некоторые вещи причиняют огромную боль, небо рушится прямо на плечи и, кажется, что наступил конец. что больше нельзя идти вперёд и остается только сесть и умереть. но твоя задача выстоять, несмотря ни на что, взять себя в руки и снова начать жить.

Как правило, Вы должны устранить любую мысль о том, что есть вероятность, что вы делаете что-то не в том возрасте. Вы не должны быть замужем и с детьми к 25.. Это нормально - в 16 лет никогда не целоваться. С вами всё в порядке, если вы не закончили универ к 22… Вы не безнадёжны, потому что у вас нет своей мечты к 30.. В жизни нет правил. Вы не получаете особых очков за достижение некоторых вещей в срок. Просто идите на своей сокрости. Это не гонка.

я, наверно, сплю.

Джордж Оруэлл. 1984

Главный герой — Уинстон Смит — живёт в Лондоне, работает в министерстве правды и является членом внешней партии. Он не разделяет партийные лозунги и идеологию и в глубине души сильно сомневается в партии, окружающей действительности и вообще во всём том, в чём только можно сомневаться. Чтобы «выпустить пар» и не совершить безрассудный поступок, он ведёт дневник, в котором старается излагать все свои сомнения. На людях же он старается притворяться приверженцем партийных идей. Однако он опасается, что девушка Джулия, работающая в том же министерстве, шпионит за ним и хочет разоблачить его. В то же время он полагает, что высокопоставленный сотрудник их министерства, член внутренней партии некий О’Брайен также не разделяет мнения партии и является подпольным революционером.

Однажды оказавшись в районе пролов (пролетариев), где члену партии появляться нежелательно, он заходит в лавку старьёвщика Чаррингтона. Тот показывает ему комнату наверху, и Уинстон мечтает пожить там хотя бы недельку. На обратном пути ему встречается Джулия. Смит понимает, что она следила за ним, и приходит в ужас. Он колеблется между желанием убить её и страхом. Однако побеждает страх и он не решается догнать и убить Джулию. Вскоре Джулия в министерстве передаёт ему записку, в которой она признаётся ему в любви. У них завязывается роман, они несколько раз в месяц устраивают свидания, но Уинстона не покидает мысль, что они уже покойники (свободные любовные отношения между мужчиной и женщиной, являющимися членами партии, запрещены партией). Они снимают комнатку у Чаррингтона, которая становится местом их регулярных встреч. Уинстон и Джулия решаются на безумный поступок и идут к О’Брайену и просят, чтобы он принял их в подпольное Братство, хотя сами лишь предполагают, что он в нём состоит. О’Брайен их принимает и даёт им книгу, написанную врагом государства Голдстейном.

Через некоторое время их арестовывают в комнатке у мистера Чаррингтона, так как этот милый старик оказался сотрудником полиции мыслей. В министерстве любви Уинстона долго обрабатывают. Главным палачом, к удивлению Уинстона, оказывается О’Брайен. Сначала Уинстон пытается бороться и не отрекаться от себя. Однако от постоянных физических и психических мучений он постепенно отрекается от себя, от своих взглядов, надеясь отречься от них разумом, но не душой. Он отрекается от всего, кроме своей любви к Джулии. Однако и эту любовь ломает О’Брайен. Уинстон отрекается, предаёт её, думая, что он предал её на словах, разумом, от страха. Однако когда он уже «излечен» от революционных настроений и на свободе, сидя в кафе и попивая джин, он понимает, что в тот момент, когда отрёкся от неё разумом, он отрёкся от неё полностью. Он предал свою любовь. В это время по радио передают сообщение о победе войск Океании над армией Евразии, после чего Уинстон понимает, что теперь он полностью излечился. Теперь он действительно любит партию, любит Большого Брата…

"Только сдаться — все остальное отсюда следует. Это все равно что плыть против течения — сколько ни старайся, оно относит тебя назад, — и вдруг ты решаешь повернуть и плыть по течению, и не бороться с ним. Ничего не изменилось, только твое отношение к этому: чему быть, того не миновать."

"Он знал, что не прав, и держался за свою неправоту."

"Только потому, что действие предпочитаю бездействию. В этой игре, которую мы ведем, выиграть нельзя. Одни неудачи лучше других — вот и все."

