depressedgirl

Когда я смотрю кино и мультфильмы, я думаю о ногах героев.
Когда я читаю книги, я думаю о ногах героев.
Когда я играю в игры, я думаю о ногах персонажей.
Когда я иду по улице, я сравниваю свои ноги с ногами прохожих.
Когда я сижу в интернете, я думаю о ногах людей с фотографий.
Когда я смотрю телевизор, я думаю о ногах ведущих.
Когда я бегаю, я думаю о своих ногах.
Когда я занимаюсь уроками, я думаю о своих ногах.
Когда я о чем-нибудь мечтаю, я думаю о том, как будут выглядеть мои ноги в тот момент.
95% времени я думаю о ногах.
Я больше не хочу. Пожалуйста, не надо. К концу дня мозг надувается как резиновая перчатка под напором воды. Пытаюсь вспомнить о чем я думала год или два назад. Но не помню. Какая, наверное, интересная жизнь вокруг, когда видишь не только чужие ходули. Когда озеро в лесу не создает ассоциативный ряд вода-купальник-ноги, когда, поправившись на 4 миллиметра в бедрах, не стесняешься надеть юбку. Все видят твои ноги, и за спиной смеются над тобой.
Я снова пью таблетки. Они дают чувство пустого спокойствия.

Сегодня мне приснилась моя знакомая. Ее зовут Яна. Мы сидели на детской площадке у моего дома и болтали.
- Приходи ко мне сегодня в 5 утра в подъезд, - предложила она как бы невзначай.
- Зачем? Что там?
Она хитро улыбнулась.
- Пойдем в рай. Или ты боишься?
- И вовсе не боюсь. Я приду.
Мне было страшно, всю ночь я просидела у окна. "Ну что за бред. Рай. Очередной дурацкий сон. И все же идти или нет? "
Я решила пойти. Летнее утро было прохладным; в подъезде стояла Яна.
- Готова? Дай мне руку, - и она протянула ко мне свою ладонь.
- Стой! Подожди… Ты была там?
- Ты. Была там.
У меня вспотели ладони, я колебалась. И все же взяла ее за руку.
Внезапно перед нами возникла дверь, такая нечеткая и черно-белая, словно картинка из манги. Стены и потолок вокруг покрылись копотью, все заволокло белым дымом.
Я сделала шаг в дверь, и что-то меня будто вытолкнуло из нее. Я проснулась.

