говорю же

Город, город, город. Полнится весной - пускай. А вот когда людьми - не пускай, хорошо, что людьми. Мир сотворяется нами, вином и сигаретными пачками.

Бывает, смотришь на кого-то - и понимаешь. И крутится только бесконечное, нескончаемое скажискажискажи. Но - не изрекается, не произносится, не способны мои голосовые связки на все весомое, не могу. Хотя, я определяю, что важно по той причине, что тянущее, ноющее, выкручивающее скажискажискажи появляется никогда в какой-нибудь правильно-просвященный момент. Нет, не в ответ на сказанное, нет, не на ухо в самом сердце ночи, а просто когда, например, разбивают чашку и так непривычно, витиевато выругиваются. Или когда замирают на переходе метро поразительно долго, раздражающе долго, не могут сообразить куда же идти, или когда просто за руку удерживают, мешая перйти дорогу на красный, когда так привычно закуривают, когда предсказуемо смеются над чем-то совершенно глупым. Когда бывают собой. Тогда - кости ноют, ноги дрожат, тело выкручивает в тонкий жгут, фраза подбирается к самому кончику языка, пальцы напрягаются и ресницы подрагивают - и в голове только пульсирующее скажи, ну скажи же, скажи. Но. Не изрекается подобное в суе, и я не могу понять почему.

Вдруг - это важно. Чувствовать - не всегда (так ведь и не бывает), но иногда, когда и не положено вовсе, когда не ждут, когда ты и сам не ожидаешь, что ударит прибойной волной, закутает в нее, вымочит с головы до ног.

Всего лишь и нужно-то - расслабить голосовые связки, а потом напрячь. Несколько гласных, пара согласных. И нет ничего сложного. Кончик языка свободен, спинка поднята к небу.

Но, если честно, нет ничего сложнее.

un

замечать, что в чашках чая, тетрадях, карандашах и прочем хламе, раскиданном по столу, больше не находишь себя. пишется - плохо, мало и все не о том. у весны, чая, шарфов, рук - нет теплоты, либо же я умудрилась все пропустить.

ощущать, что отовсюду - говорят о любви. дело не в весне, нет-нет, люди всегда говорят о любви, просто теперь я замечаю, потому что пытаюсь ее для себя обосновать. что делать, если на тебя смотрят вроде бы тем самым, "нужным" взглядом - а тебе постоянно, вечно, без всякого завершения кажется, что смотрят все равно "не так". недостаточно жарко, крепко, искренне. не так. и что если по-другому смотреть никогда не будут. не потому, что не умеют, а потому что ты - не тот.

слышать - жизнь. вот она, на ладонях, по венам и волосам. с нами и только - ни капли жизни вне нас. и из-за этого терять время. тетради больше не заканчиваются, карандаши не стачиваются. писать - не о чем. если только о любви, но я совсем, совсем не умею. попытки научиться приводят только к стремлению поскорее присесть, ибо запутывается голова.

говорить - обо всем, только не о том, что думаешь. держать - рвущееся, жгущее губы, шепчущееся куда-нибудь в свое плечо, так, что никогда не будет услышано. не произносить тянущего в суе. не понимать - зачем хочется произнести, потому что ощущать любовь, но полагать ее надуманной.

deux

хочу - nuvole bianche на пианино, без нот. хочу знать историю искусств. и религии. хочу в дождливую ночь без света, в сбитых одеялах говорить о мире, вселенной и поэзии. хочу писать стихи. и письма - как винсент к тео. и создавать - значимое, неизгладимое, нестирающееся, моментное. хочу другого на место себя, чтобы одной из тех, ради которых заводят блокноты и карандаши. внутри этих блокнотов - без пассажев и прочего - просто такой, чтобы не выходило у кого-то смолчать настолько и настолько же не сказать - что и выбора нет, как записывать. хочу касаться - мягче, быть плавнее, нежнее с людьми, искреннее, волшебнее, чтобы не переставать быть важной, чтобы становиться такой. конечно, не навсегда. но хотя бы, пока в городах идет дождь.

trois

никто не будет, не будет воспринимать мир так, как ты. ты - только свой. и если ты пишешь о важных не иначе, как мягко, с сердцем вне тебя, потому что слишком уж много слов, слишком много нужно успеть сказать, и в духе влюбленных сентименталистов - сладко - то это только ты. ты же не говоришь об этом вслух. никто не будет читать что написано у тебя кругами у запястий.

