Жизнь в паре миниатюр

Конец апреля, наступили теплые деньки, слегка опоздавшие в этом году на свою ртутную электричку. Накрапывает дождик, который как клавиши фортепиано стучит по углублениям крыши деревянной беседки. В ней сидят двое, уставившись на тлеющие угольки в мангале. Девушка все раздувает их, но едва вспыхнув, пламя снова прячется в золу.
Наконец она бросает это занятие, отрывает квадрат фольги, сворачивая из нее очередного журавлика, и протягивает молодому человеку, с которым разделяет сиреневый плед.
Он аккуратно берет его, и, поблагодарив, кладет сбоку. Ветерок треплет его маленькие крылья, которые при каждом дуновении пугливо вздрагивают.
- Он улетит, - говорит девушка.
- Не улетит, - решительно отвечает парень.
- Нет, улетит. Он же свободен. Ты не удержишь того, кто свободен.
- Я и не собираюсь никого держать, - слегка раздражается собеседник.
Девушка вновь бросает взгляд на угольки. Интересно, ее глаза также едва тлеют?
Она отрывает еще несколько полосок металла и сворачивает их в трубочки, а затем тонкие, клавиатурные пальцы, переплетают трубочки между собой.
- Дай мне журавлика, - обращается она.
И заключает его в серебряную клетку. Крылья несколько торчат из нее, и клювик устремлен вперед, но прутья навек обняли его со всех сторон.
- Теперь не улетит.

Замечали, как мало союзов из двух любимцов музы и как быстро таковые разваливаются? Творческим людям нужен рядом менеджер. Человек, твердо стоящий на земле, успешный, умеющий пристроить душу поэта в систему рыночных отношений.
Чувства, вспыхивающие между двумя созидательно-настроенными людьми воплощается в приключениях, влюбленностях, эфемерных тонкостях жизни, которые столь важны для процесса творения, но которые совершенно отрывают от низших ступеней пирамиды Маслоу, заставляя одной ногой балансировать на самореализации.
Нужен некто, следящий за обыденными вещами: чтобы вечно горящая на весь мир Жанна д'Арк, поддерживающий адский огонь падший Люцифер или дарующий свое пламя Прометей с глазами цвета полуденного неба всегда имели крышу над головой, еду и деньги. Слишком уж не сочетаются такие яркие образы с такой обыденной пошлостью? Для выживания в этом мире иначе никак. Современный Прометей вечно поджигает бонг, а Жанна ходит наперевес с бутылкой в которой содержание спирта больше 50% - чтобы лучше горело.
А Люцифер и вовсе покончил с жизнью из-за тоски по небу.

Девушка повернулась к нему спиной, опираясь на колени, и по ее смуглой спине заиграли полусветлые блики от переливающейся гирлянды на стелаже. Он, преклонившись перед ней на полу, встал сзади, проводя по женскому телу всей ладонью целиком, и слегка нажал на поясницу, чтобы она соблазнительно выгнулась.
Его партнерша полностью сосредоточилась на ощущении сильных пальцев, которые нежно и неспешно собирали ее волосы и раскладывали их вдоль позвоночника, поглаживая. На его руке с почти до конца забитым рукавом пурпурные розы были словно одной палитры с цветом пухлых, четко очерченных губ и одеяла с подушками, а грифельный ворон и гитара - с графитовой простыней. Помедлив пару секунд, парень быстро напотал ее разноцветные волосы в два оборота на кисть и потянул на себя.
Два последовательных стона сорвались с обеих пар губ, когда ее тело максимально соприкоснулось с его.
- Я не тяну?
- Нет, - на выдохе ответила девушка, не в силах набрать больше воздуха от экстаза.
Они были пазлом, мозаикой, деталями одного двигателя - того же, что испокон веков управляет человечеством, того, из-за которого и по сей день находят необычные могилы, где костяная печать смерти двоих людей подкреплена их тысячелетними объятиями.
И не важна была визуальная пропасть между ними, видная при при дневном освещении. Их различный стиль в одежде, манере разговора, даже спорные моменты во мнениях… Сейчас они были однаково обнажены, одинаково стонали и их мысли шли в одинаковом эпикурейском направлении.
Она была его, а он был ее. И пусть даже лишь в эту ночь - ведь в одном из бесконечного числа параллельных миров они навеки погребены в объятиях.