Иногда я думаю, сколько людей от меня отвернулись бы, если бы знали мои "маленькие секреты"? Вот взять читателей на Viewy. Зачем кому-то интересоваться мной? Посмеяться? Посочувствовать? Скоротать досуг? Сколько раз я уже показывала свои темные стороны, и ничего, не отписываются. Странно.
Согласно закону сохранения энергии, энергия не возникает из ничего и не может исчезнуть в никуда. Плюс, если где-то много – значит, где-то мало. Если у кого-то неоправданно завышенная самооценка, значит, у кого-то заниженная. Но так ли неоправданно?
Внутренний голос постоянно твердит мне: «Ты ничтожество. Посмотри на себя, какая ты гадкая, тебя невозможно полюбить просто так. Таких как ты, ординарных, похожих, одинаковых – миллиарды. Сдохни сейчас, и ничего не изменится. Давай! Человек ты или тварь дрожащая?! Будь хоть где-то смелой. Не получается? Неудивительно, ведь ты неудачница. Это твое кредо, ты никогда, н.и.к.о.г.д.а. не станешь счастливой. Счастье положено богатым, красивым, талантливым, а ты кто? Озлобленный тощий парнишка, коим ты хотела быть? Нет, ты обычная некрасивая девочка. Да-да, в наше время от девушек требуется только красота, и тебя ей обделили. Какая ты жалкая, тебе незачем жить. Ты даже не человек, бесправное дерьмо. Не смей и смотреть на других, тот задумчивый парень в очереди слишком хорош для тебя, а ты слишком толстая для него. Ты такая нелепая; смирись уже с тем, что у тебя ничего не получится ни в какой сфере. Хочешь, чтобы я ушла? Но кто кроме меня скажет тебя правду? Слушай только меня, остальные лгут тебе, а я говорю горькую истину. Я помогу тебе стать человеком, но тебе нужно постараться. Или умереть. Прямо сейчас.»
Паранойя когда-нибудь станет чудовищной. Мне кажется, нет, я даже знаю: все врут мне. Врут одноклассницы, что говорят, мол, я «худая». Им что-то нужно, люди настолько редко говорят комплименты просто так, что это – нонсенс. Когда все началось? Когда психиатр говорил мне, убогой, поправившейся и заплаканной, что я прекрасна? Он врач, и должен это говорить пациентам. Сказать «да, ты лютый кошмар» было бы некомпетентно. Или все началось с теорий заговоров моего отца? Сейчас они уже не кажутся мне несуществующими.
Я вижу в чужих словах подтекст. Они говорят: «мы любим тебя, дурочка». Спасибо, я знаю, что дурочка, что глупая и ни на что неспособная. Не было смысла напоминать. Они говорят: «своим недоверием ты нас обижаешь». Я всегда кого-то обижаю, моя тактичность как у слона в посудной лавке. Я снова плохая. Хватит, говорите прямо! Скажите, наконец, что я нежеланный ребенок, что не получилась такой, какую вы хотели. Скажите теперь, что ненавидите друг друга, и давно бы разъехались, но кое-кто вам мешает. Беги к бабушке, мама, скатертью дорожка, мне не нужны твои жертвы. Не нужно терпеть побои папы «ради меня». Давай говорить прямо, ты никогда меня не любила, твоя «любовь» - материнский инстинкт и больше ничего. Папа, иди к черту со своими: «Я не требую многого, мне будет достаточно, чтобы ты была идеальной». Я знаю, ты подразумеваешь именно это.
Не нужно мне никаких подачек. Кто знает, в какую долговую кабалу они затянут меня? Чем мне отрабатывать новую одежду и технику? Я предлагала устроиться на работу, вы запретили. Чтобы пуще издеваться, глядя на мое виноватое лицо?
И К. Я знаю, она ненавидит меня. Чемпионка по лицемерию. Не удивлюсь, если за моей спиной она перемывает мне кости со своими знакомыми. В этом мире никому нельзя доверять и всегда нужно оставлять частичку себя скрытой от чужих глаз, во избежание окончательного предательства, как говорится, «с потрохами».

Когда влюбляешься, в солнечном сплетении концентрируется какая-то энергия, скапливается тепло, оно не дает рационально мыслить и мешает спать. В такие дни особенно хочется вспороть себе живот ножом насквозь.
Есть вещи, которые не стоит делать, даже если очень хочется. Например, предлагать встречаться друзьям, особенно если ваш друг - подруга. Какой глупый жест! Быть может, если меня и ожидала бы взаимность, то что могло получиться из парочки пассивных стеснительных интровертов? Слезливые переписки и боязнь лишний раз задеть друг друга рукавами? Что я могу дать другому человеку, кроме своих проблем с едой и вечной депрессии? Мы обе знаем, что ничего не выйдет. И обе знаем, что любовь - выдумка маркетологов и всемирный исторический обман, а симпатия не вечна. Зачем же я тогда нагородила семь коробов этого бреда?
С сентября мои взаимоотношения с пищей становятся невыносимыми. Я больше не хочу так жить. Голод толкает на обжорство, обжорство на самоненависть, самоненависть на суицид. Всю неделю я ела как последний раз в жизни, собрала свою заначку таблеток, и напоследок оставила К. сообщение, больше походящее на исповедь спермотоксикозного школяра. На этот раз все могло случиться. Я не хочу больше страдать и мучиться. Я не хочу есть, но не могу перестать. Я не хочу существовать, а это я могу.
Собрав таблетки в мешочек, я отметила, что он недостаточно увесист для желаемого эффекта. "Надо подкопить, подождать. Что ж, скоро отец привезет маме лекарства и моя коллекция немного пополнится. Я всегда успею." С этими мыслями я открыла вкладку новый сообщений. Она ответила что "не против". Но мы обе знаем, что ей просто не хотелось снова меня огорчать. Мне никогда не везло с взаимностью в этих ваших отношениях.
Следующие дни я снова по-детски плакала. Я поправилась, а значит, не смогу появиться в школе без длинной юбки. Семейный совет решил мне оную приобрести. Но я не хочу. Ненавижу покупать одежду на свое мерзкое тело, разглядывать неприятные изгибы в вероломном освещении примерочных. Ненавижу тратить деньги.
И я знаю, что надо делать. Чтобы перестать есть, нужно не иметь возможности есть. Не покупать или прятать пищу слишком недейственно, нужно подойти с другой стороны. Я выпью уксуса или раствора соды, может, жидкость для снятия лака (уже пробовала, она по вкусу как лаймовая жвачка), а лучше все сразу. Сегодня родители уезжают, и я смогу чуть-чуть уничтожить свой желудок. Рассматривался вариант его проткнуть, но это оставит шрам; мне хватит порезов на бедрах. Хороший способ, не правда ли? Недостатки, все же, есть, вслед за желудком можно посадить печень, что ведет к большему ожирению. Нет, не нужно об этом думать. В конце концов, в любой момент меня спасет заветный фиолетовый мешочек.
На этот раз я похудею, я похудею так, что на меня страшно будет смотреть. Я стану костлявой, красивой и некрасивой одновременно. Как трудно жить, когда твоя единственная мечта настолько приземленная и глупая. Когда на вопрос родителей "что бы ты хотела на день рождения?" отвечаешь "ноги-палки".