но и не важно. важно - ощущать. пенящееся, теплое, твое. чувстовать так - что берега не видеть, корабль, волны, но ты не один и это не шторм, с тобой все в порядке, просто случается подобное и происходит. мир закатывается за горизонт, смешивает тебя с солнечным светом, вырывается вместе с дыханием - а ты терпишь, переживаешь сам, с собой, на кухонном полу и на скамейках по городу. потому и стол не тянет, и не пишешь ничего, ни о чем и ни о ком кроме. не в людях дело, по-прежнему. в тебе. ты сам чертишь линию горизонта, если она тебе нужна. что поделать, если руки подрагивают. потом и приходится терять, терять, терять все ощущения, все бывшее таким важным - и только чувствовать - изнутри.

здесь вовсе не пасмурно, я всего лишь прочертила горизонт не снаружи.

quatre

бывает, идешь куда-то, а потом на тебя обваливается солнце и ты присаживаешься на ближайшую скамейку, лишь бы перетерпеть и вдохнуть. а люди, что рядом, думают, тебе приглянулся памятник, что напротив этой скамейки.

смешные.

Все оборачивается весной и ею же все и заканчивается. А потому совершенно не здорово обнаруживать себя забившейся в уголок между стеной и шкафом и поливающей слезами колени, когда солнце высвечивает пылинки на полу и оставляет следы на кончиках пальцев, когда тепло, и окно закрывать нет необходимости, и когда вроде бы все таки исторически хорошо - но ничего подобного.

Конечно, будучи людьми, мы по природе своей воспринимаем все слишком уж терпко. Ну не живется нам без и вне всяких душевных травм. И нет, конечно, мы не создаем их сами, зачем же, на собственном шарфе и на балку потолка, но нас словно бы находит - и толчком по спине, чтобы и дух прочь, и лишняя влага из глаз.

Не знаю, не знаю, не знаю как объяснить хотя бы себе - что чувствую ко всему подряд. Совершенная и прочная запутанность, вроде бы и мир ощущать выходит, как он укатывается из-под ног, как глубоко дышит, как оборачивается весной - но вроде бы и глаза закрыты постоянно и мне вообще все снится, там был абсент и теперь я не проснусь до следующего четверга.

Не сказать и не объяснить, ни выдохнуть ни вдохнуть и прочее.

Зато еще с февраля (вычитая слезную неделю) брожу по городу и ловлю себя на том что слишком уж лирично настроена. Так что если что-то и записывается - то слишком стихотворно выходит, и я не представляю почему, ладно бы еще как следует получалось, а так - только блокноты портятся.

Хоть не живи и не умирай.

Одно знаю - без всех этих людей моих поблизости все было бы далеко не так лирично, весенне и солнечно.

___________________

+ блокнотное, а потому очень повседневное:

все продолжают спрашивать:

"ты все что-то говорила, объясняла, доказывала - а теперь вот вижу вас, и всё понимаю. так значит, у вас любовь?"

и что полагается отвечать?

да, не справляется сердце, и ребра ломит и потолок обваливается со свай
и потому повсюду - никто, вне нас

но так чувствовать - случается ведь реже чем никогда (и уж точно не дважды с одним простеньким человечишкой), так что было бы глупо говорить о таком

хотя, иногда, бывает, удерживаешь рвущееся на самом кончике языка, мышцы - один сгусток силы, направленный на единственное - не сказать

но - мимолетно, движения век достаточно, чтобы прошло, и поэтому даже я продолжаю спрашивать если любовь - то почему потолок остается над головой и дыхание спокойное и глубже моря

ведь если бы мне было все равно, то не крутилось бы на языке то, чего в суе не изрекают

поэтому я продолжаю жить, не отвечать на подобные вопросы, язык за зубами держать и тебя за руку, и не имеет значения остающееся на месте небо и иногда все-таки покачивающийся потолок

Город ощущается наступающей весной. Кедами, легким пальто, совсем-конечно-не-теплым, но все-таки - замечательным, мартовским ветром, даже утром и даже с Невы. Моменты - не затираются, они остаются с нами. Нужно только стараться замечать самое незначительное. Ведь я всю зиму выбегала на обеденном перерыве из института ради сигареты - почему только сейчас, когда можно и пальто не застегивать, хватит ведь и шарфа, я замечаю, чувствую, как время фиксируется, создает застывшие точки во времени, замирает, остается - только моим. Фасады домов в том месте, где они сливаются с небом, и верхушки деревьев - и глаз не оторвать целую сигарету. Ни капли снега повсюду: голый асфальт, жухлая трава, лужи, оттаивающие реки - и город из-за этого кажется рче, он мягких оттенков - солнечный, лампово-желтый, каминно-теплый. Фасады оттаивают и я со своим сердцем вместе с ними.

