говорю же

Понимаешь, это те люди, которые словно паутинку с лица снимают, не делая никаких пассов руками, да и вообще не вынимая их из карманов. Или крепко-накрепко держат тебя за руку, опять же, даже не дотрагиваясь. Нужные люди рядом, даже не за плечом, а еще ближе - дышат в виски, холодят шею. И от того и спокойно, и не холодно, правильные люди греют покрепче камина, и все переживется. Вот забьешься в уголочек кровати, обнимешься сама с собой - и все, те, которые нужны, они тут. Держат так крепко, словно страховочный трос. И поэтому я тоже держусь. Не за себя - за них.

И совершенно не важно, что люди эти - дело воображения. Главное, что спасают они не хуже этих больших собак, вытаскивающих людей из под лавин.

Чем больше разговоров об этой свадьбе и чем она ближе, тем прочнее и окончательнее я убеждаюсь в своей уверенности в полном отстутствии с моей стороны желания когда-либо участвовать в такой комедии в главной роли.

Когда-нибудь я смоюсь с кем-нибудь в Швецию или на Аляску, потому что там бывает северное сияние и совершенно точно нет никаких знакомых и распишусь баллончиками на снегу, или на бумажке-самоклейке зеленого цвета, прилепив ее к отельной стене, или за собственным ухом, где угодно.

Либо, опустившись до приземленной реальности, сбегаю в самых страшных моих джинсах в один из вшивеньких питерских загсов, и оставлю подпись в официальной бумажке.

Или лучше уж останусь владелицей сорока двух кошек и попугая, буду красить старческие седые волосы в розовый и делать все, что там старушки делают, чем позволю разодеть себя в непомнерно и бессмысленно дорогое платье и целый день провести выставленной в витрине восковой куклой средней довольности и симпатичности, ибо у меня уже все болит повторять, что никогда и дважды никогда дело не было и не станет в цвете туфель подружки невесты, наличии фаты или подвязки. Дело в факте, в человеке, черт его побери, а точно не в выборе между свиной вырезкой и форелью.

И вот со мной не согласятся большая женская половина, и будет права, потому что свадьба, как курение - умиляет. Но я не испытываю с самого детства к подобному торжеству никаких положительных чувств, только стойкое желание почесать висок, и от этого ощущаю себя непомерно довольной.

Такие вот безынтересности.

Декабрь - это когда течет батарея и приходится ее выключить, а потом ходить в перчатках с обрезанными пальцами, чтобы удобно было печатать и во множестве толстовок и кофт. Это когда хочется писать до самого утра, не отходить от клавиатуры до тех пор, пока не станет тошнить от слов, и не важно, что на выходе получается что-то слишком личное а совершенно бесценное в плане наследия - дело в таком количестве снега за окном, что перед глазами искрит и подводит живот от мысли "сколько же всего я сейчас напишу".

Действительно замирает все, как на американских горках или как при падении с высокой многоэтажки.

Декабрь, я знала, что тебя стоит ждать.

ПС: читайте пожалуйста глагол писать с правильным ударением, а то у меня паранойя.

— Ну а у тебя как дела, что нового?
- Да ничего не изменилось с сентября. Снег вот пошел.

А вообще я что-то сетовала раньше, что не умею друзей заводить - а сейчас вот понимаю, что скорее просто не умею находить и удерживать тех людей, с которыми идя по улице можно разговаривать так же, как разговариваешь сама с собой на кухне, пока закипает чайник. Потому что именно таких - нужно удерживать как строптивую лошадь за уздечку, чтобы не понесли, а потом и не унеслись куда-нибудь в сторону заката к другим тем, кому посчастливится их задержать рядом.