Я рисую. С детства меня очень достают фразой "Ты это сама нарисовала?". Нет, не сама. Каждый раз вызываю фею-художницу и прошу ее помочь.
Как бы там ни было, мне, случалось, говорили: талант! Я же считаю свои работы детскими и убогими; мне не хватает фантазии, я могу представить человека в любой позе, но не могу представить какой-нибудь футуристический замок. Но говорят, что это гораздо лучше "солнышек" и "сердечек".
И вот теперь я уже третью неделю хожу к репетитору. Очень интересная информация, да? И знаете, когда рисуешь, становится так легко, будто я в своей тарелке, в своей стихии. Вокруг нет раздражающих вещей, людей, есть только ты и лист, твой микромир, где ты решаешь, каким ему быть. Ярким или черно-белым, объемным и глубоким или плоским и статичным. Здесь твоя территория, а ты ее бог. Пожалуй, если мне и есть для чего жить, то только для рисования и компьютерных игр.

У стадных животных есть такой инстинкт: больная особь, жить которой осталось недолго, уходит от подальше от «своих», чтобы не заразить потомство, и чтобы другие особи не помогли ей отойти к праотцам. Естественный отбор вносит свою лепту.
В конце концов, я долго сидела в одиночестве на кухне, не вынося даже телевизора. Казалось люди, которых там показывают, находятся в одном помещении со мной. Мне хотелось отгородиться ото всех, «сжечь мосты», как поют в песнях, избавиться от старых долгов. План был выработан, таблетки заготовлены. Последним пунктом было – объясниться с К.
И я рассказала ей. Про самоненависть, про пищевые расстройства, про самые мерзкие стороны моего характера. Я старалась писать хладнокровно и без эмоций, но вся суть этого крика души проглядывала межу строк. «Посмотри на меня, я ужасна? Я пугаю тебя? Тогда уходи. Оставьте меня одну!». Мне было все равно, что она сделает с полученной информацией. Пусть расскажет всем, как я блюю в туалете и что лежала в психиатрии. Чем больше людей отвернутся от меня – тем свободней станет дышаться, больше не придется отыгрывать идеального человека; больше не будет долгого подбора одежды, чтобы не ударить в грязь лицом, больше не будет «нет, я правда не худею», я буду гадкой, по-настоящему отвратительной.
Она ничего не писала в ответ. Молчание хуже любой критики. Уязвленное достоинство пылало, конец нашей дружбы не мог быть таким. Пол ночи я не могла уснуть: перед глазами стояла К., волки, овцы, таблетки… Следующим днем я пошла к ней, завершить начатое вчера. «Не удивлюсь, если она не откроет. Как обычно это делает. Я все еще помню, когда испекла печенье и полтора часа простояла под дверью, пройдя через весь город в дождь и слякоть, пока кто-то просто-напросто спал. Но на этот раз она имеет полное право не открывать, я и сама не открыла бы…». Дверь скрипнула, отворилась и едва не закрылась снова.
- Стой, я это…
Не продумать речь было очень опрометчиво, и теперь мы стояли в полном молчании, потупив глаза.
- Вчера я хотела сказать совсем не то. Я тебя не бросаю. Я не хочу тебя бросать. Но я со своими загонами не заслуживаю такого друга как ты. Ты очень хороший человек. А я только и делаю, что ною!
- Хороший человек, которого все бросают.
- Я тебя не брошу! – эхо раскатилось по подъезду, а я успела заменить некоторую нелогичность своих слов. Передо мной стоял человек, который знал все мои тайны и все равно их не выдал. Который готов помочь даже во вред себе. Который не испугался.
Мы обнялись, К. плакала.
- Прости меня, - сказала я ей в плечо, - Мирись, мирись, мирись! И больше не дерись!
- Все будет хорошо… когда-нибудь. Мы справимся… - она подняла на меня красные глаза. За меня еще никогда так не переживали чужие люди.
Для меня дико переживать за другого человека. Я из тех, что пройдут мимо со словами: «поможет кто-нибудь другой». Я не верю в бескорыстие и искреннее сострадание, параноидальные нотки характера у меня в отца. «Все лгут, пока не докажут обратное». Но я смотрела на К. и не могла поверить. Ей было бы лучше с кем-то более жизнерадостным.
Я шла домой и пела вслух, мне нравилось шокировать прохожих. Чувство тяжести и вины по-прежнему сдавливало мое нутро.