"Это была его жизнь, его смерть и его воскресение. Джин гасил в нем каждый вечер последние проблески мысли, и джин каждое утровозвращал его к жизни."

"А потом ты можешь притворяться перед собой, что это была только уловка, что ты сказал это просто так, лишь бы перестали, а на самом деле ты этого не хотела. Неправда. Когда это происходит, желание у тебя именно такое. Ты думаешь, что другого способа спастись нет, ты согласна спастись таким способом. Ты хочешь, чтобы это сделали с другим человеком. И тебе плевать на его мучения. Ты думаешь только о себе."

"В завоевание мира больше всех верят те, кто знает, что оно невозможно."

"Когда война становится бесконечной, она перестает быть опасной."

"Может быть, человек не так нуждается в любви, как в понимании."

"Чтобы видеть то, что происходит прямо перед вашим носом, необходимо отчаянно бороться."

"И если все принимают ложь, навязанную партией, если во всех документах одна и та же песня, тогда эта ложь поселяется в историии становится правдой."

"…власть – это власть над людьми, над телом, но самое главное – над разумом. Власть над материей – над внешней реальностью, как вы бы её назвали, — не имеет значения."

"Что ты можешь сделать, — думал Уинстон, — против безумца, который умнее тебя, который беспристрастно выслушивает твои аргументы и продолжает упорствовать в своем безумии?"

"Даже сегодня, в период упадка, обыкновенный человек материально живет лучше, чем несколько веков назад. Но никакой ростблагосостояния, никакое смягчение нравов, никакие революции и реформы не приблизили человеческое равенство ни на миллиметр. С точки зрения низших, все исторические перемены значили немногим больше, чем смена хозяев."

"Словно какая-то исполинская сила давила на тебя – проникала в череп, трамбовала мозг, страхом вышибала из тебя свои убеждения, принуждала не верить собственным органам чувств. В конце концов, партия объявит, что дважды два – пять, и придется в это верить."

"Последствия любого поступка содержатся в самом поступке."

Обычно такое происходит во всяких киношных драмах: один признаётся другому в любви, а у второго появляется срочная необходимость сбежать.

На мне пальто, клетчатая короткая юбка и блузка с застёжкой на спине. Я сижу на кожном сидении машины и не отвожу взгляд от его лица: оно заставляет мой пульс участиться. Моё лицо заставляет его чувствовать постоянство и душевное спокойствие.

Мы ссоримся. Громко. Грубо. Люди от любопытства заглядывают в грязные стёкла. Я хочу кричать ещё громче. Хочу уйти. Или. Постой..

Снова приходится делать вид, что я справлюсь, что не разревусь как только выйду из машины. Приходится проглотить какую-то громадную пустоту и улыбнуться, по-доброму.

Окна начинают запотевать. Он уже не шлёт меня. Он просит быть рядом. В редких смс, в ещё более редких звонках, в отсутствии встреч. Просит не теряться. Твердит что-то про особенность и важность. Я вспоминаю, как он ладонью сжимает мою тонкую шею. Сжимает узкие бёдра. Целует до подкошенных колен. Целует колени. Целует длинные пальцы. Я не верю ему, но воспоминания об этих поцелуях сводят меня с ума.

Пора расстегнуть пальто. Показать ему короткую клетчатую юбку.

Он не сдерживается. Ещё бы. Запускает руку в волосы и силой направляет лицо на свет. Смотрит. Отшучиваюсь, что запоминать меня нужно было раньше, что сейчас у него уже катастрофически мало времени. Он резко швыряет в меня слово заткнись.

Это ведь огромное искушение, да, постоянно желать вернуться назад?

Точка отсчёта. Он начал вспоминать как случайно мы познакомились. С каким интересом я пялилась на него, когда он рассказывал какую-то чушь. Как улыбнулась на прощание. Как мы в первый раз катались по ночному городу. Курили травку. Хотели друг друга словно четырнадцатилетние подростки, которые мастурбируют по 6 раз на дню. Вспомнил, как учил меня водить. Как тогда взял мою руку и положил на механическую коробку передач, нежно надавил на газ, переключил скорость и город за окном начал плыть.

Да, мы оба желаем вернуться назад.

К простоте во всём, к знакомым официанткам, к крепкому кофе, к пресному салату, к нежным поцелуям, к нижним поцелуям.

