, и если и жаллела бы о чем-то - то только слегка, невысказанно никоим образом, ибо под августовским дождем нет места никакому sorrow.

Все же хорошо - пусть не так хорошо, как у всех, пусть для других мое хорошо - самое тяжелое плохо, - но мне, вновь, и дела нет до других. Пускай себе живут, влюбляются и проклинают друг друга на ступенях горьковской и все в один день, и пускай зонты носят с собой, и домой спешат перебежками - от крыши к крыше - ведь я всегда могу попасть под дождь и встать в центре пустого перекрестка - и вот мне и жизнь. Пусть совершенно краткая, не больше арахиса, но в том то и дело, что все что крупнее - давит на плечи и тянет куда-то вниз, в пол, к соседям, а потом и ниже.

А надо чтобы тянуло к фонарям.

На моем диване спит девушка.

Вот бы начинать так все истории - но дело то не в начале, конечно, а в продолжении, а оно вовсе не из тех, о чем стоит читать или вообще задумываться.

На моем диване сейчас спит девушка, школьная подруга, случайно забредшая на вечерние пару сигарет да на чай. Дело в том, что сегодня шел дождь, сильный такой, а у нее не было зонта, да и вообще - она мимо шла, почему бы и не зайти, ведь все-все знают, что у меня редко можно найти даже пачку макарон, зато всегда есть сигареты и чай. А чай все любят, даже если дело обстоит в июле.

Вообще - я очень сложно вспоминаю людей, всмысле не так - помнить то я их помню, но вот о чем мы раньше беседовали вспоминаю с трудом, но, к счастью, чаще всего, люди вспоминают об этом сами, или же придумывают что-то новенькое, так что мне остается лишь припомнить пару недавних смешных историй, да угостить сигаретами и чаем. Не так весело, конечно, как в былые шестнадцать - но тоже не плохо, ведь теперь можно обсуждать вовсе на старых знакомых, а Фрая там например или чем кент отличается от элэма. Летом, в связи с особой концентрацией отстраненности (специально не пишу одиночества, потому что все воспринимают одиночество как нечто страдательное, не понимая, что оно не всегда такое), так вот летом - разговоры не всегда плохи или одинаковы, они, скорее, как дождь в июле - не все ждут, но, с другой стороны, мы же в Питере, все принимают и даже не жалуются.

И в общем мы говорили, а потом молчали (что ценно, все знают), а потом я надела старую домашнюю рубашку в зеленую клетку, а ей дала рубашку в красную - тоже старую, но зато она теплее зеленой - и мы пошли на балкон, и опять не говорили, ну потому что молчали, а потом вернулись, и она заснула на моем диване. А я опять пошла на балкон - и тут начинается, в принципе, то, о чем я думала, когда собралась что-нибудь написать.

Ну, то есть, я не о чем таком не думала вовсе, я даже с собой молчала, уж с кем с кем, но с собой я редко молчу, что грустно, но тут вот молчалось. И дождь то уже давно перестал, и балкон если и не высох, то черт с ним, пусть был он даже мокрый, балкон очень располагал к себе, держал словно бы, ну не отпускал вовсе, так что я пока лежала на нем, пялясь в черное, по сути своей, ну то есть облачное, не белоночное вовсе небо, скучное небо в общем, подумала о том, что люди, которые не курят, должно быть, упускают довольно-таки много. Нет, пускай они упускают рак легких - это ладно, тут им везет, хотя, когда тебе так все-равно, что и плевать по сути, это вообще ни на что не влияет, но они же упускают еще и множество таких моментов, которые очень часто бывают у тех, кто всегда держит пачку про запас. Это же все равно что декабрь в июле вернуть например. Или полежать как Лео на скамейке, и хоть он там и плыл - но и я ведь тоже плыла, находясь на статичном, в общем-то, балконе, довольно-таки приземленном даже, но и я плыла, да-да, не алкогольно - а так ментально, музыкально да горьковато, ибо у сигарет вкус-то так себе, что уж тут. Ну просто мало кто знает, что дело не во вкусе, а в том состоянии, когда ты в июле лежишь на балконе, на твоем диване спит девушка, уже и не знакомая даже вовсе, а еще тебе холодно в одной рубашке - но в том и смысл. Ну и в спичках еще, немножко.

Ну то есть сделать так, чтобы холодно было в центре лета - это ведь столько всего надо, целый декабрь - а тут одна пачка полупустая уже все давно сделала.

Но, с другой стороны, я повторюсь в около сотый раз, что после двенадцати ночи все кажется намного более печальным, чем оно есть на самом деле. А еще более глубоким, более осмысленным, более горьким, да и всяким вообще. И можно писать - и не думать вовсе. Ну вот просто так, как курить - только писать.

Хорошо ведь, нет?