Ибо все остальные - никуда не деваются, их нет нужды удерживать - они всегда крутятся где-то поблизости, и согласятся пройтись до книжного, или просто походить по дороге - но эти другие, они же не те. Разговоры с ними пустые, так и слышно, как слова разбиваются об асфальт, проливаясь мимо ушей идущего рядом. Потому что эти люди не те, они не нужны тебе такие, они - Калипсо, Пандора и Эпиметей - спутники для Сатурна кого-то другого, не для тебя, ты не Сатурн. А тебе, Плутону, увы, не встретились пока твои Харон, Гидра или Никта, и ты довольствуешься чужими спутниками, перетянутыми у какого-нибудь Сатурна.

И потому после таких разговоров тяжело даже домой ехать - кажется, так и останешься в этом метро, влачить жалкое, вымотанное до предела бессмысленными, нелюбопытными, до серости повседневными разговорами существование.

Эх, я уже успела упустить один свой спутник, успеть бы задержать за рукав другой, когда он вдруг и если появится. Потому что еще немного подобных вечеров с разговорами - и я стану Меркурием. Планетой без спутников.

который, попадая мне в глаза не щекотит их, а успокаивает, как некогда мятный чай. А еще холодно так, что даже тепло (вот так фантасмагория). И капюшончики, перчаточки, толстые носки, пар изо рта в форме свернувшихся клубочком котят или в форме больших китов, выпускающих струйки воды в воздух.

И невский, о котором кто только чего не писал, но не просто какой-то там невский, а весь такой прихорашивающийся, наводящий последний лоск в виде голубых гирляд, снежинок на елках и на чьих-то шарфах, как барышня перед товарищем декабрем, как что-то чудн о е из Диккенса.

И холодно, холодно, холодно.

Но так тепло, ей богу.

Снег, снег, снег, в котором Питер утопает и больше не выплывет. Город на снегу, не иначе.

Сегодня мне случилось изречь, что очень сложно быть несчастным, когда идет снег. А потом за моим левым плечом кто-то чихнул. Провиденье, подтверждение слов, истина, обличенная в звуки.

И не важно, хорошо все или не так, потому что я пойду раздерну все шторы, покрепче закрою дверь, послушаю свист чайника.

Я пока пойду поживу, а снег пусть продолжает падать.

Нервные расстройства. Удушающее словосочетание, в объятия которого я вот-вот упаду, как Алиса в кроличью нору. Совсем не смешно, когда ты злишься, радуешься, плачешь уголками глаз, пока никто не видит, а потом и еще хлеще, как нынешний дождь, а то смеешься, от того, что совсем не смешно.

Она зря думает, что от меня отскакивает все, как от сковородки тефаль, увы. Никогда не признаюсь, но за каждое даже слегка не так сказаное слово, за каждую наносекунду чужого поникшего от меня взгляда - я после корю себя, не могу забыть, мечусь внутри головы, как тигр в клетке. Все, что происходит, проникает в меня гораздо глубже, чем я этого хочу, чем люди думают, я этому позволяю. Назойливый червячок в моей голове обтачивает свой уголок, неустанно напоминая мне, что глубоко повернутый внутрь себя интроверт, которым я стала, а может и всегда была, он каждую минуту испытывает ту древнюю китайскую пытку, когда капля воды капает на темечко с равной переодичностью. И от этого мой интроверт сходит с ума. И от этого у меня стучит в висках.

И оттого же и смеется, и раздражается, и плачется - чаще последнее - в свою собственную жилетку, и оттого давит то ли глубокую тоску, то ли что-то еще похлеще. Вот только причин у меня не достаточно, одни лишь следствия. Сидишь как-нибудь среди ночи, проснувшись оттого, что из окна дует нещадно, а потом не засыпаешь несколько минут, а лишь застываешь среди клубков темноты у подножья кровати и кое-чего еще, более страшного.

Грустить можно хоть целыми сутками, станешь эдакой меланхоличной принцессой с очищенными глазами, но вот только для грусти нужен повод. И выдуманные нервные расстройства отнюдь не он.