Но это еще и значит, что лови или не лови моменты, заставляй время застывать или нет - но все все равно всегда будет плавно, почти неуловимо - но стремиться к точке завершения. Уже не будут вас не отпускать сутки напролет, и руке теплее будет в своем кармане, и иногда будет хотеться побыть в разных комнатах. Вот только не одновременно.

Скажи мне, пожалуйста, насколько это глупо писать тебе письма и прятать их в стол, когда ты всего лишь за стенкой. Скажи, потому что я перестаю осуждать себя достаточно.

Но черт со всем, с тобой, мной и людьми в общем. Потому что дело - во времени. Краткий момент перехода февраля в март, я бы признавалась ему в любви каждую свободную секунду. И нашла бы куда большее количество причин, почему эту смену пограничных состояний следует любить сильнее, чем всяких.

Город, город, город. Можно надеть кеды и не промочить ноги, можно надеть под пальто футболку и не замерзнуть, можно застревать в барах и возвращаться домой не подгоняемый ветром в спину, можно опять слышать, как люди спрашивают, где же мой зонт.

Столько всего лишь в нескольких днях.

Вау. Вы не представляете, как отрезвляет потушенная о запястье сигарета. Как щелчок по лбу.

Знаешь, что такое, заполучить девочку с проблемами? Теми, которые ишьюс, и теми, которых много

daddy issues

mental issues

drinking issues

smoking issues

social issues

trust issues

self-loving issues

Проблема в том, что я не буду об этих проблемах говорить. Никогда и совсем никогда, даже если зайдет задевающий разговор. Делать вид, что ментально не происходит ничего, никаких нерешаемостей, ничего серьезно, ничего, что мешает засыпать. Постоянно притворяться. И не(!) рассказывать.

Это значит - постоянное вино, постоянные пачки сигарет, постоянные проженные ими же запястья, ибо я каждый раз не могу позвонить отцу (который, кстати, номер сменил), и таким образом набираюсь решимости, постоянный стресс, когда платье на полу остается, постоянные переживания, как это, мне нужно увидеть тебя через один эскалатор, постоянное нерасказывание о тех (той), что были.

Но, опять-таки, видимых проблем все равно нет, ибо я же молчу, я смеюсь над собой же (как и над тобой), делаю вид, что не смущаюсь ничего, что не боюсь заказать себе пиццу и что нет, не нужно меня целовать вот так просто по той причине, что щекотно, а вовсе не потому, что кто-то, кто обваливался на меня вместе с потолком так делал.

Но я НЕ справляюсь. Вообще никак. Раз в какое-то время - прорывает. Я покупаю только свою бутылку вина и только сама во всем тону. И продолжаю молчать, что самое замечательное. Иногда сама даже думаю, что прикидываюсь, что и правда не происходит ничего непреодолимого, что делаю это лишь для людей, чтобы кто-то заметил и озадачился. Но. Я ведь сейчас одна (бог знает, где тебя носит, бог знает, почему мне не все равно). Я одна, я добыла вино, у меня опять кончилась пачка, и запястья ноют, и голова кружится. И нет, я по тебе не скучаю.

В том и проблема, что скучаю НЕ по тебе.

И поэтому знаю, в чем именно кроется невыгодность девочоночки с ишьюс.

Постоянно чувствую что всё не так, как оно должно. Что все не те. Если ты успеешь прийти пока я не выветрю из себя вино, то лучше не приходи.

Черт. Или приходи.

В этом все дело.

Хочется обладать не только возможностью совершения волшебства, но и действительно его совершать. Не носить в груди, боясь расплескать, а на людей как раз-таки и выплескивать. А так - таскаешь его за собой по всюду, прикладываешь так и эдак, как новое платьишко, примеряешь то к одному человеку, то к другому, смотришь на них украдкой и думаешь, что если бы сейчас, сейчас оно решило выплснуться - было бы самое время. Нам всем здесь не помешало бы немного волшебства.

