говорю же

Дело не в желании кем-то быть, а в том, что так оно есть. Или было когда-то.

Я, будучи лишенной всякого актерского таланта, удивительно трепетно отношусь к театру. Ни разу не побывав на подмостках и взярая на сцену исключительно из обитых красным чем-то там кресел - я вовсе не ощущаю, да и не являюсь зрителем. Набор моих черт быльше подходит библиатекарю, чем артисту, что, в общем-то, моя очевидная вина, которая меня не расстраивает. Не в этом дело. Дело не в желании принадлежать театру, а факте этой принадлежности. Это в том роде, что если у каждого должна быть собственная вселенная - то свою я уже нашла. Ни разу не интересовавшись закулисьем и подмостками, ни разу не встречая книгу с подобными описаниями - я чувствую, что знаю все эти мелочи наизусть, хотя, на деле то, не знакома и ни с одной. Слушая голоса со сцены, я их не узнаю, потому что слышу впервые - но вспоминаю, точно знаю - что знаю, и тафталогия уместна. Считайте чем угодно, шестым чувством или Фрейдистским желанием принадлежать хоть чему-нибудь, но такие ясные знания не бывают ошибочны, и все тут. Часто так случается с городами - когда с самого детства, не видев даже картинок, лишь услышав само название - руки словно в кулаки сжимаются, и ты понимаешь, что когда-нибудь будешь там жить. Не чувствуешь, но понимаешь, открываешь в себе точное знание, потому что иначе и быть не могло. И достаточного одного названия, редко больше. Одно название - и через какое-то время ты обнаруживаешь, что твои окна выходят на тот самый город.

Не потому что ты так захотел - а потому что иначе и быть не могло.

Слава богу, в Петербурге так много театров.

Заведите себе блокнот и никому не давайте его читать. Пишите там что угодно, не пишите ничего вообще - в принципе, это не так уж и важно. Но блокнот все-таки заведите и с пылающими глазами вырывайте его из рук каждого, кто захочет взглянуть что же таится в его недрах в клетку.

В там случае всё, репутация человека, которому можно задавать самые немыслимые вопросы и который никогда не закатит глаз к потолку вам обеспечена. Вас, как обладателя блокнота с записями внутри станут спрашивать что-то вроде "Не знаешь, как назвать пони?" или "Как считаешь, если бы люди жили долго, ну то есть реально долго-долго, то сколько бы лет у Гагарина заняло бы тогда, чтобы долететь до Нептуна, да еще и обратно вернуться, детей родить?" или "Придумай фамилию вот тому мужику в рубашке в клетку и в зеленых ботинках, только непременно веселую, ты же умеешь, у тебя есть блокнот". И вас никогда уже не спросят "Где тут ближайший банкомат?" или "Что думаешь о третьей мировой" ибо это скучно и недостойно человека с блокнотом.

У меня блокнот тоже имеется - стоил 14 рублей, но окупился множеством забавных вопросов. Я не держу его пустым, какой смысл, но и читать никому не даю, нечего посягать. И там имеются записи вроде:

В стране-производителе оливок - Оливия самое популярное имя.

или

Возможная тема для дипломной работы: Влияние ежегодных смещений планет со своих осей на рост шерсти у белых медведей.

или

Жители планеты Циреон никогда ничего не забывают. У них и слова то такого нет, хотя самый обширный и толстый словать включает в себя до нескольких…ардов слов - и это только глаголы. Например, слово "убурдук" означает "танцевать в полуденном свете на опавших пальмовых листьях".

И всякое такое, подлиннее, покороче, совсем бессмысленное и, наоборот, понятное даже через чур. И дело в том, что я уже давно не отвечала на вопросы с односложными ответами. Чаще это почему, при чем очень интересные почему. Которые потом и записать в блокнот можно.

Кстати того пони назвали Пряником.

А я, пока все живут, потихоньку осознаю кое-что. Например, что совершенно не умею правильно определять свое отношение к людям с первого впечатления. И чаще всего делаю это в худшую сторону - вот так вот, по волосам на висках решаю что тот или иной зануда, а вон тот - довольно-таки навязчивый тип. А потом всё вот так раз - и априори не так. Первые впечатления - идите к черту.