Так хочется написать что-нибудь душевное, умное и связное, но мысли никак не собираются воедино, предложения не складываются, посты не пишутся, и странное веселье свербит внутри, не давая сосредоточиться.

Сейчас мне самой смешно, насколько убого выглядит этот текст, но я ничего не могу поделать. Мне нужно выговориться. Клянусь, я стану адекватнее и перестану постить столь плохо написанное говно.

Ну, салют. Нет, я еще не сдохла. Да, жру. Да, играю. Да, так же прозябаю в пучине однообразных дней, пью антидепрессанты, являюсь куском дерьма. Иногда я чувствую себя кентавром, что с телом лошади и торсом человека; во мне живут двое абсолютно противоположных людей. Я девочка, я бомж, я клоун, я циник, я романтик, я люблю философию и шутки про говно, платья и огромные, как моя задница, штаны, походящие больше на корабельные паруса. Любви нет, похоть смешна, тамблер с модными картиночками, вьюви с настоящими депрессивными постами, ложиться в восемь вечера или не ложиться вовсе. Мне скоро 16, или 40, или 65. И вечно эти ебаные шуточки. Ебаный мат и высокопарные стихи. Похудела - все плохо, набрала - похуй, пляшем.

Что с тобой? Ты успокоишься вообще? Где твоя рожа, что чуть эмоциональнее камня, и стабильная безысходность? Почему тебе смешно? Нихуя это не смешно. Блог - помойка. Я закончила. Нет, я не закончила.

Я устала.

Я устала себя терпеть.

Иногда в моей жизни случаются забавные вещи. Сегодня мне снился один из самых странных снов, что я видела когда-либо. Неожиданно, словно снег посреди июля, словно золотой самородок в колдобине Симферопольского шоссе, у меня появился член. Это было очень странно и очень реалистично, что не могло не напугать меня до полусмерти.

«Это что ж творится-то? Надо маме рассказать. А мама что, мама ничем не поможет. Может к врачу пойти? Да, пожалуй» - думала я, не без интереса изучая новый орган. Преодолев смущение и надев юбку в пол, я направилась к местной поликлинике. Но в больнице меня ждал еще один казус: в какой кабинет идут пациенты с похожими проблемами? Я простояла некоторое количество времени у окна регистратуры, стесняясь попросить медкарту, и собрав позади себя недовольную очередь.

Наконец, выбор был сделан в пользу кабинета хирурга. «Педиатр к гинекологу пошлет, а тот – в хирургию. Ну и зачем терять время?». Когда подросток передо мной со сломанной шеей, наконец, вышел, я вошла в помещение.

- Садитесь, - вежливо предложил хирург. Это был мужчина лет сорока, довольно статный, с впалыми щеками и трехдневной небритостью. К моему лицу хлынула кровь, мне стало душно, плохо и очень неловко, - Что у вас?