"Take me to church…", - в который раз пропевает парень, пытаясь усидеть на стуле с колесиками, которые так и просятся в путь. А затем он вскакивает, берет гитару и снова возвращается на черный стул, оттеняющий грифельного ворона на его бледном плече. Неожиданная степень его доверия заставила бы ноги девушки подкоситься… если бы она уже не пережила момент его первой игры для единственного слушателя в собственной книге.
Подобрав аккорды и сыграв две другие композиции под аккомпанемент поющего дымчатого кота, столь схожего с хозяином в том числе и желанием издавать связками невероятные, протяжные мелодии, он повернулся к девушке:
- Так интересно, эта песня вообще наполовину сатирой на церковь получается.
- Да, но главное, что наполовину, - кивает девушка. - И вот как понять, что он имел в виду?
- В этом же суть музыкальной поэзии! Чем больше в ней смыслов, тем лучше песня.
- Каждый сможет найти в ней что-то свое, - соглашается его собеседница.
- Именно. Вот если сочинишь песню про скейтборд… Тут уж сама понимаешь.
Девушка улыбается, рассматривая стену, заговорщецки прищурившись.
- Если только скейт - это не метафора передвижения по жизни…
Он качает головой и усмехается.
- В любом случае, ты все равно стараешься зашифровать свой текст, - через некоторое время продолжает парень. - Ты не просто выдаешь: "Я пошел туда-то, взял то-то".
- У меня, по сути, так и получается. Проза же, - хихикает она.
- Да, но ты покрываешь все дымкой, скрываешь смыслы, ведь так?
При взгляде в эти глаза цвета морозного неба, ей приходит в голову момент из той самой книги - "Паганини" - последней, вышедшей из-под ее пальцев с грубыми голубыми венами.
" Я прячу нас между строк, как под одеждой! А ты буквально сожгла последнюю рубашку своими словами!", - кричал главный герой. "Я прозаик! Я не могу везде пихать рифмованные метафоры!", - распалялась его возлюбленная.
Эта фраза - "рифмованные метафоры" - зазвучала у девушки в голове так, будто герои ругались в эту секунду прямо посреди комнаты с облачными обоями. Фраза из рукописи, для которой именно этот молодой человек стал музой и покровителем. Фраза из исповеди, где она буквально выложила их двоих до последнего движения мышц. Фраза с панели, на которую она оправила их насильно обнаженные души.
Интересно, реальный он тоже вспылил бы, узнав, каким количеством пота от их разгоряченных тел пропитаны почти две сотни страниц?
Как жаль, что он так и не прикоснулся к ним глазами.

— Ты прекрасна. И можешь сколько угодно говорить, какой ты ужасный, кошмарный человек, все равно я вижу мир через собственную призму. И тебя в том числе.
" Через призму". Это действительно так. Ты даже не пытаешься взглянуть на мир моими глазами, через мои небольшие лепсовские очки. Мне уже не нужна эта покорная любовь, - пойми же! - единственное, что мне еще необходимо - вдохновение.
Ты просишь у меня то чувство, которого нет в моем арсенале. Я не умею любить. Больше не умею. Как там у Есенина, который кстати так тебе импонирует? "Кто сгорел - того не подожжешь"? Обожания тут недостаточно: кто обратился в пепел станет фениксом лишь с помощью настоящей магии, которую не нужно путать с возведением на пьедестал.
Я слишком долго надеялась на людей, которые слишком много уходили. Все они, если подумать, теперь не больше, чем пластиковые столы на осенней веранде, частички золы, которую мои руки перестали перебирать, но отчего-то все равно лениво в ней копаются время от времени. Даже в блоге ни у одной из песчинок нет имени, и различимы они лишь редким отблеском на солнце и количеством граней.
А часы уже не ждут полуночи, и балы закончены, и кафешки закрыты.
И фея не прилетит.