Но зато в который раз убеждаюсь, что хорошее сравнение - это радиоволны. То есть если поймать человека, на той же самой волне, что у тебя - то это же так замечательно, а, главное, всегда смешно. Я к тому - что вам никогда в жизни не будет смешно с человеком, который на волне совершенно другой. Тут даже не в самих шутках дело - они могут быть и одинаковыми вовсе - но просто с одним вы будете смеясться еще и через десять лет над всё тем же, а с другим и в первый раз не улыбнетесь. Вообще - вся дружба заключается в общих шутках (простые истины), но самые основные. Три кита, так сказать.

И вот люблю я вдруг, нечаянно, ловить людей с той же самой волной. И, что важно, со мной это если и происходит - то всегда неожиданно, ибо в первое впечатление я ни за что не разгляжу ту самую волну.

Может, оно и к лучшему. Кто знает, сколько еще голов с волосами на висках осталось у меня в загашнике с пометочкой "занудная зануда". Может, и новости ждут.

А еще, недавно совсем, вчера, я разглядывала свои руки (это как метод Фрейда - смотришь на руки, линии пересчитываешь, успокаиваешься. как те бьющиеся друг о друга шарики. как вязание. как гладить мягкого (и, главное, чужого) кота). В общем глядела я на свои руки, а потом четко так подумала "ай, да ладно, плевать, что не такие, какие бы мне хотелось. скоро у меня другие будут". И пошла пить чай. А потом подумала, что вот черт. Наврала же. Ведь не будут. И так грустно мне это, эх.

Если вы когда-нибудь сломаете кость (руку там, ногу, или несколько пальцев, такое часто бывает, нот э биг диал), так вот если вдруг - то вас тут же бесконечное множество раз начнут спрашивать как это так вышло. Такой притягательный беленький гипс словно бы у людей рефлекс всем знакомой собаки вызывает - "нужно узнать откуда он у него! фас".

И хоть я никогда ничего не ломала, но уже очень давно знаю, что если вдруг - то никогда никому не скажу настоящей причины. Нет, ну посудите сами, зачем рассказывать скучное "зацепилась за поводок и локтем о бордюр", если можно столько замечательных причин придумать. Например