Фраза «у меня хер» никак не слетала с моих уст. Но собрав свою мужественность и храбрость в кулак, я нашла силы ответить:

- Ничего, я пойду. Извините.
- Куда же вы? – воскликнул доктор мне вслед. Еще больше растерявшись, я вернулась и села на место.

Нужно было что-то решать. Полуторачасовое выслушивание жалоб и причитания старух из очереди будет абсолютно зря, если я уйду прямо сейчас. «С другой стороны, - рассуждала я про себя, - Если никому не говорить – так никто и не узнает. Буду жить как раньше. Ну, подумаешь, член. Некоторые себе специально пришивают, и ничего, ходят как-то…»

- До свидания, - бросила я врачу, и окончательно собравшись уходить, выпалила как на духу, - Онсампоявилсячестноесловоянешучускажитечтоделать. Только чтобы без операции.
- Давайте по порядку. Что у вас само появилось?
- Ну, кхм… Ну, НЕФРИТОВЫЙ СТЕРЖЕНЬ.
- Я вас не понимаю, вы можете показать?
- Прямо здесь?! Вы, конечно, прежде всего врач и все дела… Ну, ладно, - вздохнула я и стянула юбку.

Лицо хирурга не поддавалось словесному описанию. Он был ошеломлен гораздо больше моего, ибо, как известно, наука опровергает подобные случаи. Долгое разглядывание моего достоинства возмутило меня до глубины души, в конце концов, я привыкла к нему и даже будто не хотела расставаться.

Поняв, что медицина бессильна, я натянула юбку, и не прощаясь, вышла из поликлиники, раздумывая по дороге, какие выгоды можно теперь получать в жизни помимо онанизма.

Оставь меня несчастной и убогой.
Тешься решением своих, чужих проблем.
Ты не поможешь мне, я проклятая Богом.
Увы, ты не поможешь мне ничем.

Оставь страдать. Все беды и невзгоды
Пусть прямо мне в лицо - я гордо их приму.
Не омрачай мои последние восходы,
Мне всучивая жалость твою сходу,
Не возлагай мне на душу вину
И чувство долга пред твоей жилеткой.
И добродетель показная ни к чему.

Оставь рыдать. Мне проще безнадежной.
Пусть сокрушит меня вся тяжесть бытия -
Все лучше, чем гореть надеждой ложной,
Что кто-то может сострадать тревожно,
Взаправду, просто искренно любя.