И мы возвращаемся.

И мы никак не хотим признать, что застряли внутри. Внутри общего одеяла, внутри поделённого на двоих завтрака, внутри ежедневных добрых слов. Внутри друг друга. Может, в сердце. Может, чуть-чуть глубже.

Застряли в нашем собственном лифте, который слишком часто тормозил на разных этажах и подбирал идеальных незнакомых. Застряли вдвоём и не можем разобраться: это заслуженно или снова нужно вызвать диспетчера, попросить открыть двери и уйти. Или. Постой..

По его рассказам, уходить ему приходилось слишком часто. Тратить свой свет и уходить.

На мне перегорела лампа. На мне он решил остановиться.

Я тоже решила остановиться. На барном стуле в его квартире, держа в руке кусок самой вкусной дешёвой пиццы. Напротив стены, которую мы вместе красили серой-белой краской. Перед окном в котором наше с ним отражение мелькает слишком часто.
На кровати, которую я заправляю, пока он в душе.

И это выбор по сердцу. Он признаётся в этом случайно. В просьбе остаться на подольше. Своей головой на моих коленях. Моей головой на его зетёкшей руке. Обещаниями приезжать ко мне в любую точку мира. Обещаниями не отдавать никому.

И мы уже очень давно разделись-сняли с себя все поводы ругаться, сбросили сомнения, разули секреты. Он оставил на себе всё тот же запах машинного масла и невозможной мужестевенности. Я надела загар, белые брюки и лёгкую рубашку с пуговицами. Мы оба примерили желание узнать и открыть друг друга по-настоящему. Мы оба примерили глубину.

Только я по-прежнему боюсь, что необходимость сбежать так и останется со мной навсегда. Только я по-прежнему очень надеюсь, что его признание так и останется со мной навсегда.

Если меня спросят, что такое детство, то я отвечу, что детство-это бабушка.

Бабушка с самым красивым именем-Раиса. Для своих просто Рая.

Бабушка с её седыми до колен густыми волосами, которые я расчёсывала гребешком и заплетала в косу.

Бабушка, которая даёт откусить горячую булку, только что купленного в пекарне хлеба.

Бабушка, которая сама печёт самый вкусный в мире хлеб.

Бабушка и огромное дерево с грушами. Этот душистый аромат до сих пор стоит в моей памяти. Переспевшие груши попадали на землю, ещё не дозревшие висят на ветках, а самые красивые и сочные уже в её фартуке. Она достаёт по одной, протирает их этим же фартуком и отдаёт мне. В такой момент я чувствовала, будто мне дают откусить не домашнюю грушу, а домашнюю любовь. У неё незабываемый вкус.

Бабушка и озеро с утками. В долгом пути на дачу, по дороге, на каком-то небольшом мосту, можно было увидеть озеро, в котором всегда плавали утки. Когда мы заходили в автобус, бабушка вела меня к окну, из которого я наверняка посмотрю на них. Усаживала меня, садилась рядом и рассказывала абсолютно разные истории, а я слушала, не смея перебить и неотрывая глаз от окна. Так, через грязное автобусное стекло, я понимала, что мне показывают любовь. У этой любви голубой цвет и она обязательна приятна птицам.

Бабушка и настольные игры. Долгими летними вечерами она учила меня играть в лото или обычные карты. Так как сначала выходило у меня чертовски ужасно, она поддавалась и помогала обыграть дедушку, чтобы я не расстраивалась из-за проигрыша. Только вот в каждую свою победу я выигрывала не их обоих, а выигрывала самую настоящую любовь.

Бабушка и старая мельница. Мы с ней очень много гуляли и нашим любимым местом был берег реки. Каменистый. Неприятный. Но, наверное, у нас обеих он ассоциировался с домом. Мы приходили туда и очень долго смотрели на утекающую реку. Быстрое её течение как будто уносило все неприятные мысли, а может, даже вообще все мысли и так мы стояли там, пока холод не опускался к земле. А потом шли домой. И вот на обратном пути мы проходили мельницу. Даже в детстве она казалась мне слишком стариной, будто стояла там до появления всего живого, но не смотря на свою вековую жизнь лопасти её крутились. В любой день, когда бы мой взгляд не проплывал мимо этой мельницы, её лопасти продолжали крутиться, будто вот-вот улетят в небо и это производило на меня очень большое впечатление.