Ребята, к нам ведь Мэтт, тот который Смит, тот который 11 доктор, если вы осведомлены (на что я надеюсь) приехал. Его вообще ждали только завтра - а он так раз и приехал вчера. Был обнаружен на фотографии в отеле - и тут, конечно, все захотели к нему. И я захотела, доктор - он все-таки Доктор, хоть 10 и остается исключительно и навсегда именно моим доктором, но и Мэтти (который лысоват), тоже совершенно чудесен и мил, улыбчив до черта и очень любит обнимашки, и подарки, и круглые очки (британцы, черт их возьми). И целый день на брусчатке дворцовой, а потом у дверей отеля принес свои потрясающие плоды в виде фотографий, разговорчиков, шуток, которые он слышал, понимал и над которыми смеялся, да и вообще, часто ли в Питер забегает Доктор.

Несколько фото (хотя я и здесь умудрилась сыграть странную женщину, ибо тогда как все фотографировали на айфоны я запечатлелась в обнимашках с Мэттом на старый пленочный фотоаппарат, что, конечно, было им замечено и названо Wow, so hipster, что несомненно, очень лестно, хоть и пленку теперь надо ждать, да и вообще, я не удаюсь на фотографиях, которые хочу заполучить, но да ладно). У меня есть один Доктор в копилочке, дело за остальными хотя бы двумя, но я рассчитываю на большее. И еще: Питер хороший.

Подобного душевного подъема у меня, кажется, не было со времен 16го сентября и Молко на сцене. И, кстати, поступали предложения затутаировать этот автограф, что, конечно, лишь шутки - но вот распишись на моей руке Теннант, я действительно побежала бы за татуировкой, вот черт.

Ведь Доктор так много раз меня спасал, что и рук не жалко.

А с моего кухонного потолка падает снег. Июль, жарко, за окнами пахнет горячим асфальтом и деревьями, открыты все окна и ночи уже не белые - но все это не имеет никакого значения, когда у тебя в квартире идет снег. Так много снега, что и паркета не видно, и ножек у стульев, и моих босых ног, ничего не видно, только снег. Тогда и июль не июль, и август за ним вовсе не август, да и вообще что значат все эти месяцы, когда снег может идти хоть круглый год. И ничего не важно, ничего-ничего, и все уходит на второй план, университеты, толпы босоножек в прихожей, свитера, спрятанные в коробки на верхних полках шкафов, и люди кричащие июль-июль, и трамваи, забитые едущими на залив, и то что курить так никто и не бросил, и что звонок на двери не работает неделю, но никто этого не заметил, потому что никто и не приходил - ничего не важно, когда идет снег.

И сразу не жарко, хоть конфорки включай, чтобы согреться, и коробки со свитерами потроши, свет зажигай по вечерам, потому что уже ведь темно, делай все-все, кипяти снег в чайнике и сыпь его вместо стирального порошка.

Вот так и получается: все так быстро, сложно, ты такой весь взрослый, нужно столько всего решить, из-за столького расстроиться, разочароваться во всем-всем - а потом как-то прикрываешь глаза - а у тебя под веками снег идет. И сразу как-то понимаешь, что ничего не изменилось ведь - да, много дел, жизнь какая-то отвратительно короткая, будь у меня другая, потратила бы на другое, поспешила бы, что ли, но чтобы я не делала - мой снег всегда будет продолжать падать, стоит только глаза закрыть.

И сразу становится спокойно, и тихо, как будто и не было ничего, размеренно так, будто все уже давно всеми решено, зачем так мучиться, когда оно само все сложится, как должно сложиться. Ведь, в конце концов, у меня всегда буду я, и снег вокруг фонарей, и декабрь и в мае, и в июле, и круглый год, а остальное не имеет особого значения.

Держать в руках зеленую папку с бумажками для диплома и самим дипломом - все равно что держать в руках целых четыре года. Ничего драматичного - просто любопытно, потому что фактически это действительно четыре совершенно недолгих года, просто то же самое, что свою жизнь в руках подержать, а говорят так нельзя. Хотя, тоже самое и про воздух говорят - вроде того, что нельзя его подержать, но те, кто выставлял руку в окно движущегося поезда или машины - знают, что можно все.

А вообще вот тебе и четыре года - так же пропускаю концерты, потому что все те три человека с которыми я хоть немножко дружу на мои концерты не ходят, но с другой то стороны, кто виноват, если не я сама, моя лампа на столе и всякие бумажки, с которыми веселее, ибо будь больше трех человек - было бы еще хуже, лучше уж так. А еще лучше была бы такая superpower - идти куда надо одной, а не трястись кроликом под столом от толпы незнакомцев, но я сама избрала свою участь, когда предпочла Пратчетта вечеринкам.

И не жалею же.

Ладно, не в четырех годах дело - я, быть может, еще на очередные четыре года себя обреку, ибо трусливых кроликов не берут на работу, хотя, прекрастность и в том, что уж когда когда, но в 20 лет понимаешь - что учеба далеко не обречение, скорее нечто самое замечательное из жизни. Ну, правильно выбранная учеба, конечно же.

И пусть все так и будет, мне хватит трех людей и на всю дальшнейшую жизнь, пусть даже они поменяются, бог с ними, друзья нужны чтобы ходить с ними на концерты, для всего остального есть Джоны, Реи, Львы, Шарлотты и всякие остальные.

Зато я держала в руках четыре года. И исправно каждую поездку держу воздух.