потому что ноябрь завершается, он завершается, слышите. А я делаю хорошие вещи и чувствую себя так же. И в магазинах, так не вовремя, но уже украшенных, на полках раскладывают самые замечательные свитера на свете, повествующие об оленях, рождестве у каминов, и просто о чем-то уютном.

Кто-то говорит Carpe Diem, но для меня же это можно, покрутив так и эдак, выразить чем-то вроде Carpe December.

Все, все, все что я делаю - я делаю, чтобы декабрь был таким, какой он у fleet foxes. То есть до самого последнего дня настоящим. И именно потому я злюсь на елки, уже стоящие на некоторых площадей, и на магазины, украшающие витрины. И потому храню все так бережно, хоть это и бессмысленно, даже в какой-то мере неразумно. Ладно песни, ладно свитера, даже ладно приторные земляничные духи, которые мало кому нравятся, но которые я купила одним декабрем, несколько лет назад, и теперь храню их из года в год. Ладно на все это по одиночке, но, конечно, в пересчете на взрослых людей, я занимаюсь ерундой и волнуюсь о мелочах.

И раздражаю людей тем, что затыкаю уши в магазинах, невовремя обновивших плей листы.

Зато меня ждет самый чудесный декабрь на свете.

Нет, к черту всех этих таракашек после 23.00. Я лучше поразбираю архивы. И поделаю это только для себя, так что все ниже представленное будет абсолютно безынтересным и малозначащим, вырванным из контекста, бессмысленным переводом электроэнергии. Вроде того что предупреждаю.

"Что происходит со мной? Я заражаюсь чем-то серьезным или просто схожу с ума, вслед за тем странным человеком, что живет через один балкон от моего? Сегодня я наливала себе чай, а потом вдруг очнувшись на третьей строке книги поняла, что чай давно остывает со стороны стола, той, что напротив меня. Я вспоминала, что он там делает – но так и не смогла вспомнить. Так словно бы я делала этот чай человеку что сидел напротив – а я уверенна, что там кто то сидел. Там постоянно кто-то сидит, на той стороне стола. Дело в том, что я и чай то такой не пью – не знаю даже откуда он у меня. Вот она, моя пачка с чаем, стоит на столе рядом с чайником – чтобы долго не искать. А этот чай – он не мой я точно знаю это. Нет, это может и мелочи и с каждым бывает, но ведь нет же, нет – я знаю, что как будто бы даже услышала спасибо в ответ на дымящуюся кружку протянутую на конец стола. Не могу вспомнить точно – я читала книгу, и потому не следила за собой – но чай, что я делала себе – я отдала кому то другому. Гляди, по-моему, его даже стало меньше."

Летняя шизофрения, куда без нее.

"Наверное если поискать - то я найду достаточно людей, которые с уверенностью скажут, что знают меня. Но как такое может случиться, если я сама не знаю о себе ничего. Даже такие мелочи вроде любимых запахов, слов, расцветки шарфа на зиму - даже такие вещи, которые, по сути должны быть полностью, безраздельно моими - они не принадлежат мне, потому что я не знаю - кто я. Я существую, это легко понять - но вот живу ли - уже вопрос. О чем я думаю, когда мне кажется, что я сплю? Может быть во мне живет совсем иной человек, чем я себе себя представляла. Может быть во мне прячутся сотни разных людей - кто-то из них любит оперу, кто-то Оскара Уайльда, кто-то корриду, кто-то поддерживает экологические движения. Сколько людей может уместиться в человеке, и может ли при этом он сам решить кто будет брать верх? Не так, что сегодня я тот, кому нравится Моне, а завтра тот, кто пачкает баллончиками стены. А так чтобы однажды и навсегда.
И ведь не факт, что верх возьмет кто-то лучший. Обликов бесконечности, но кто из них сильнее решаю точно не я. Ведь, быть может, я и ненавижу жестокость, но при этом покупаю индейку на день благодарения и кутаюсь в шубы."

Ополовиненый опус о добре и зле. Логика не усматривается.