И сейчас, когда ничто на свете не сможет вернуть мне мою бабушку, я чувствую себя этой дурацкой мельницей, которая хоть и машет своими крыльями, но улететь никогда не сможет, как я никогда не смогу улететь обратно в детство. Никогда не смогу улететь туда, куда улететь хочется больше всего в жизни.

"Я такая дура. Иногда я сижу за компьютером и не нахожу себе места. Мне не по себе: я представила, что если кто-то умирал бы, каждый раз, когда я нажимаю "обновить", никого бы не осталось, кроме меня на этой планете".

"..это тоже самое, как если бы я была влюблена той любовью, ну вы поняли. Он жил в Берлине, а я на улице Дерион, так что, мне кажется, я была влюблена. Это как, знаете, бросить всё, сесть в самолёт и сгорать от нетерпения, пока не приземлишься. Потом кофе, сигаретный дым, ветер отовсюду, ветерок такой и его акцент.. вообще ничего нет, всмысле это только образ того, кого ты любишь. Ты гораздо больше любишь этот образ, чем самого человека. Ты любишь его, когда между вами расстояние, но когда расстояния больше нет, когда между вами нет океана, который нужно пересечь, чтобы увидеться, и достаточно всего лишь просто пройти из одной комнаты в другую, в любом случае, всё кончено."

"Ты больше не звонишь ей, не говоришь с ней. Всё кончено. Ты знаешь, что она развлекается на вечеринке, в ресторане, где-то ещё, неважно где, но ты никуда не идёшь. Это случилось почти год назад. Кому-то повезло больше в этом плане, кто-то приходит в себя через две недели, два месяца, а то и через два дня. Я почему- то решил, что каждый раз, когда я буду её видеть, меня будет выворачивать изнутри, во мне будет кипеть ревность к её новому парню, но нет, нет.. Всё прошло. Осенние листья упали, выпал снег, потом рождество, с этими толпами родственников, одни жирные блондинки, а я.. Я был один. Потом весна, лето, потом осень и всё прошло. Осталось только неприятное воспоминание. Такое же, как и многие другие. Иногда я снова пытаюсь представить, сколько я потратил на то, чтобы соблазнить её, чтобы она меня полюбила. В общем, вспоминая всё это, я сгораю от стыда. Чтобы заглушить эти мысли, я даже начал петь. Чёрт возьми, я начал петь. Я пою в гостиной, в душе, я пою, когда мою посуду. Я пою."

"Я сижу в кафе и жду его. Он опаздывает. Правда только на одну минуту, так что пока ничего страшного. Итак, первый этап: представить себе, что его опоздание-это классно, вести себя так, как будто это впорядке вещей, оставаться сексапильной. Второй этап: я уже начинаю проверять свой ежедневник, у меня уже сомнения, я уже начинаю спрашивать себя "а может я что-то напутала?", я начинаю придумывать различные сценарии, я представляю себе, что, может быть, пришла не в то кафе. Но я проверяю ещё раз, куда я пришла и я не ошиблась, я в том самом кафе. Прошло уже тридцать две минуты. Третий этап: я убеждаю себя в том, что мне ещё не надоело ждать. В общем я пытаюсь найти, чем бы заняться. Притворяюсь, что читаю. Вот дура, я читаю по сто раз один и тот же абзац. Я иду в туалет, заказываю себе газеты, возвращаюсь на своё место. Я его уже ненавижу. Я начинаю мысленно его оскорблять, я вспоминаю ёмкие цитаты из произведений известных писателей, которые прекрасно подошли бы для того момента, когда он придёт. Уже тридцать девять минут. И вот он пришёл. Запыхавшись. Красавчик, в пробке застрял. Ага. И я конечно же его прощаю. Я говорю ему, что это отлично, это нормально, что он опоздал, потому что я слабохарактерная. Потому что тот, кого ты боготворишь, всегда прав. Дерьмо"

ты просто должна это сделать

Когда я была счастливой, я придерживала двери для старушек, тщательно мыла посуду, часто болтала и громко смеялась. Мне нравились рассветы, потому что они знаменовали новый день. И я так любила эти новые дни, собирала их в дневники, консервировала в памяти, сушила гербарии воспоминаний. Чувствовала себя человеком, ощущающим какую-то важность своей жизни в масштабе времени, как будто бы я на этом свете не зря.