Но соль кроется в том, что волшебство - только в голове. Как и большая часть людей, которые бы приняли его как раз-таки за волшебство, а не за неверный взгляд на мир и потребность в психоанализе. Волшебство примеряется к каждой ситуации, к каждому вымышленному утру, к каждому вечеру, к каждому новому моменту, когда тебя за руку берут, а ты не просто покорно позволяешь себя вести - а вдруг сам за руку хватаешь и говоришь что-то вроде "погоди, выпить кофе мы всегда успеем, а сейчас главное - успеть поймать волшебство".

Совершать. Действия, которые иногда заносит обрывочным ветром из чьего-то разума, ибо действия - не твои, но ты чувствуешь линиями на ладонях - что они те самые и есть, волшебные. И нужно ведь совершать - не для себя. Для людей, которые тоже те самые, свои. Нельзя, чтобы они вдруг с тобой такой простой заскучали. Постоянно переживаю вообще на этот счет. Нельзя позволять людям скучать с тобой, если ты хочешь, чтобы они в твоей жизни подзадержались хотя бы до очередного декабря. Поэтому - совершать. Вытряхивать предложения, разговоры, моменты, идеи, которыми разум обычно полнится где-нибудь перед сном - и совершать, озвучивать, за руку хватать и звать за собой, звать немного пожить.

Но всегда есть какое-нибудь взякое, липкое но. Ночей/утр/вечеров/поводов за руку взять - много. А вот волшебства - не на столько.

На каком ветру следует постоять, чтобы волшебством этим заразиться? Мне просто нужно чтобы кое-кто подзадержался немного.

Новые люди появляются неожиданно, вдруг. Постепенно – они перестают быть новыми, оказываясь совсем уж рядом. Удивительно, но желают остаться – сами. И с каждым, каждым новым человеком связана и новая история, новые приключения, и всё, что происходит, уже происходит с вами, это ваши общие решения приводят к вашим, общим историям, общим шуткам, общим переживаниям. Новые люди появляются, а вместе с ними появляются и все эти маленькие, незначительные события, мелочи, которые вам начинают доверять. Стены, огораживающие вас от других людей, начинают медленно рушиться, вы постепенно открываетесь друг другу, рассказываете то, чего не рассказывали никому, обсуждаете вещи, которые никто другой бы не понял.
Постепенный допуск людей новых в иной, узкий, закрытый круг, постепенное узнавание друг друга. Оно ведь начинается с маленьких, совсем крошечных, почти незначительных вещей. Все эти первые разы. Первый раз, когда человек сам раздевается перед вами, без вашей лихорадочной помощи – а именно сам. Неуверенно, поспешно, или, наоборот, доверчиво, по-домашнему. И, когда вы решаете посмотреть какой-нибудь фильм с печальной концовкой, первый раз перед вами плачет. Когда рассказывает вам о своем детстве: любимые деревья, секретные местечки, придуманные детские игры. Когда говорит о своем самом первом друге детства, которого потерял. Когда признается вам в своих неосознанных, иррациональных страхах, вроде боязни темной парадной по вечерам или страхе перед большими волнами. Когда впервые рассказывает вам свое самое любимое стихотворение; без неловкости, а плавно, будто читает его сам себе. Когда вы начинаете запоминать, сколько ложек сахара он кладет себе в чай или кофе. Когда он рассказывает вам что любит и объясняет почему. Когда дает вам почитать свою любимую книгу. Когда впервые, ночью, не сомкнув глаз, слушает как вы рассказываете ему о своем детстве, о своей первой собаке, о родителях, о страхах уже не прошлых и не глупых, смешных, вроде живущей в сливе в раковины огромной рыбы, а о страхах нынешних, серьезных, доступных только взрослым. Когда в первый раз делится с вами планами на будущее, неуверенностью. Когда принимает ваши мировоззрения и позволяет им слиться со своими. Когда в первый раз при вас теряет над собой контроль, с трудом внимает попыткам успокоить, злится – не на вас, а абстрактно – и когда, все-таки, благодаря вам, успокаивается. Когда рассказывает что чувствовал, когда вы увиделись в первый раз. Рассказывает – как чувствовал во все последующие разы с вами. Когда рассказывает о тех людях «до вас», которые, возможно, тоже все это слышали. Когда делится первыми влюбленностями. Когда вы постепенно начинаете замечать, что узнаете все. Все отношения: к холодной и теплой погоде, к дождю, снегу и яркому солнцу, к языкам и странам, к другим людям, к животным, к любимым вещам и к вещам, которые больше перестали быть нужными.
Когда вы постепенно начинаете замечать, что вам рассказывают все, что вам доверяют, то вы должны понимать, что что-то такое случилось, произошло, что вдруг, вы оба, выбрались из большого, красочного корабля с новыми людьми и перебрались в небольшую такую лодочку, где помимо вас – либо еще один-двое, либо вообще только вы вдвоем, лодочку, в которой люди только те самые. Свои.