Я ненавижу детей и общественную деятельность. Ни с одной из этих вещей я никогда не свяжу свою жизнь.
Тринадцатого сентября в школе номер три проводился так называемый «День здоровья». Почему не «День поклонения ветру»? Не «День волосатых ног»? Министерство образования вполне может разнообразить ими свою программу, благо, эффект будет достигнут тот же самый – имитация бурной деятельности. Зато ЕГЭ мы усложнять можем, процесс отделения рабочего быдла от гениев-олимпиадников с богатыми родителями нужно проводить уже со школьной скамьи.
Но вернемся ко «Дню здоровья». Что символично, очередь в медпункт с самого утра стояла нешуточная. Занятия физкультурой на свежем воздухе порадовали клещей. Не представляю, как бы я бежала в этот день кросс, будь я на класс младше. У меня, как у художника местного розлива, была другая работа – рисовать стенгазеты. Одну на наш класс. Я не понимаю фразу «отстаивать честь класса». Какая, во-первых, честь? Вы, вообще, о чем? Двадцать первый век. Одиннадцатилетние девочки вовсю практикуют анальный секс, растет уровень суицида и психических отклонений, каждый второй продаст мать за деньги, вопрос стоит только о сумме. Честь?
Во-вторых, «честь класса». Скажите, вы когда-нибудь в поезде отстаивали честь вагона? В больнице честь палаты? Через год ты никогда в жизни не увидишь этих людей, а еще через пару лет ни одна более-менее узнаваемая одноклассничья рожа тебе и лойса под аватаром не поставит. Отучились. Разбежались. Но отдавая дань пережиткам советской эпохи, стенгазету на тему «Спорт – это жизнь» рисовать было надо. Отдав классной руководительнице ватман, я собралась было домой, не подозревая об очередном сюрпризе.
Всех девочек в одних футболках погнали на улицу. Пушок на моих руках встал дыбом от холода. «Знакомьтесь, это пятый «бэ». Поиграйте с ними пару часиков. Пока мы всем педсоставом будем пить горячий чай в столовой, вы поработаете сиделками-аниматорами». На улице было +7 градусов.
Нас с К. поставили в пару.
- Ты не замерзла? – спросила она, я отметила ее флисовую толстовку.
- Н..н..ет.
- Ты какая-то…
- Какая? Так заметно, что я ненавижу всех этих детей?
- Да.
Орущие личинки человека окружили нас кольцом. Крики их становились невыносимыми. Наконец, мы пошли в класс.
Холод уже не чувствовался. Ничего уже не чувствовалось. Отработать – и домой бы. Еще час они рисовали уже свой плакат. Ну как рисовали, рассматривали меня, такую взрослую, красивую в их глазах тетеньку, стоящую раком над столом и чертящую буквы.
- Тут криво.
- А это ты не будешь закрашивать?
- Почему здесь синим цветом?
- А нарисуешь мне олимпийского мишку?
И, казалось бы, может ли быть что-то хуже моего тогдашнего положения? Я думала, что нет, пока нас не погнали на зарядку. Рисовать, все-таки, - не мешки ворочать. Не знаю, нужна ли там запятая.
После зарядки классная заставила меня заполнять график дежурств. К. нигде не было, а мы должны были делать это вместе. «К черту все».
Я вышла из своего кабинета и пошла шляться по школе. Волнами накатывала дикая слабость. Я дошла до третьего этажа, села рядом с каким-то огнетушителем, опершись на стену, и была готова умереть. Знакомое паническое чувство уже стояло в горле. Необыкновенное удовлетворение бы принесла истерика прямо тогда, но я не могла выдавить ни слезинки, до того будучи обессиленной. Смятение, тревога, страх, раздражение – столько всего смешалось у меня внутри. Чтобы понять, представьте себя, будто бы вам надо выбрать между двумя вариантами, одинаково выгодными. И вот, вы мучаетесь, не можете выбрать, а на душе все это волнение. То самое чувство, тогда в десять раз более сильное и без всяких вариантов чего бы то ни было, захлестнуло меня тогда. Нет, даже не так.
Темнело в глазах. Неожиданно из кабинета вышла математичка. Ужаснувшись моему виду и причитая, она повела меня к медсестре. Мне было все равно. Я ничего не понимаю в давлении. Семьдесят на сорок – это мало? Много? В самый раз? Судя по полным беспокойства глазам медсестры – мало. Они были густо подведены розовыми тенями. Фи.
Я лежала на кушетке. За всю свою жизнь я примерно 4-5 раз падала в обморок в школе. Все это так привычно. Откуда ни возьмись появились К. и одноклассницы, тоже напуганные. Мне стало смешно, со стороны это выглядело словно я умирающий олигарх из мексиканского сериала, окруженный любовницами, на смертном одре.
- Я еще не умираю.
- С тобой все хорошо?
- Мне уже лучш…
- Ты завтракала? – прервала нас медсестра.
- Конечно! – я чуть ни не закричала. «Яблоком размером с мячик для пинг-понга».
В считанные мгновения комната заполнилась учителями и непонятно откуда взявшимися медсестрами. Они позвонили моим родителям. «Скоро все закончится».
Но и это не было страшнее всего. Они заставили меня есть. При всех.
Тощая высокая медсестра стервозного вида протянула мне конфету.
- Ешь.
Паническая атака уже вот-вот выпрыгивала из глотки. «Если я съем… Это срыв! Нельзя! Нет! А если они узнают?… Ничего, это просто конфета. Всего 35 килокалорий.» И я съела на глазах у всех, готовая плакать и смеяться.
- Это чай с сахаром. Пей.
Я не пила чай с сахаром лет с пяти. Я ненавижу сахар. Я не могу такое пить. Черт возьми, даже в психушке давали сахар отдельно, чтобы больной мог положить столько, сколько ему нужно. И это учитывая наши птичьи права.
- Если не выпьешь, я звоню в скорую. Ты хочешь капельницу в вену?
Секунду мне хотелось сказать: «Да, вызывайте», но я тут же осеклась. Там тот же сахар. Я в западне.
Тем временем восьмые классы пришли на медосмотр. Они смотрели как я отнекиваюсь от чая, хлопали, смеялись, улюлюкали. Я была раздавлена. Через силу выпив половину кружки, я чуть было не выблевала все на пол. Мне говорили «молодец». И К. тоже была с ними заодно.
В дверях показалась мама. Все окончено. Мне было плевать на позор этого дня. Что теперь обо мне подумают? Догадались ли они? Все равно.
Дома меня встретили гробовым молчанием. Папе стало плохо с сердцем. И я поела ради них. Пачку творога, изюм, печенье, стакан гречки, какао, 3 пирожка, кусок шоколадки. Это не было похоже на типичное обжорство. Мне вовсе не хотелось набить свой живот абы чем, вовсе не хотелось ни одной сладости в мире. Меня будто растоптали очередной раз.
И я поняла, что не буду больше есть им назло. Им всем.