Когда я была нужной, я часто писала смски, улыбалась прохожим, делала много фотографий на память, читала по вечерам на улице, придумывала крутые поздравления на день рождения, умела любить всех и радоваться этому умению. Считала часы до встреч и по ночам всегда хотела как можно скорее заснуть, чтобы скорее проснуться.

Когда я была растерянной, я забывала дома ключи и часами ждала, когда в подъезде зазвучат знакомые шаги. Много хмурилась, читала гороскопы, чтобы найти в них опровдание и утешение. Они всегда мне врали, но несчастные ищут себе панацею даже там, где её и в помине нет. Я не снимала трубку мобильного и всё чаще думала о том, что было бы здорово вообще никогда не существовать.

Когда я была брошенной, я утыкалась в чьё-то плечо носом и мямлила о несправедливой жизни. Я забывала завтракать, обедать, жить. Я обесцвечивала дни, читала, как любимую книгу, прошлогоднии сообщения от человека, который вечно увлечён, увы, не мной. Были друзья, красное полусладкое, ничем не утешающие вечера и море соплей, от плескания в котором, кажется, было невозможно отказаться.

А когда я была разочарованной, я пила холодный кофе, читала новости, чтобы не забывать, что мир всё ещё функционирует на фоне моих ничего не значащих юнешеских крушений. Часто опаздывала или вовсе не приходила. В голове был вопрос "зачем", но всегда без ответа. Я гладила бездомных животных у подъезда, чувсвуя свою с ними сопричастность, ведь нас всех в какой-то степене кто-то когда-то выкинул.

И я уже знаю, как справляться с тоской, кому звонить, когда жить не хочется; знаю, как лучше отпраздновать восемнадцать лет, потерять друга, искренне обниматься. Знаю, как влюбиться не туда и не в того. Помню все сухие октябри, безрассудные феврали, распятые маи. Помню что-то о жизни.

Но что мне делать, если теперь к липким людям в этих пластлиновых днях я не чувствую абсолютно ничего?

Я писала это так долго и даже не дописала, потому что можно продолжать вечно.

Для счастья мало нужно. Горы перед глазами и хорошего человека рядом. Который сам от себя не устаёт, с которым и плакать от романтичных песен и через пять минут смеяться громче всех в округе. С которым каждый вечер праздник, а каждое утро-приключение. Который с тобой идти по шоссе, кажется, хоть на край земли, который с тобой кушать сгущёнку пальцами из банки, кажется, хоть литрами, который с тобой пить алкоголь, кажется, хоть каждый вечер. Вместе по не протоптанным дорожкам, вместе по старым любимым песням в караоке, вместе по новым удивительным знакомствам. За руки через множество ночей и страха. В объятиях через мелкие притирания и ссоры. Рядом тысячи километров. Рядом.

Я закрываю святящиеся огнём глаза под пятую несуществующую Ричарда Халлея и представляю себя снова в полнолуние на склоне. Маленький ничтожный ты. Большая величественная гора. Подъёмы-спуски. Вверх-вниз. И от восторга захватывает сбитое дыхание, захватывает сбитый пульс в висках. Восторг вертит вино в крови, а ты стоишь и не нужно слов, чтобы объяснять свои чувства, ты лишь мысленно благодаришь жизнь за такую маленькую возможность, которая принесла столько доброго в твоё сердце.

Одеяла-звёзды. Загадай желание. Одно. Заветное. Про любовь.

И засыпай.

Утром надевай короткие шорты, спортивную майку и не вставляй в этот раз наушники. Здесь звук просыпающегося города не заберётся тебе под кожу. Не бойся. Беги по аллее, окружённой горами. Слушай здешний запах. Запоминай. Чувствуй каждое насекомое в радиусе метра. Запоминай. Попроси стакан прохладной воды и от жары выливай на себя. Запоминай. Лови кокетливые взгляды проезжающих и запоминай.

Запоминай, чтобы потом воспроизводить плёнку памяти в своих снах. Чтобы во время тоски была возможность сбежать туда, где всегда спокойно.

Ты уж постарайся сохранить в голове каждое мгновение.

Ну, давай.