Посмотри, уже даже корабли заснули в порту, почему же ты все еще не спишь.

Я ведь могу рассказывать тебе истории, пока не наступит утро, но утром придется вставать, утром проснутся корабли, мы не можем не закрывать глаз до утра. Ты можешь спать со спокойным сердцем, никто никуда не уйдет, и потолок тоже ни на кого не обвалится. Давай спать.

Знаешь, почему в комнате так светло? Нет, это вовсе не из-за луны, как бы она пробилась сквозь задернутые шторы? На самом деле, ты уже давно спишь, а тебе в глаза светит приборная панель твоего корабля. И не одного из тех, которые спят в порту, а с металлическими боками и без кормы. Иллюминаторы закрыты, выключен общий свет, и только голубоватый, и, ты прав, совсем как лунный свет оставляет следы на полу и на твоих закрытых глазах. Ты путешествуешь уже давно, и сейчас сможешь вспомнить в какой по счету галактике только если откроешь бортовой журнал. Хотя, ты помнишь ее название, которого у нее и нет толком. Вообще, совершенно обыденная ситуация. В последнее время стали открывать столько новых галактик, что дать название каждой - где взять столько названий. Так что галактика, сквозь которую ты пробираешься пока только одиннадцатый день, носит каталожный номер Б96 и, на первый взгляд, не обладает совершенно ничем примечательным. Несколько заброшенных планеток, и, если верить справочнику, готовое вот-вот сдаться и потухнуть солнце, которое, конечно же, и так куда холоднее нашего, земного. И звезд здесь куда меньше, это ты тоже заметил. Пару дней назад несколько часов проторчал у одной, крошечной, но достаточно яркой, уповая засвидетельствовать образование суперновой, но, оказалось, звезда, будто бы как раз ждала зрителей, только испустила вялый дымок и потухла, задев борт твоего корабля тем, что от нее осталось. Вообще, галактика, по подсчетам компьютера, уже должна была подходить к концу, и, пока ты спишь, и приборная панель мешает тебе, перемежая твой сон глупыми ощущениями светящей в оконо луны, ты как раз огибаешь последнюю планетку и еще пара дней и система Б96 вновь будет покинута до следующего, случайно забредшего путешественника.

Так что просто накинь на голову одеяло, чтобы свет тебе не мешал, и, через пару дней, уже будешь где-то совсем в другом месте.

Некоторые вещи заканчивают, не только потому, что должны, но еще и затем, чтобы уступить место чему-то (кому-то) новому.

Бложик переплывает одно море и направляется в другое.

Жизнь чего-то стоит только в те моменты, которые остаются навсегда и становятся словно бы фиксированными точками во времени – можешь сворачивать сколько угодно, но рано или поздно все равно окажешься в одной из таких точек. Жизнь – это события, на которые один из современных авторов не пожалел бы абзаца в книге или несколько метров киноленты. Однако, зачастую все эти моменты связанны с романтическим восприятием мира; это два человека, у которых такое историческое «все может быть», которые пока, возможно, и не совершили ничего, но их будущее еще станет одной из застывших временных точек, так что они, совершая нечто необычное, должны бы даже неосознанно чувствовать, что такое уже свершалось, просто не в том временном порядке, который сейчас проживают они. И, к сожалению, такие моменты это очень редко что-то, не связанное с «жаждой тела». Это четкие, увернные ощущения правильности, возникающие во время путешествий, когда ты поднимаешь голову вверх, где заканчиваются фасады зданий и начинается небо, или когда сидишь на раскладном стуле у костра на берегу моря и вдруг чувствуешь, что неожиданно попал в верную волну, которая пронесла тебя сквозь одну из твоих фиксированных точек. Что все прошлые жизни ты, возможно, делал совершенно разные вещи, но привели они тебя именно сюда, и приводили множество раз, а это значит, что ты делаешь все верно.