представляешь, был довольно-таки поздний вечер - около одиннадцати (детали тоже важны, они заставляют верить) - и я шла домой, из метро, и, уже пройдя половину пути и как раз минуя высшую школу менеджмента (она там рядом со мной), я услышала как откуда-то из-за домов, раздается музыка. То есть не та, которую обычно включают падкие до танцев, а что-то такое замечательное, вроде Баха, только намного мягче, как будто Бах, разбавленный Россини и Элгаром, понимаешь? То есть настолько удивительное, что даже не смотря на одиннадцать вечера, вполне опасные в нашем то городе, ну просто не выходило не свернуть с улицы, в бок, в междудомье. А повернув, знаешь, что я увидела? На снегу - да, да, на самом снегу, утопая в нем кривыми ножками, можно сказать - стояло фортепьяно. Черное, но не как дань детским страшилкам, ну а просто фортепьяно почему-то чаще именно такого цвета делают. За ним сидел человек в пальто, похожем на шинель - с высоким воротом, да и вообще, словно бы в той самой, которую гоголь описывал, ну ты знаешь. Человек играл эту музыку, не сочетающуюся с поздним временем, но с временем года - очень даже. И в общем я так и застыла, разглядывая странную эту картину, а человек все продолжал играть. Он меня не замечал, что не удивительно, он же сам слушал, что он играет, там не до замечаний всех подряд. Кажется, даже сама я себя не замечала. Но кое-кто, все же, заметил постороннего - меня то есть. Через, примерно, пару сотен нот (хотя черт их знает, сколько их там было, я совершенный глупец по части нотной грамоты) ко мне подошел еще один человек. На нем было что-то вроде скафандра, но слегка другого покроя, так сказать. Но лица не было видно все равно - забрало было опущено, хотя, было так темно, что я не уверена, было ли оно там вообще, забрало это. Или даже лицо. Скафандр его был эдакого серенького цвета, но с отливом каким-то, синеватым. Такого цвета художники рисуют маслом вершины гор. И вот скафандр этот подошел ко мне, и спросил, сколько я вижу здесь странных вещей. Я хотела ответить, но он попросил показать на пальцах. И я показала ему "мир", ну то есть пис, два пальца, ну ты понял. В смысле сам человек был странным, да еще это фортепьяно в снегу, где это видано. Скафандр кивнул, а потом посмотрел мне прямо в глаза (сама не знаю, как я это поняла, на нем же был скафандр с забралом, но поняла же), и начал в воздухе сжимать свою ладонь (закованную, между прочив в перчатку того же цвета что и его костюм). И я глядела на него, чувствуя, как постепенно приходит осознание, что это вовсе и не фортепьяно (чем я только думала), а гора - очень неопрятная надо признать гора строительного мусора, рамы оконные, большие коробки, которые какой-то умник выкрасил черным (да еще криво так, с разводами). И шинель из моей головы тоже выветрилась, и забавный скафандровый цвет, а музыка - все еще несомненно игравшая - так это лишь мой плеер, есть у меня там немного классики, чем я не забываю гордиться. И я глядела ему в глаза, а он все сжимал свою руку, и еще краем глаза замечала, как два мои все еще выставленных пальца загибаются назад. Только не в кулак, к ладони, то есть, а наоборот. В обратную сторону. И так это чудн ы м мне показалась, что я даже улыбнулась - не больно было ни секунды. И вот этот скафандр почти стер все мои воспоминания о фортепьяно, и почти что прислонил ногти моих двух пальцев к собственному запястью (да-да), как вдруг человек в гоголевской шинели вдруг позвал его по имени. И он обернулся, прекратив сжимать руку, и глядеть на меня. И я, вновь увидев и фортепьяно и цвет скафандра, еще разок это запомнив, кинулась назад, обратно к ВШМ. И всю дорогу до дома бежала, поглядывая на свою руку как на забавный экспонат. И, что странно, боли не чувствовала до тех самых пор, пока не позвонила в звонок, лихорадочно требуя открыть дверь. Ну и в общем потом, конечно, охи ахи, больница, гипс, и боль жуткая, конечно. Врач все удивлялся - как это я так умудрилась собственные пальцы загнуть. Но сейчас я в порядке. Только - вот напасть - никак не могу вспомнить как же тот, в шинели, назвал того, кто в скафандре.

и много чего другого, покороче, конечно, если времени нет. Тут дело даже не в гипсе тогда станет, а в том, что и из банального, скучного, мешающего писать почти наверняка (ибо левши ломают левые руки, правши правые почти всегда) перелома можно сделать историю о фортепьяно в снегу, или о том как лайка спасала тебе из-под лавины, или о том, как из под лавины ту самую лайку спасал ты.

Но только не "ой, да, зацепилась за поводок, упала".

Январь развалил мой жавороночный режим ко всем чертям. Либо же декабрь, смывшись, захватил с собой и мою нежную привязанность к раннему сну.

То жарко, то холодно - открываю все окна и не выключаю камин (этакий обогреватель с поддельным камельком). В голове стучат барабаны, как у мастера, и в шведской кружке дымит кофе.

Как ненавижу я кофе, вы бы знали. В любом виде: с молоком, терпкий черный, с сахаром, без него, свеже сваренный и из пакетиков. Терпеть не могу. Но это как с томатным соком - дрянь редкостная, но раз в недельку я давлюсь стаканом оного. То ли антогонизм, то ли черт его знает. В пол второго как-то плевать.

Сижу вот, придумываю всякие слова, чаще заимствуя их из названий всяких там спутников, который в свою очередь заимствоны от всяких греческих богов. Называю именами спутников города. Кофе давлюсь. За окнами люди ходят бесконечно, что-то подпито поют, скорее всего святочные мотивы какие-то, мне плевать. И фейерверки всю неделю жгут, не утомляются. Так и хочется "Ау, декабрь прошел, заканчиваете". Но звучит как-то взрословато, так что ну их.

А я бы предпочла, чтобы вот эти 28/29/30 подзадержались хоть на половину недели, а лучше - дольше. Потому что ведь из всего декабря, из всей зимы, из всего года - эти дни самые лучшие, как кусок пирога, на котором единственном есть вишенка.