"Его грязные ботинки – первое, что я заметил."

Да да. Я, отчего то считаю, что фразой про ботинки можно начать любый сто страниц.

"Началось все с того, что у меня умер кот. Просто как-то вечером лег у входной двери, а утром, когда я уже выходил из дома второпях завязывая галстук и чертыхаясь ища ключи в карманах, он уже лежал на этом коврике весь окоченевший. Я сразу понял, что он мертв, как только увидел на этом чертовом коврике. Черта с два он стал бы там лежать, ведь из под двери жутко дуло. Я как увидел его, так и сам будто окоченел на секунду. Вот так и замер, как стоял посреди прихожей, с одной занесенной ногой и с развязанным галстуком."

Не люблю котов.

" Мы познакомились у продуваемых всеми ветрами дверей метро. Не помню, какой был день недели, может быть суббота, а может самый разгар четверга – обычно такие-то мелочи как раз и не вылетают из головы, но все равно я никак не могу вспомнить. Я вообще мало что помню из тех дней. Пол стоял по центру между двумя дверьми и держал в зубах сигарету. Я же куда-то ехал. Все-таки, скорее всего, был выходной, потому что людей почти не было и, наверное, по той же причине Пол и спросил закурить именно у меня. "

Целый опус историй начинает всегда с моего любимого метро. Просто у него слишком характерный запах, чтобы оставлять равнодушным.

" Забредая в разные уголки этого города я словно бы пересекаю границы и посещаю новые страны. Везде много людей, а еще светящихся витрин и пахнет печеньем "

ага ага. надоело.

В основном я чувствую себя польщенной, когда кто-то говорит, что у него совершенно нет воображения. Я думаю, что вау, я же такая замечательная, раз могу представлять (хотя, как говаривал мистер Ротчестр, в этом совершенно нет моей заслуги, просто Бог недосыпал там, но пересыпал тут).

Но это только в основном, потому что иногда чертова голова доводит до сумасшествия и чуть ли не до истеричных слез, из разряда той женской логики, когда плачешь, потому что так замечательно представила, что чуть ли не задохнулась.

Больно, больно до потолка и назад. Иногда лучше уж читая фразу вроде "вокруг светло-рыжей шеи собаки был обмотан шарф, словно снятый с оленя Рудольфа и развивающийся на ветру так, будто сам пес сбежал из повозки Санты" не представлять себе красноносых оленей, собаку, отчего-то таксу (травма какая-то у меня, что ли, такс вовсюда запихивать), которая тянет за собой санту и окружена посмеющивимися над ней остальными оленями, не помню их имен, а просто ничего не представлять. Белый лист, не знаю. И думать что за ерунда, какому ослу придет в голову нарядить свою собаку в шарф, и кто такой к черту рудольф, и зачем я вообще читаю подобное.

Так бывает, и, к счастью, к совершенному и бесконечному, что я понятия не имею (и вы, кстати, тоже) каково это, видеть белый лист вместо санты, рудольфа и рыжей таксы.

Но все-таки иногда от этого самого воображения невыносимо. То есть когда и глаз даже закрывать не нужно. Живешь словно на картинке какого-то так себе художника, в каком-то странном, сюрреалистичном мире, когда вроде бы те же самые улицы должны быть перед глазами - но нет.

Это отвратительно. Когда идешь куда-то, а потом не помнишь дороги, ни номера автобуса в котором ехала, ни как переходила с ветки на ветку - ни черта. Только то, что перед глазами плавало в этот момент. И чудовищно это больно. Так, что никакой Рудольф не поможет.

Уже давно преследует желание притворяться немой. То есть меня спрашивают что-то в магазине, или дорогу на улице или что угодно: а я развожу руками по сторонам, и качаю головой, мол, не могу ответить, извините. И улыбаюсь, улыбаюсь, как черт.

Это же так, так.. Не знаю, притягательно. Нет нужды ни с кем разговаривать, да и люди чувствуют себя словно бы слегка неловко и виновато отчасти, хоть сами не понимают за что.