Я успела собрать совсем немного таких моментов. Но зато они точно те самые, потому что совершенно не изглаживаются из памяти, оставаясь все теми же самыми. Когда лежишь на полу, смотришь поверх его плеча за окно, чтобы хоть на секунду отвлечься, и понимаешь, что что бы ты сейчас не чувствовала, о чем бы не сожалела – ты находишься в той точке, которая происходила – и будет происходить – с тобой всегда. Тебе не впервой, ты просто успела забыть. Каково это, чувствовать нечто такое? Очень неопределимо, если честно. Сложно решить как стоит к этому относиться, выходит только прикрывать глаза и махать рукой, отпускать на самотек.

Интересно, взрослит ли подобное? В теории – должно. Обязано выбрасывать тебя в серьезную, полную ответственных решений жизнь, должно встряхивать. Хотя бы что-то менять. Но ты становишься не лучше, это точно. Разве что хуже, потому что справиться с чем-то таким в пару дней – совершенная насмешка. Справиться с этим самостоятельно – тоже больше, чем непросто. Поэтому ты вдруг погружаешься в это примитивное, известное с самого создания, полное совершенно объективно гендерных эмоций. Нехороших хотя бы по той причине, что новых для тебя. Не свойственно. Все это скучание, и когда разум полнится только одним, и чтобы сублимировать эту энегрию, нужно отвлекаться, а отвлечься не выходит. Все мысли крутятся вокруг одного человека, и это странно, незнакомо, настораживающее. Где все те мои истории? Куда делись все люди, которые провели бок о бок со мной столько лет? Как я буду без них, и, главное, почему я справляюсь – без них? Зачем я тогда позволила себе окунуться в это, если знала, чувствовала, что живой – не выберусь. И что познаю, как это лежать на полу и хрипеть, притворяясь раненой ланью, и не уметь встать. Надо оно мне было? Вестимо, что так. Ибо человек по природе своей любопытен, а уж если он женщина. Так что упивайся теперь отсутствием. Людям ври, ладно хоть себе перестала. Грусти, думай об одном, не пиши, ничего не учи, все роняй. Неуклюжая, наивная. Хорошо хоть силы остаются на что-то надеяться. Потому что с каждым днем, я чувствую, как мир отплывает все дальше, и вера в то, что это было разумным становится все более призрачной. Я не начинаю жалеть. Я начинаю переживать.

Очень не хочется нам, таким главным людям, чтобы кому-то вдруг становилось все равно. Мы же должны иметь значение, иначе как мы продолжим жить?

I’m starting to question everything. Вот черт.

Теперь уже - каждый час, как последний. Тем более когда завершается тот год, который никогда не должен был завершиться. Мне обещали. Мне обещали, что теперь то уж, когда мы, ты и я, здесь, и когда за окном идет снег, и декабрь на самой середине, мне обещали, что ночь уж точно никогда не закончится, обещали, что ночь, а вместе с ней и декабрь, будут длиться еще целую вечность.

Но дело-то в том, что вечности теперь длятся не так долго как прежде.

Но это, пожалуй, следует все оставить, потому что декабрь завершается, он завершается, слышите. И в городе все тает, но это совсем уже не важно, потому что вот они, 4 часа по москве до нового года. До января.

Самое смешное - что приходится уточнять, что по москве. Ведь у кого-то, наверное, уже вот вот, уже не за спинами новый год, а в самые уши дышит. Чертовы расстояния, вы бы знали. Хотя вы, конечно же, знаете.

Вот просыпаешься так с кем-то близко близко по утрам, кто-то не отпускает тебя пару дней ни на секунду, кто-то смотрит с тобой на первый, самый первый снегопад на поребрике у восстания, а потом ты знаешь, что еще один час - и у этого кого-то уже новый год. Новая жизнь у него начнется раньше твоей. А тебе придется поболтаться в своей, старой, с истекшими вечностями еще часа три.