В чужой игре на музыкальном инструменте я больше всего люблю вовсе не идеальность звучания или непрерывность мелодии. Не точность попадания в тональность.
Я наслаждаюсь звуками быстрого переезда по металлическим струнам изящными бледными пальцами, когда они перемещаются на новый аккорд. Улыбку вызывает стук клавиш об их углубление при нажатии. Едва слышное переключения ногой пульта.
Моменты, когда музыка кажется ближе.
Моменты, когда идиллия не разрушается, а становится реальной, такой, которую можно осязать, а не только воспринимать на слух, когда даже самый скрипучий скрипичный ключ может отворить тебе дверь в магию. Именно тогда хочется закрыть глаза и погрузиться в открывшийся мир целиком, не застревая в собственных мыслях, а целиком отдавшись ведомой мелодии.
Стать слушателем, стать музой, стать нотой.
И зазвучать между шаркающими звуками съезжающих аккордов.

Ненавижу весну с ее плаксивым мартом и изменчивым апрелем.
Как у всех романтических героев, бушующее за оконной рамой полностью отражает мое состояние внутри грудной клетки. В последнее время я и сама много плачу. Порой как эти бегающие по стеклу растаявшие струйки: медленно и спокойно, среди толпы людей - в метро, в университете, посередине серой плитки площадей. Порой - крышесносяще, кричаще, так, чтобы заметили, чтобы ветки летели в лица, хлестали по щекам, чтобы колени дрожали от порывов гнева. Во мне столько же злости, сколько в последних яростных и в то же время отчаянных хлестаниях февраля. Как я его понимаю. Его тоже все радостно оставляют ради этой новой весны. Которая, кстати, не вернет то, что мы так бессильно желаем получить обратно.
Интересно, какое количество влаги из слезных каналов способно потущить горящие глаза навсегда?
Вы когда-нибудь любили человека столь исключительного, что после все остальные, кого вы видели - были уже словно никем? Причем я не имею в виду то, что когда любишь, автоматически человек становится для тебя особенным. Я говорю об априорной исключительности.
Это как рак, понимаете?
Дурацкая опухоль, которая только растет с каждым днем, не принимая живые клетки крови.
Опухоль, которая выжимает из тебя все соки, и ты бессилен, ты в полном отчаянии. Все, что ты можешь повторять: "Я устал. Я. Устал. Я очень-очень устал".
Чувствуешь бешенство, которое жрет тебя изнутри вместе с этой позорной опухолью. Ненавидишь всех людей, потому что они не жили с ней и смотрят на тебя либо со снисхождением, либо вовсе проходят мимо, чураются, как от прокаженного. Словно это заразно.
Чертов март. Чертов апрель. Эта сырость слишком влияет на мою опухоль. подпитывая ее, скармливая ей мой организм. Авитоминоз, головные боли, подавленность, депрессия…
" Депрессия - это не модно, это страшно". Это пугающе до чертиков. И ты, словно бегущие капельки, заглядываешь в лица прохожих, чтобы те поняли, насколько твоя рука нуждается в их силе. Но они этого не видят. Привыкши к тому, что именно ты их обычно тащишь на себе, люди и не подумают, как могут подогнуться твои колени, хрустнуть голеностоп и как ты со звоном в ушах будешь осознавать, что падаешь.
Падаешь, подскользнувшись на весеннем утреннем гололеде.
И сворачиваешь шею.