И если вдруг выпадает возможность жить в горах-не упускай её, держи очень крепко. Там на руки валится небо, а не дурацкие рекламные щиты и огни автомобилей. Там дышится легче и вдохновение приливает с особой силой.

Танцуй. Пой. Чувствуй. Живи. Пусть твоя юность покроет тебя так же, как зелёные мхи толстым ковром покрывают горы. Пусть все твои мысли станут чистыми, как горный ручей, из которого ты пила. А внутри пусть будет столько силы, сколько у той горы, на которую тебе удалось взобраться.

Станцуй ещё раз, ведь ты обязательно встретишься с этими чувствами снова!

Казалось бы, что можно ещё ждать летом?

Просто шагать босиком по тёплому влажному асфальту, лежать на тёплой траве, бродить по берегам, подставляя лицо солнцу, жмуриться, довольно улыбаясь, вечерами выходить на балкон с друзьями и, попивая яблочный сидр, прикуривать сигарету.

А на деле ты продолжаешь срывать пластырь с плохо заживших ран, вечно растерянный, уставший и голодный. Монотонно щёлкаешь пальцами по клавиатуре. Четыре через два с девяти до семи тридцати.

Твоя жизнь сейчас состоит из дешёвого растворимого кофе, одноразовых стаканчиков цвета скисшего молока, посаженного зрения, распечатки документов, степлера, принтера, стопки бумаги, негативных клинтов и костюма со штанами, которые больше на размер, болтаются на бёдрах. Вот-вот свялятся.

Твоя жизнь сейчас состоит из закрытого пространства, закрытого помещения с назойливым гудом кондиционера, закрытой двери со звонком.

Закрытая дверь со звонком. Закрытая дверь со звонком. Закрытая дверь со звонком.

Дзынь-хлоп-щёлк.

Должно было быть тепло, должно было быть легко, должно было быть лето. Но выгорают не волосы, выгораем мы, очень быстро, очень тихо, очень глубоко внутри. Улыбаться днём, а ночью впадать в истерику. Знать как всё у друг друга плохо, но врать будто всё хорошо.

Лето не вечно.

В отличии от наших проблем.

Что будем делать?

Сбегать с работы. Сбегать из дома. Сбегать в места, где развеселят, где обнимут и согреют. Жадно хвататься за каждую маленькую возможность найти восторг, найти вдохновение, найти приключений. Падать в чужие руки.

-Какое вино хочет юная леди?

-Красное полусладкое.

И мы сидим в этом душном офисе вот так друг напротив друга с повисшими над нами желаниями. Желаниями говорить, слушать, смотреть, запоминать, прикасаться и чувствовать.

Обычно от взрослых пахнет газетами, коммунальными квартирами, варённой гречкой, детьми, проблемами и тяжёлой грустью, но от него пахнет жизнью, ночными огнями, бензином и мечтой снова нырнуть в восемнадцать.

Он разливает вино в пластиковые стаканчики с наклейкой.

А потом не задумываясь, на автомате, закрывая глаза, чувствуя вибрацию под пальцами, тепло или прохладу кожи. Своей-чужой. Чувствуя пульсацию в висках, напряжение в мышцах, тяжесть в голове. Вдыхая, облизывая солёные сухие губы. Свой-чужой взгляд. Свои-чужие руки. Глупый ты, глупый он. Оттенок волос-глубокий коричневый и глаза цвета чёрного янтаря.

Его руки вытаскивают тебя из себя. Его голос прокрадывается внутрь и шепчет. Его горячее дыхание втирается во влажные стенки твоего личного пространства и прожигает там неровные дыры. Отвратительно. До одурения хорошо.

Всё, что могло бы быть, уже обязательно случилось. Ждать нечего. Бояться нечего. Но холодок всё равно бежит по позвонкам. Всё равно страшно. Будто стреляешь из пистолета в первый раз и боишься отдачи, боишься громкого звука, который оставит след в твоём восприятии. Хочется отбросить холодную тяжесть и зажать уши, поджать колени к груди. Заснуть. Хочется пожалеть себя, погладить по мягким спутанным волосам и сказать, что больше такое не повторится. Это всё ошибка. Да. Которую ты больше не совершишь. Конечно.