С наступающим, мой свет, с наступающим, мой летний день, моя самая долгая ночь, с наступающим. Поверить не могу, что он наступит у тебя уже всего лишь через полоивну часа. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не смей больше никогда грустить. И даже скучать. Я все сделаю за нас двоих.

А теперь и вас, пробравшихся через сердечный развал и добравшихся до этого абзаца тоже с наступающим. Пускай вы будете самими счастливыми, пускай глаза у вас будут самыми яркими, и бумажки в бокалах сгорают до самого тла, а потом сбываются. Пускай вы будете самыми красивыми, хотя, глупо, вы и так они есть. Не смейте грустить, не смейте вспоминать что было не так, знайте, пожалуйста, что кому-то - не все равно. Что кто-то желает вам всего падающего снега на свете. Ведь все все равно всегда будет происходить, и вечности будут заканчиваться, но будут начинаться другие, и, кто знает, вдруг однажды одна из них продлится до самого конца. Да нет же, я знаю. У вас будет такая вечность, которая действительно никогда не закончится. Обещаю.

С наступающим вас, будьте, пожалуйста, так веселы, так легки, что даже оборки на ваших платьях окажутся самым настоящим снегом. Доставайте скорее декабрь из-под подушек и из сгибов локтей - и отпускайте его. Почувствуйте, пожалуйста, насколько все будет хорошо.

С наступающим вас.

Если бы ты была нема, как пес, что свернулся сейчас клубком у моих ног, или если бы ты была большим синим китом и слышала все, что я прошепчу, даже если буду сидеть на полу в другой комнате и уткнусь губами себе в ладони, и даже если бы ты была глубоководной рыбой, которая не видит ничего, кроме темноты, то я бы все равно говорила с тобой, все равно бы слушала тебя, все равно продолжала бы смотреть, и все равно находила бы тебя такой красивой, какой ты никогда ни для кого не была и какой никогда и не сможешь быть, так что здесь ничего хорошего и незачем тебе так ярко мне улыбаться.

Но, пока ты не кит и не слышишь что я шепчу, уткнувшись в твое плечо, то я могу не переживать и выговаривать всё, что не могу перестать ощущать. Сейчас, будь ты здесь, я просила бы тебя о том же, о чем просил когда-то давно какую-то свою женщину Бодлер, и который делал это, конечно же, слаще и ласковей, но не думаю, что искренней.

Позволь мне долго-долго вдыхать запах твоих волос, прятаться в них от настигающего ветра и прикрывать ими свои глаза, чтобы спастись от песка и гальки.
Позволь моим губам касаться твоего плеча и чувствовать, как твои волосы оплетаются вокруг плечей уже моих, как они превращаются в соленые волны, что бьют меня о причал, как они застилают мои глаза, как они пенятся и лижут мои щеки. В шторме твоих волос я слышу твой тихий голос, рассказывающий мне тексты всех колыбельных на свете.
Я буду дышать твоими волосами, тянущими меня за руки - вниз; я позволю им стекать по моему позвоночнику и путаться в моих пальцах, буду смотреть, как они паутинкой липнут к твоим теплым губам. Если бы только знала, что я чувствую, когда ты склоняешься к моему уху, собираясь что-то сказать, и твои волосы на секунду застят мне глаза. Ради их аромата, я стала бы путником, прошедшим насквозь пустыню, чтобы потом припасть к твоим волосам и дышать ими, как дышат в последний раз, хотя и в последний не дышат так.
Твои волосы будут корбалем, качающимся на волнах, а я буду на палубе, ждать девятого вала и надеяться, что девятого вала не будет, потому что зачем бы я пожелала спасаться с этого корабля.
Позволь мне кутаться в твои волосы, как в покрывало, позволь заваривать их вместо чая, позволь надевать их вместо шарфа, позволь мне долго-долго вдыхать их запах: мыло, дым и липовый мед; запах утрированных вещей, горячего солнца, мокрого моря, сладкого меда.
Позволь мне заплестить в твои косы, позволь мне дышать тебе в плечо, позволь мне чувствовать, как твои медовые, сладкие волосы протягиваются по моим венам, вливаются в мои сосуды, переплетаются с моим солнечным сплетением, опутываются вокруг ребер, проскальзывают вверх по горлу и, наконец, выбираются наружу, перемешиваясь с моими ресницами.