Дурацкие желания, такие надо давить в зародыше, иначе же если быть идиотом то доконца. Я ведь и на курсы сурдо перевода могу решить записаться, чтобы в последствии успешно притворяться не говорящей, но жутко улыбчивой.

А потом жить в деревне, как селенджер вместе с глухонемой женой, хехе. И детей ловить, ага.

aidan hawken – walking blind

Я, в общем то, каждый день что-то новое для себя решаю, как маяк посреди непроглядного моря ставлю, вроде таблички "тебе сюда, не сверни" - и чаще всего следую к этой табличке неспешно и очень прямо, по четкой линии такой, словно действительный маяк мне светит.

Сейчас табличка мне не нужна, потому что и без нее все понятно: депрессии нужно сворачивать в трубочку, как большой лист ватмана, скручивать потуже, обтягивать резинкой, убирать в тубус, и прятать на чердаке. Потому что валерьянно все или нет - но я не позволю всяким поганым мыслишкам испортить мой декабрь. Не имею права.

Он же на носу, вот тут, прямо таки вот вот. Десять дней. Что-что? Да, именно. Десять дней до всего: до ласт крисмас в кафе, до бейби, за окном так холодно по дороге на пары, до лихорадочного дописывания историй под all that I want, и даже до снега, я продолжаю верить, тоже всего десять дней.

А посему у меня мое собственное эмбарго на все сопливое, потому что ну детка, за окном скоро будет холодно, а ты слезами заливаешься. В сосульках на щеках мало что приятного, так что поднять паруса, все такое.

Маяк настраиваем на декабрь, ждем его, переживаем его начало, а потом живем его весь до товарища президента по первому. А мелкие, отравляющие повседневность делишки, вроде извечно возникающиго зимой вопроса "звонить, али нет" - ты переживешь это в маленькую такую тряпочку, так же, как переживешь и сама знаешь что в начале Твоего декабря.

У тебя же есть маяк, что ты. С ним не заплутаешь.

Все думала, поскорей бы пережить бы ноябрь, дождаться декабря. А теперь вот не знаю что предпринять, чтобы чертов ноябрь не кончался подольше.

Но вообще это все валерьянные сопли. Я вот нарисовала таксу, которая моется в ванной и у меня все хорошо.

И damn it all to hell.

Ты живешь пока под вечер приезжаешь на отдаленную станцию и, в ожидании опаздывающего друга, читаешь светящиеся вывески на крышах домов, повествующие то о цветах за углом, то о чем-то странном под названием росгормех.

Ты живешь пока подгадываешь нужную песню так, чтобы слушать именно ее, выходя из дверей метро под дождь. Ты живешь пока твои ботинки покрыты солью со всех дорог, а тебе нет дела, что грязная обувь действует многим на нервы. Ты живешь пока на второй день тысячи чашек чая и ничего, чувствуешь, что летаешь где-то над питером, и над тучами, и над людьми. Ты живешь пока случайная книга на последние двести рублей оказывается именно той категории, когда проезжаешь свою станцию, да еще и радуешься. Ты живешь пока в кухне пахнет валерьянкой, да так, что нет нужды ее пить. Ты живешь, пока у тебя вырабатывается эффект собаки Павлова - успокаиваешься, уже на пороге кухни, ничем себе не помогая.

Ты живешь пока снег продолжает падать и черт с тем, что ничего подобного. И ты живешь пока магический шар говорит тебе действовать, и ты живешь пока разливаешь по лестнице кофе и пока кто-то наступет на твой размотанный наполовину шарф.