Я бы совсем не возражала, продержись предянварье еще немного - так и сидела бы, рисуя белок, вешающих рождественский венок с желудями на дубовую дверь, бормотала бы, (как спятившая старуха, ей богу), метель в массачусетсе и слушала (почему то совсем не то, что положено, даже слегка всеннее,) как мистер сэм бим поет о птицах, ворующих хлеб.

И вообще все эти новогодние мелочи - они именно в эти дни, а день 31го я совсем не люблю, он черезчур наполнен делами и кухней. А сейчас вот именно так, как нужно. Оберточная бумага на полу, скотч и несколько видов ножниц, и еще любопытная собака, сующая свой нос под руки. Тихо, и горка на окне светится, и вообще все эти попытки навеять себе настроение отчасти бесполезны, ибо мы переросли времена, когда и навевать ничего не нужно было, но даже в них есть своя притягательность.

В общем тридцатое декабря, сорок одна минута первого и я, в компании двух белок, поздравляю вас с наступающим.

Ах, кстати, и еще фраза эта "с наступающим". Она поднимает настоение мне каждый раз, как я ее говорю, и как слышу, и потому последнюю неделю я говорила ее всем и каждому. Приветствуя и прощаясь с кассиршами, водителями автобусов, кондукторами, пропускающим меня машинам на переходе, толкающимся женщинам с сумками и попрошайкам. И всем знакомым, конечно, по нескольку раз на дню. И мне не надоело, потому что разве может надоесть фраза, которую люди говорят друг другу лишь несколько дней в целом году? Вот и я о том же.

С наступающим!

Иногда мне нравится жить, именно потому что иногда я вовсю этим занимаюсь. Хотя, конечно, со стороны восимнадцатилетнего кого-нибудь в скалолазном костюме забирающегося на монблан - я и не живу то вовсе, но вот с моего положения эдакого книжного червячишки, и носа не кажущего из-за всех этих пледов и чайников - иногда я вдруг заражаюсь запойной спонтанностью.

А замечательна и жинзнеутверждающе она знаете когда? Это тогда, когда ты уже переоделся в пижамку, почитал на ночь, завел будильник, выключил везде свет и лег спать, а потом, вдруг, провалявшись и поняв что сна ни в одном глазу ты встал, оделся назад, позвонил так удачно живущему через несколько улиц буквально товарищу - и все, ты больше не спишь эту ночь, ты больше не спишь вообще. Ты идешь искать круглосуточный канцелярский, чтобы делать собственноручные лава-лампы и банки со снегом, ты бежишь в притык закрывающееся метро, чтобы проехать пол города ради вилки со шнуром и лампы в 15 вольт, а еще ради специальных таких блестящих штучек, а потом бдишь всю ночь, клея и повторяя блю крисмас или что там еще.

Просто я вот лежала минут десять назад и думала, что совсем не хочу тратить последние дни декабря на спать - а тут я уже сижу в шапке и быстренько пишу, а потом рраз - и бегаю по ночным хозяйственным.

То есть именно это, как мне кажется, жить. А в декабре, тем более в таком поздем, ибо 25, товарищи, уже 25 - это совершенно необходимо.

Всем снега, а я пошла в канцелярию.

На ее щиколотках были нарисованы две круглых планеты: Марс и Земля. И верно так - Марс со всеми этими каньонами, знаменитой горой и красной песчаной поверхностью и вся покрытая океанами Земля. Вообще – ужасно глупое место, ведь, казалось бы, что делать космическим телам на чьих-то щиколотках, это даже как-то унизительно, но она объясняла, что они, как крылатые сандалии у Гермеса, поддерживают ее, помогают достигать мест назначения. Но смотрелись они престранно, надо признать, зато теперь я могу сказать, что знал человека, живущего на двух планетах одновременно. Я предлагал запечатлеть еще и млечный путь во всю спину: начать от лопаток, а затем обвить вокруг всего позвоночника, как плющом, чтобы если уж пускаться в космос, то до конца, но она сочла это неуместным. Сказала что-то вроде «одно дело планеты на ногах, но мне никак не потянуть целый млечный путь за спиной, я и без того слишком перегруженный ослик, или ты думаешь, что носить на себе огромный марс – легко? Да каждый мой шаг весит 6,4·1020 т (считай сам), и это только левая нога».

- А сколько весит луна?