А может все эти повторяющиеся сюжеты с предательски хриплыми голосами - это не издевка Вселенной, а возможность исправить прошлые ошибки? Посмотреть на свои тени, жмущиеся по углам клетки воспоминаний и настолько претеревшиеся к венам, что стали почти родными, и послать к черту былое сумасшествие?
До чего же все похоже.
Может, у каждого человека есть какой-то набор образов тех людей, которые должны быть рядом среди полноводного течения жизни, карточная колода с двойным изображением все тех же мастей и значений. Король черви - любимый, дама пики - соперница, валет буби - незаметный паж по правую руку, становящийся в одночасье принцем. И эти уже во всех местах погнутые и стертые тузы.
Простое детское гадание на четырех вальтов: и вот, с одним теплая дружеская привязанность-буби, с другим - равнодушие-крести, у третьего - ничего, а переворачиваешь четвертого… Туз черви и туз пики. "Два сердечка в одном колечке", как говорили две маленькие девочки на верхнем этаже деревянной дачи, только начинавшие жить и познавать чувственность. Головокружительная связь, от ненависти до всепоглощающего обожания. То, что в сочетании с вечно всплывающей дамой пики, носящей неизменное имя, равняется падению.
А затем снова шестерка пик и дальняя дорога.

Что толку стирать 154 мегабайта с телефона, если целая жизнь из памяти все равно не стирается? Заламываю руки, расчесывая спину, задерживаю дыхание, пытаюсь занять себя, - лишь бы не помнить! - но все равно открываю крошечное окошко в браузере. "Я всего чуточку! Последний раз, и завяжу!.." - лепечет забитый, задыхающийся человек с чернильными пальцами и упивается каждым взглядом в камеру и дребезжанием голоса и струны. Чуточку? Ха. Себе-то не ври. Долбанная наркоманка.
Ты тоже хорош. Твои расширенные зрачки порабощают сильнее маятников, которых ты так стараешься избегать. Встретил девушку, которой аромат после самбуки больше по душе, чем запах после дождя, и думаешь, что чувства, схожие с сильнейшим опьянением пройдут у нее без похмелья? Она же упивается не градусами спирта, а минутами с мужчинами. Из твоей откупоренной бутылки ее губ коснулся дорогой, старый скотч с некоторыми отголосками прошлого и пленительным послевкусием. После такого разве захочется ей брать не то, что дешевое пиво, а даже неплохой, но все же конвейерный ром?
Представляешь, она до сих пор то и дело бросает записки в опустевшую бутылку с высохшим дном, закидывая ее в море в надежде, что немые крики будут услышанны. Начитанная, но глупая принцесса со сломанной короной, танцующая на тонущем корабле.
В той записке за стеклом последний совет: "Когда играешь с девушкой, у которой горят глаза, будь поосторожнее: сердце может выжечь".
Вопрос только кому?

Во времена Толстого была "диалектика души". Сейчас же она скатилась до проституции. Современная литература - грязная, разодранная панель, на которую выводят души порой без их собственного согласия. Люди до того обнажают собственные чувства, что видно не только человека, "всего из мяса", но и забившегося в угол бумажного творца, который пишет чернилами, вытекающими из задыхающихся без кислорода вен. Мы отчаянно хватаем воздух, пока не приходят доктора-музы и не пускают нам кровь, сцеживая ее в специальную урну при помощи скальпеля-карандаша.
Мы торгуем нашими эмоциями, как торговали раньше глиняными вазами, отдавая самого себя в аренду вдохновению и получая плату в виде признания. Режем себя на куски и предлагаем другим выбирать посочнее.
Мы выставляем свою душу на улицу, на радость толпе, а в результате просыпаемся на панели.