А затем ты снова снимаешь свои эмоции с предохранителя. Снова зажмуриваешь глаз. Снова кладёшь пальцы на курок. И снова глохнешь на разобранной кровати, теряясь среди складок влажных простыней, смятых скинутых на пол подушек, глотая стекающие с ресниц капли влаги. Тяжело дыша. Прячась в разъедающих глаза лучах солнца, в стакане воды и разведённом аспирине. Находя себя разбитым, измученным, снова возвращаясь к разбросанной одежде на полу, к смятым футболкам и рубашкам с отлетевшими пуговицами. К тёмным от туши кругам под глазами, нервно улыбаясь отражению в зеркале. К засоренной назойлевой тревогой голове. К раздирающему внутреннему будильнику.

Нормально. Всё нормально. Абсолютно всё. Окликая себя дрожащим голосом. Проверяя пульс. Собирая запутанные волосы. Поджигая ещё не до конца выкуренную травку, глотая её едкий дым.

В голове пусто.

Почти.

В голове остался только чёрный янтарь.

И что-то о незнакомых пальцах с короткими ногтями, которые царапают изнутри.

Незнакомых губах с омертвевшей кожей.

Незнакомых торчащих лопатках, между которыми оказывается удивительно спокойно, будто это изнанка мира, где все правильно. Без жестокости, без грязи. Грязи, которую ты так любил. Никаких ругательств, молчания, невзаимности. Никаких унижений и подчиненний. Нет паники, нет страданий, нет глубокой грусти. Чужие торчащие лопатки с тонкой, мягкой кожей - это ключ от замка твоего недоверия; и, вдыхая терпкий запах чужого тела, забудь хоть на минуту, что эта близость настолько неествественна.

—Я сегодня занят просто ахуеть как, но хотел бы поздно заехать к тебе?

А единственное чего хочется тебе, чтобы это было не так болезненно. Чтобы ты не врезалась, не ввинчивалась в чужие орбиты. И твоё сердце только кажется сильным, а на самом деле может не выдержать новый удар. Сломаться под собственной тяжестью.

—Получается, сегодня снова не увидимся? Я очень соскучился, кошечка.

—Прости.

И в душе так же пасмурно, как и на улице. Где-то в небе будто сломался кондиционер. Жизнь будто саднящая натёртость.

А где-то внутри до сих пор штормит.

Кого-то спасают.

Кого-то нет.

А где-то, наверное, лето.

Приходится смириться, сжимая губы в тонкую нить, проговаривая про себя слова, от которых не становится легче, переваривая каждый день под натиском головной боли и всепоглощающего чувства бесцельности. Пропуская себя через шредер, измельчаясь на тонкие маленькие полоски. Сцепляя себя с внешним миром, как степлер сцепляет гладкие листы, измазанные чернилами. Заваривая себя в чашке, как кофеварка заваривает кофе. Копировать однотипные ответы, однотипные улыбки, копии эмоций, как принтер. Пропускать моменты, пропускать минуты, месяца, пропускать кульминацию, пропускать себя.

И пока ты в страхе долго смотршь в его глаза, где-то встаёт солнце. Кто-то смеётся. И бежит, как в тех фильмах, под красивую музыку. И у кого-то глаза, в которые хочется смотреть и верить. И улыбка, которой хочется улыбнуться в ответ. И волосы развиваются в замедленной съёмке. И где-то тепло, и хорошо, и где-то далеко, где-то близко на теплом асфальте, на разгорячённом песке, на холодных ступенях, лёжа на влажной траве, поправляя сползающие солнцезащитные очки, кто-то, наверное, счастлив.

И пока ты в страхе долго смотришь в его глаза, лета не остаётся совсем.

Внутри тебя.

всё равно уже что будет я офф короче

Твоя жизнь кутает тебя в мягкий шарф.

Ни на что нельзя менять это чувство, когда хочется только вперёд, когда думаешь, что больше никогда не будет грустно.

Ты знаешь, что в твоих руках всё, настежь открыты сердца, что ты можешь каждый день с упоением глотать эмоции, это вино будет литься.

Обножай все свои самые ужасные страхи, чтобы они на асфальт выплёскивались и никогда не возвращались.

Я очень хочу, чтобы ты со всем справилась. Распускала чаще волосы. Смеялась чаще. И нравилась какому-нибудь подлецу.

Чтобы принимала обстоятельства, невыносимые по природе, но обязательные по сути.