- Около 7,3 тонн.

- Тяжеловато.

- Потому я и предпочла марс.

Земля же, как она утверждала, хоть и весила немногим меньше марса, но отличалась иным. Если марс оставлял свои пески при себе, крепко держась за щиколотку и, никуда не деваясь, хранил свои 6 тонн, то забывчивая земля, в порывах рассеянности, часто проливала свои океаны. Как-то раз, когда мы были на половине пути в Лондон (не тот, который в Англии, а Онтарио), и остановились в приветливом канадском кафе с красными диванами и в тон им пластиковыми столами, на которых она увлеченно рисовала рассыпанной солью, и то и дело подмигивала официанткам, между делом она обронила что «иногда я просыпаюсь посреди ночи, а все вокруг в воде. Словно бы океан, вдруг решивший разлиться в моей спальне, как в той песне у rhcp*, ей богу»

И вот я сижу и не знаю – не верить ей и считать слегка чокнутой, либо же верить и бежать измерять воду в океанах земли, отслеживая и выявляя причину почему ей захотелось пролиться не откуда-нибудь, а именно с ее щиколоток, и не куда-нибудь, а именно на пол ее спальни.

*rhcp – don't forget me

__

От части я рассказываю это для ocharovatelna, потому что она так часто и так чудесно пишет о марсах, юпитерах и меркуриях, что захотелось и мне.

Ну вот что такое. Каждый год я сколько врмени жду новогодних праздников, чуть ли не с июня, но потом, пробравшись уже чуть ли не к самому декабрьскому подбородку - перегораю. Сказала бы, как лампочка, но это глупо, поэтому я перегораю как солнце в фильмах-катастрофах, да, так лучше.

И вроде бы снег идет, и холодно слегка через чур, и город украшен, и люди говорят с наступающим - но все равно. Тут, вероятно, действует закон, когда при слишком усердном ожидании, сил дождаться не остается. И потому я все забросила, и создаю только видимость. Надеваю свитер с оленем, диски отдаю людям, радуюсь елкам в фойе колледжа и громко улыбаясь(именно громко, чтобы заметили) называю их крисмас трис, и, сдавая какие-то работы и не шибко важные чертежи хорошим преподавателям рисую внизу листов крендельки, оленей, елки и рождественские венки. То есть всеми силами пытаюсь создать атмосферу окружающим, тем самым навевая какие-то там остаточки себе.

Но все равно, не смотря на космическую усталость и пергоревшее во мне солнце (тьфу ты, нет, не удачный синоним), я чувствую некую теплоту от близких праздников. Вроде той теплоты, которая возникает где-то там, между ребрами, когда я вижу девушек в тонких платьях, кутающихся в платки, потому что холодно, или когда разглядываю стопку детских книг, или прижимаю к себе дэниела мартина. Все равно все хорошо - не только у меня, а у всех. Кассиршы говорят мне "с наступающим", люди, толкающиеся на улицах - тоже повторят то самое, и заканчивая разговор не прощаются, а говорят с наступающим. Вроде как алоха на гавайях - и привет тебе и пока в одном слове.

И все хорошо, хорошо. И "снег идет, идет уж который день. так метет, хоть черный пиджак надень…", понимаете? Декабрь не уходит, а остается навсегда.

Сижу на чужом бежевом с оранжевыми подушками диване, краем уха слушаю чужие разговоры и прижимаю к груди фаулзовского дэниела мартина с рождественской закладкой на последней странице, которой все равно забываю пользоваться и гну уголки.

И испытаваю какую-то прямо таки анормальную нежность к этой книге. И вроде бы нет в ней ничего такого, и я даже не добралась еще и до середины, но вот смотрю на обложку, слышу жужжание голосов рядом - и приятный такой холодок по спине бежит. Словно не я ее, книгу эту обнимаю, а она меня крепко-крепко держит.

Видимо, пора искать себе кого-нибудь на январь/февраль, ибо это уже клиника, товарищи.

Готова бросить все, и убежать с мюзик&тревел в брюссель на концерт sugur ros в феврале. Но ведь у меня нет этого всего, чтобы бросить, вот черт.

Вероятно, уже поздно жаловаться, что я неуверенный в себе кусочек человечины, так что ждет меня февраль, который полон товарищем ничем.