Переехав, попытавшись начать все с чистого листа, понимаешь, что от себя не убежишь. Даже не сколько от себя, а от своей судьбы, которую в такие моменты хочется назвать своим крестом, безропотной участью. Во время некого просветления осознаешь, что все, с меня хватит! - но в итоге твой крест внезапно обращается в возращающуюся вертушку. Когда-то я призналась тебе, что мне сложно избавится от эффекта бумеранга в отношениях, теперь вижу, что не только в них, скорее в априорном окружении и обстановке.
Ничего же не меняется.
Я выносила всю свою душу на бумагу, резала листы собственной злостью, отчаянием, безответностью пустых беззвучных криков. Как итог: пустые гудки и непрочитанная книга, закинутая в какой-нибудь комод, чтобы твоя девушка не обнаружила по неосторожности. Ведь так? Лучше бы это было дежавю, чем заевшая пленка, проецированная на наши мертвые мирки с разрушенными могилами ожиданий.
В меня вросла надежда, что едва я поставлю завершающую ноту в нашей песне - отпустит. Стало лишь хуже. В душе огромная дыра, я словно та самая Динь-Динь: в меня не верят, и на моих же глазах моя жизнь, сотканая из волшебства вдохновения, угасает. Раздразненный твоим теплым дыханием уголек, испуская протяжный дымовой стон, затухает, не в силах в одиночку поддерживать пламя.
" Я думал, что бегу от них, но бежал от себя". Почему, почему, почему меня не тошнит от этих песен? Почему я с отвращением не удаляю каждую из них, а лишь по новой прокручиваю до дрожи, выдыхая дым сплавленных изо льда сигарет?
Что промезлый город N, что беснующийся магаполис M - везде одни и те же сюжеты, те же люди, даже глаза их такие же. Не представляешь, до чего же ты схож с тем, кто несколько лет назад запер внутри меня свою миокардную дверь! И до чего оказалась схожа история.
А стоит ли вообще искать то место, где станет по-другому?

— Хочу спросить, - пытливо говорит девушка, поднимая глаза на парня, на руке которого она лежит.
- Ну давай, - его голубые глаза слегка беспокоятся, ожидая болезненного вопроса, похожего на тот, что она задала вчера ночью.
- Ты вчера сказал… - она заминается, пытаясь повернуть неслушающийся язык. - Что я пробуждаю в тебе чувства, которые ты давно… - она резко прикусывает губу, осознав незаметную, но фатальную для себя ошибку. -…никогда не испытывал.
- Давно-никогда?.. - усмехается молодой человек, не замечая ее побледневшего лица.
- Никогда, - уже более уверенно говорит она. - Что это за чувства?
- Как я тебе скажу, если я никогда их не испытывал?
- Ну, сравни с чем-нибудь. На что похоже?
Он поднимает брови и теплая улыбка трогает его губы, когда их взгляды встречаются.
- На алкоголь, - смеется парень.
Девушка пытается впитать эту мысль в себя, все еще не отогнав осознание ошибки. Ведь именно эта фраза занимает ее голову. Та, что "давно", а не его "никогда". Тот, что "давно". И почему вам, мужчинам, нравится изъясняться схожими предложениями?..
На алкоголь. Чувства, похожие на алкоголь. Она ведь задала этот вопрос не чтобы понять того, кто "никогда". А чтобы еще разок заглянуть в голову тому, кто "давно", тому, кто заел в ее голове пластинкой восьмидесятых. Препятствия из дыма снова и снова тормозят марафон в никуда, и потому окольными путями она пытается узнать то, что она могла бы спросить напрямую.
Могла бы.
Но не позволит. Ни она сама, ни он, ни Вселенная.

Девушка хрипчит их песни. Связки уже не выдерживают криков, которые порванными концами зацепились за голос солиста. Суставы не выдерживают прыжков, которые на разогреве унесли ее в центр первого ряда. Она сжимает тончайшую преграду между ней и сценой – доску, покрытую чем-то схожим с застывшим мазутом. Ее пальцы впиваются в дерево с такой же яростью, как впивались в его кожу на спине в комнате с синими стенами. И она бы разодрала эту преграду с не меньшей страстью.
Мужчина в черной рубашке берется за другую гитару и садится на барный стул. Акустическая версия его души подгибает ей колени – и девушка сдается. Под сценой есть небольшая выемка, куда все скидывали свои вещи и куда она садится, раскачиваясь в такт. Новоиспеченное ненужное лицо позади интересуется, все ли с ней в порядке. А она, не видя действительно нужного лица, целиком окунается в темноту под сценой с вибрирующим полом, потолком из дерева и кричащими усилителями.
В его голос и гитару, звенящие ото всюду. Тело музыканта больше не нависает над ней, словно напоминая о собственном превосходстве, прижимая к толпе, как к матрасу разложенного дивана. Здесь только его душа, с которой она всегда беседовала на равных. Они могли бы точно так же сидеть и у него дома – она в позе лотоса, а он на стуле, подогнув колено. Выключив режим "толпа".
Единственные первоэтажные люди, позволившие себе небольшой интимный квартирник среди стоящей на ушах массовки.

