Девушка хрипчит их песни. Связки уже не выдерживают криков, которые порванными концами зацепились за голос солиста. Суставы не выдерживают прыжков, которые на разогреве унесли ее в центр первого ряда. Она сжимает тончайшую преграду между ней и сценой – доску, покрытую чем-то схожим с застывшим мазутом. Ее пальцы впиваются в дерево с такой же яростью, как впивались в его кожу на спине в комнате с синими стенами. И она бы разодрала эту преграду с не меньшей страстью.
Мужчина в черной рубашке берется за другую гитару и садится на барный стул. Акустическая версия его души подгибает ей колени – и девушка сдается. Под сценой есть небольшая выемка, куда все скидывали свои вещи и куда она садится, раскачиваясь в такт. Новоиспеченное ненужное лицо позади интересуется, все ли с ней в порядке. А она, не видя действительно нужного лица, целиком окунается в темноту под сценой с вибрирующим полом, потолком из дерева и кричащими усилителями.
В его голос и гитару, звенящие ото всюду. Тело музыканта больше не нависает над ней, словно напоминая о собственном превосходстве, прижимая к толпе, как к матрасу разложенного дивана. Здесь только его душа, с которой она всегда беседовала на равных. Они могли бы точно так же сидеть и у него дома – она в позе лотоса, а он на стуле, подогнув колено. Выключив режим "толпа".
Единственные первоэтажные люди, позволившие себе небольшой интимный квартирник среди стоящей на ушах массовки.