Ты же знаешь, рядом не всегда будут лучшие люди. Из десяти яблок хоть одно всегда гнилое.

Но не отчаивайся, тебя есть ведь кому сберечь.

Тебя берегут непротоптанные пути
и брошенные в шампанское под куранты кулёчки мечт.

Тебя берегут причалы, свечки на день рождения,
мир, караулящий каждый твой новый шаг.

Он держит пальцы за то, что ты здесь не просто так.

Ну, подумаешь, мальчик забыл твой номер.
Ну, подумаешь, город выплюнул на окраину.
Ну, подумаешь, счастьем, как пледом, накрыло всех, а тебя оставило.

Подумаешь, ты не очень красивая, странная
и практически бессловесная.

Это даже к лучшему. Идеальным, знаешь, сложнее других быть честными.

Ты, давай, не гаси в себе жгучее и неясное.

Люби того дурацкого мальчишку вопреки всему, не говори никогда о слабостях и не верь чужим.
Если следуешь этим правилам, мир вполне себе выносим.

Все остроты юности, язвы памяти вылечи и забудь.
Прощай простившихся. И печалям своим не веди ты счёт.

Я очень хочу, чтоб ты со всем справилась, ведь на фоне вселенской страсти, что остается делать тебе ещё?

где-то за безграничной подлостью, скрытостью, высокой самооценкой и постоянными шутками ты потерял что-то, что делало тебя человеком,

душу, вроде

Если бы моя жизнь была настольной игрой в жизнь, то это как я должна была бы сделать пять шагов назад. И вот я здесь. Сижу на 12 метрах упаковочной плёнки и хлопаю пузырьки как прошлым летом.

Ожидание не так уж плохо и, оказывается, что им даже можно сполна насладиться, собирая своё счастье по самым маленьким кусочкам. Иногда мне кажется, что эти кусочки совсем невидимы.

Однажды в моей голове закралась мысль о настоящих взрослых отношениях (ну хоть во второй раз) выстроенных дружбой, страстью, ситуациями и временем. Хотела и так сильно просила вселенную, что получив это всё-я заныла.

Он был мальчишкой, который сумел рассмешить меня в один февральский вечер, а теперь я не могу даже смотреть на него.

Мой фильм-дорога перемен.

Мой саундрек-какая-нибудь грустнючая песня.

Когда внутри умирает часть другого человека-это насколько важная потеря? Я сделаю вид, что она вообще не имеет никакого значения.

Прячь чувства. Заводи будильник.

Делай вид, что не наплевать на завтрашний день, у тебя это выходит хуже всего.

А лучше всего выходит пялиться по пять часов в витрины. Люблю их за то, что снаружи они точно такие же как и внутри. Абстрактная магия пространства.

Иногда жаль, что твоя любовь не красиво-украшенная витрина.

Иногда жаль, что ты не умеешь чувствовать.

Ма-ни-кен.

А пока я замерла напротив очередной витрины где-то рядом со мной проносились люди. Они бежали свой марафон, обходя меня на круг, на два, находя любовь, дело жизни, счастливый билет в кармане кашемирового пальто. А я посреди дороги. А напротив всего лишь какая-то витрина.

Время тоже обгоняет меня и я начинаю ревновать себя к прошлому, к фотографиям, где я улыбаюсь, где у меня длинные волосы, где рядом со мной люди, с которыми даже “привет” теперь - слишком острое, интимное слово. Ценность момента, увы, понимается только тогда, когда он проходит.

Да, мы ведь были такие милые, пока не случились всяческие потрясения, пока не колупали нас еще когти чужих мнений, не драли привязанности, не томили несбыточные ожидания. Нелегко почему-то любить себя сломанного, правда? Я забыла, зачем и куда бежала, пока не споткнулась о каменные реалии, пока жизнь не вломила пощечину за излишнюю веру в мир.

И я забываю, почему важнейшие люди моей жизни этой важности со мной не разделяют.

Я забываю, почему в моём городе зима по 6 месяцев.

Я забываю, почему я так завидую поездам, уезжающим отсюда.

Я забываю зачем составляла список мечт на этот год. Кажется, я его выкинула вчера, приняв за ненужный мусор.

Вселенная до сих пор, наверно, бранит меня за страх и апатию.

Я просто забываю, зачем вообще живу.

И очень боюсь не вспомнить.