Перед ее глазами всплыли образы вчерашнего дня, о том, как две нимфы кружились в танце, шелестя шифоновыми юбками до пола, выполняя пируэты в приглушенном свете. Все происходило под совершенно различную музыку, начиная от саундтрека из мультфильма «Анастасия», заканчивая тем, что они назвали «данью попсе» - «Ты так красива» Quest Pistols. По ее лицу растеклась улыбка.
- Это как в тот раз, когда мы с моей лучшей подругой достали платья с выпускного, - рассказывает она, - поменялись ими, надели и давай вальсировать по комнате. Часа полтора танцевали… Как в детстве. Я любила тогда доставать мамину одежду, надевать ее и носиться по комнате в ее платьях и каблуках.
Видя, что парень никак не реагирует на эти слова, добавляет:
- А ты так делал в детстве? Таскал папину одежду?
Увидев выражение его лица в этот момент, девушка всерьез пожалела о том, что ей не отрезали язык. Лицо парня словно стало леденящей маской: одновременно пустой и, с другой стороны, искаженной гримасой боли, навечно вылепленной с помощью техники папье-маше из сиреневых свидетельств о смерти.
- Да, наверное делал… - его голос словно из-под земли.
А затем он берет себя в руки, напуская некоторое безразличие:
- Все ведь так делают.
Этот спокойный тон полоснул ее даже сильнее, чем гримаса минуту назад. Таким же тоном парень с паузой напомнил пару часов назад, что он сирота, когда рассказывал о своем отношении к его другу, приглядывающему за вечным ребенком. Сколько же пустоты он прячет за ним?.. Кажется, что он уже привык абстрагироваться от нее, будто перед тобой сухая крошка льда, а не бурный поток агонии. Но стоит пламени его коснуться…
Как пробуждаются такие чувства, которые он давно не испытывал.
В том числе и боль.

Я скоро с ума сойду. Ее писать становится все сложнее и сложней. Разве имею я право запускать людей в твою голову?.. Заниматься этой проституцией души?..
Вот он извечный журналистский вопрос - поступить, следуя законам этики, или создать сногсшибательный материал и раскрыть героя до конца?
Эта книга слишком мне напоминает по тяжести самую первую. Ее я тоже удалила со всех ресурсов, потому что просто выложила всю себя на бумагу. Я боялась, что читатели увидят меня абсолютно голой, даже без покрова кожи. Слишком пропитала бумагу собственным потом.
А сейчас я ответственна не только за личный стриптиз. На сцену под софиты выведена еще одна душа.
Вчера написала отрывок, который считаю одним из лучших, но просто не могу его публиковать. Ты там распят перед каждым страждущим. Ты там слишком настоящий в своей боли.
Ты слишком личный. Ты слишком мой.
С каждым днем я все больше задумываюсь над главным мотивом своей книги: "Выставить душу на улицу - не значит вывести ее на панель". Как далеко может пропустить в свое сознание творческий человек? Как глубоко может уехать бесконечный лифт эмпатии?..
Теперь ты знаешь, зачем я вообще тебе написала - ведь я действительно просто хотела тебя использовать, как бы грубо это не звучало. Мне нужен был главный герой.
Я и подумать не могла, что мне станешь нужен ты.
Все мы хотим, чтобы нас услышали. Особенно такие, как ты. Но когда количество ушей станет предельным?..
Знаешь, я заметила у тебя одну особенность - иногда ты и сам не понимаешь, что говоришь что-то вслух.