Я же не могла пропустить декабрь. Никогда не могла, поэтому вот он, декабрь, и вот она я.

Отбросим в сторону, что никто его еще не чувствует, неважно, что снега нет и то, что город еще не успели украсить. И ничто, что заставляло чувстовать вас покинутыми, оставленными, одинокими весь ноябрь более не имеет значения, потому что декабрь вот он, здесь, дышит в ваши шеи и гладит по волосам. Выгляните на кухню, и, возможно, декабрь будет и там, весь такой домашний и заваривающий вам чай. И весь следующий 31 день он будет на ваших подушках у ваших щек, он будет за окном, когда вы станете вставать по утрам и зажигать свет, он будет провожать вас всю дорогу до метро, появляясь то там, то здесь рождественскими горках в окнах, гирляндами на витринах и, может быть, снегом.

Год, целый, бесконечноый, огромный год завершается. Он завершается, слышите? Что с вами за этот год случилось, о чем вы не можете забыть и сейчас? И нет, не нужно о плохом, не смейте. Оно - не имеет значения. Я уверенна, что у вас был волшебный год, он наверняка таким был и вы сами в этом убедитесь, если сейчас вспомните только замечательное, а не все прочее. Кто-то, возможно, впервые влюбился - и не важно, как это закончилось. Кто-то куда-то переехал - это всегда хорошо, что бы вы не говорили. Кто-то кого-то целовал или даже любил. Кто-то понял, что молод, и пользовался этим напропалую. Кто-то прочитал что-то замечательное. Всё это - хорошие вещи, вещи, о которых вы должны вспоминать весь декабрь, чтобы он завершился как и положено, чтобы ни одного дня в тридцатиодном со слезами и прочим. Поднимайтесь с пола, дышите, забывайте о прогалине в легких и, главное, почаще выглядывайте за окно, потому что вот-вот пойдет снег.

Он, конечно, никогда и не прекращался, но теперь он пойдет у всех, и вы увидите его, я обещаю. И, если и не сейчас, то когда-нибудь потом, вы точно поверите мне, что этот год - был лучшим, который у вас был. Не считая, конечно следующий.

И все остальные.

Жизнь возвращается к тебе толчком в спину. Когда ветром шапку сбивает, или распутывает шарф, или дождит тебе в глаза - а за спиной, когда поворачиваешься, асфальт сухой. Дождь идет только пока ты его видишь.

Люди, мы привыкаем ко всему. Сначала - я привыкла к тебе. Потом - скучала так, что, не думаю, проходила хотя бы половина часа, чтобы я не вспомнила о тебе, не поговорила с тобой, не обняла тебя и прочее. Половина часа, скажете вы. Что это, вот если бы каждый момент бодорстования. Но нет, половина часа - это больше, чем возможно. Это и так слишком. Разум не отдыхает, он ищет тебя везде, вспоминает, пытается разглядять остались ли следы от твоих ладоней на шее. Но чтобы выработалась привычка нужен всего лишь 21 день. И столько как раз и прошло и, кажется, я начинаю привыкать. Жить - и без тебя. Пол часа становятся часом. Уже лучше.

Зато, у меня появилось время, чтобы открывать новые вещи. Пока тебя нет - я же должна что-то делать. Так что я узнала, как стоит возвращать, какзалось бы, уже навсегда утраченную, прежнюю, яркую, безграничную любовь к языку. Нужно найти что-нибудь волшебное. Я нашла Бодлера. И, пока сидела на кухне и прикладывала к приглашению к путешествию мелодию - создала себе не только колыбельную, но и волшебство вернула. А, может, наоборот, и просто прошло достаточно времени, что теперь, когда Бодлер сам перекладывается в колыбельные, это всего лишь значит, что ты начинаешь погружаться чуть глубже, слегка тонуть, понимать, именно Понимать.

Но все это не интересно. Постепенно час - становится количеством времени, которое длится пара. Потом - будет больше. А потом - декабрь. Декабрь, когда ты приедешь, превратишь меня вновь в тот, курящий, пишущий письма, лежащий на полу хлам, и уедешь. А мне - опять терпеть 21 день?

И я бы каждый этот день учила какое-нибудь стихотворение - но ведь как, если на запоминание отводится лишь половина часа, а потом - везде ты.