Ты живешь пока встаешь по утрам раньше нужного, живешь пока смотришься в зеркало и видишь, наконец-таки, не себя - а альберта, высунувшего язык или там гагарина. И пока темнеет и вывески становятся ярче, и пока даешь кому-то зажигалку, и пока пьянчужка наступает тебе на ногу, и пока собака у метро радуется сосиске из магазина тут же, и пока часы на руке в десять вчера показывают имеено те самые десять вечера своими подсвеченными стрелками, и пока чайник кипит, и пока люди ждут зеленого, и пока все это происходит - ты живешь.

Живешь.

Я, вероятно, вновь все излишне драматизирую. И, вероятно, стоит прислушаться и поверить людям, которые не говорят, но выражают даже положением рук, тела и взглядом, о, каким взглядом, что я дерьмо.

Ибо так оно и есть, без самолинчевания, и самосожалений - я дерьмо, потому что не понимаю естественных для всех вещей.

Я права, вероятно, для большинства моих современников, девятнадцатилетних почти людей, живущих с родителями, и знающим, что от музыки оргазмы бывают лучше, чем от всякого там секса (запретная тема на вьюи, ибо так об этом молчат, словно не вьюи а ссср, в котором секса нет, но мне так все равно, что вы не представляете). Так вот те, кто знает музыку - меня поймут. Те, кто ненавидит показательные, для окружающих, но не для себя торжества - меня поймут. А остальные сочтут дерьмом, и ведь не ошибуться, совсем нет.

А дело все в той пресловутой свадьбе, пережить которую, как я мечтала, мне помог бы концерт, проходящий в предшествующею ей ночь. Концерт не моей жизни, отнюдь, но все такой же замечательный, помогающий держаться, все-таки музыка.

Но, так получается, что новенький, похрустывающий билет, который я держала в руках - уплывает от меня по воздуху, потому что выслушав длинную истерику о том, что пропускать общесемейные поздравления вечером после росписи - это же надо кем быть. И дело в том, что свои хрустящие 3 часа в толпе я потрачу на глоток шампанского и родственников - и должна понимать, как это важно.

Но не получается.

Семья самое главное, самое главное - это семья, да да да, тысячу раз да. И мои проблемы безжалостно ничтожны, потому что каким же дерьмом надо быть чтобы действительно, всем своим существом желать идти на концерт, вместо того чтобы порадоваться за маму. Я понимаю это, я отдаю себе в этом отчет, но.

Дело в том, что я же дерьмо. И, хоть я и пытаюсь, о, всеми силами не пытаюсь не жалеть себя, но бессонная ночь уже маячит на горизонте, и от одной мысли слезы льются градом, благо мама пьет на кухне чай, довольная победой.

Да - моя проблема (несчастная дерьмовая девочка не может пойти на концертик ой ой ой) это ничто, более чем ничто, люди от этого не умирают, люди выживут, я выживу, и нечего собирать океан под столом. Но все-таки это проблема в масштабе недозревшей еще ни до чего, крому музыки, девятнадцатилетки.

Дело ведь, очень может быть, вовсе и не в концерте. Дело может быть в очень многом. В том, что меня не слушают, ведь я говорила, трещала, не замолкая, о предстоящем концерте, и мне кивали, говорили окей, успеешь вовсюда, ничего. Или дело в том, что я и плачу то не из-за этого, просто валерьянка не лечит расстройства, лишь прикрывает их одеялком, но от вечных слез оно может и сгнить. А может быть дело в том, что я дерьмо, и лью слезы, действительно чувствую, как все замирает во мне(возможно впервые), из-за пустого, господи, такого пустого.

Я должна быть со своей семьей, я должна перестать быть дерьмом. Я должна, я должна, я должна.

Но я же дерьмо. И музыка для меня значит гораздо больше, чем свадьбы. И я дерьмо именно потому, что говорю об этом, думаю так и считаю это верным.

И мне очень, очень, очень нужна рука на плече.

Я дерьмо, потому что устроила такой клавиатурный концерт для счастливых людей, которые меня не знают (и боже упаси их от такой дряни в знакомых) и потому что лежу на стуле кусками. Из-за какой-то там музыки.

Простите, искренне, все вы.