Говорят, что если делать что-то одинаковое в течение 21 дня - то по их завершении это одинаковое войдет в привычку.

Вот бы мне в течение 21 одного дня вставать по утрам и ехать от Ла Тур Мобур до, допустим, Майзон Бланш. Тогда парижское метро стало бы моей привычкой, хотя, здесь и привычки не нужно, я и так готова там чуть ли не поселиться.

Ну или каждый этот 21 день, когда приходишь домой, первым делом, даже не снимая ботинок и не развязывая шарфа гладить собаку - тогда потом это тоже войдет в привычку, и не только у меня, но и у собаки. И каждый раз, приходя домой, даже если после наитяжелого дня или с проливным дождем стекающим с воротника ты все равно будешь гладить собаку, даже и не задумываясь ни на секунду, чтобы снять хотя бы пальто или закрыть дверь.

Или каждое утро писать на большом листе первое пришедшее с утра в голову слово, а потом, через 21 день у тебя не только будет привычка - но и рассказ. Либо же просто картина психики, прямо по дядюшке Фрейду.

Еще можно каждое утро, только оторвав голову от подушки, бежать ставить чайник, и только потому уже чистить зубы. Тогда, через 21 день, у тебя каждое, даже самое раннее утро, будет начинаться с уже горячего чая.

И можно еще много чего, вроде заправленной постели, накрашенных ресниц, правильном завтраке - но это все скучное и в каком-то смысле бесполезное. Потому что куда более замечательнее каждый день гладить свою собаку, чем заправлять постель.

Ах, как не люблю, когда говорят: "Ну давай, расскажи что-нибудь интересненькое".

Потому что ну что в их понимании "интересненькое"? Интересно им будет, расскажи я про то что послушные этим утром волосы согласились заплестись в косу, или что уже какой месяц не могу решить от какого все-таки лица писать удобнее - от первого или третьего, или что магический шар мне твердит перестать надевать те коричневые ботинки, и я сама понимаю, что они ужасны, но словно прикипела к ним душой, или что самый уютный макдоналдс только на нарвской, а остальные так, забегаловки, или что Герман или Техас замечательные имена для собак, и что хомячка не назовешь Анатолий, а вот Паштет - самое то. Это, что ли, интересненькое?

Ведь нет, ничего подобного, а тогда каких еще историй от меня ждут? Я больше ничего и не знаю толком.

Пуская в ход декабрьские песни, я так же ответственно приступила и к исполнению их главного предназначения: быть заслушенными и спетыми до самой последней строки и не только мной. Так что посчитала по головам всех, кому смогла бы без зазрений вручить их, чтобы не прогадать и, главное, чтобы они были услышаны. И ведь нашла же. И тут же отмела обездушенные варианты вроде флешки и подобранных плей листов: в наше жестокое современное время спасают только те вещи, которые можно подержать в руках. А музыку подержать в руках можно лишь единственным способом, а именно записанную на осязаемые диски. Ну а потом, одно за одним, и бездушными мне показались любые обложки кроме вышедших из-под собственной, отнюдь не пикасовской, надо признать, руки. Если это и подарки, то, конечно, не новогодние - скорее просто для настроения, потому что разве был бы смысл дарить декабрьские песни в ночь на первое января? И потому трое из них отправляются в путь уже завтра, один остается в моей компании и пока смерть не разлучит нас, пятый отдастся как только найдется кому, ну а шестой, конечно, для товарища, которому вновь нужно позвонить, ибо декабрь, да еще и в самом разгаре, да всё пальцы подрагивают, но бог с ним. Я раздам людям настроение, да еще и себе его увеличу. Что может быть атмосферней. Ну и для наглядности и чтобы погладить вашу атмосферность за компанию, если удастся, конечно, ибо я совсем не космос.

Список песен в том самом порядке, над которым я билась пол-декабря (переоцениваю незначительные вещи, есть грешок) можно найти тут, если кто-то желает (присутствие в нем Брайана объясняется лишь моей неспособностью создавать плей-листы без него и ни чем другим, что поделать). Ближе к концу света еще сделаю и здесь нормальный лист с картиночками и так далее, как все любят, но не сейчас точно. Ну и все.

Всем снега и декабря.