В воскресенье случилась паническая атака. Я не переела, за прошлую неделю преуспела в учебе и вообще была довольна собой. Не было причин волноваться. Не помню с чего все началось. Начало сильно трясти, я замерзла в шерстяных вещах и и быстро запрыгнула на кровать под одеяло. Стало страшно, будто я на борту горящего самолета, сердце готово было выпрыгнуть изо рта. Я начала реветь и задыхаться. На плач прибежала мама.

— Что случилось?!
- Не знаю. Мне страшно, - я еле выговаривала слова.

Следующее происходило со мной впервые. Мысли в голове стали бредовыми: мощным потоком всплывали какие-то случайные словосочетания. "Где я? Я… в больнице? Это же все нереально, это все не со мной…" Я посмотрела на мамино лицо - оно было черным. Она напомнила мне врача из реанимации. Мне казалось, что она может прочитать мои мысли, и если сделает это - сдаст меня в дурку. "Это не может быть шизофренией, там другие симптомы" - думала я, тут же новая мысль рождалась в голове - "Она врет, что не позвонит психиатру. Они с папой мне врали и тогда, и сейчас…". Становилось невыносимо, я чувствовала что вот-вот поеду умом. "Успокойся". Почему-то вспомнилось словосочетание "рациональное зерно". Я повторяла его мысленно как мантру и спустя пару минут меня начало отпускать. Это просто паническая атака. Ничего. Я уже нормально разговариваю.

Сейчас все по-старому. В понедельник съела больше, чем нужно, но успешно выблевала. Кажется, я научилась это делать. Но результат не заставил себя ждать: уже на следующий день выпал приличный клок волос. Ладно еще просто не похудеть, но не похудеть и остаться при этом без волос - отвратительная перспектива.

Вчерашний день окропился красным – впервые за год у меня пошли месячные. То ли организм сошел с ума, то ли просто так реагирует на стресс. Мне было хорошо без них, я могла надевать светлые трусы каждый день и не париться в прокладке, яичники не болели так, словно маленький злобный гном внутри скручивал их в косички. Не было ощущения «надутости», не было грязных пятен. Я была почти богиней, почти святой.
Зато с ними уровень эстрогенов будет в норме, и усы с бородой не начнут расти. По крайней мере, сразу. По крайней мере, черные.
Я проснулась, подошла к зеркалу. Люблю любоваться собой натощак. Живот впал, а тазовые кости четко обозначились. Странное ощущение. Одно дело видеть кости на картинках худышек в интернете, другое дело – на себе. Это вроде бы говорит о успехе, но внутри делается тревожно. «Я, конечно, горда своими костями, но не хочу, чтобы кто-нибудь их видел. Чтобы кто-нибудь догадался. Чтобы кто-нибудь осуждал».
Резко встаешь – темнеет в глазах. Привычно для меня. Нужно постоять, не двигаясь, какое-то время, чтобы прошло. До школы еле доковыляла, переставлять ноги, да еще и в тяжелых ботинках, стало труднее. Но хуже всего с дыханием. С каждым шагом я старалась вдохнуть побольше воздуха, чувствуя себя астматиком или восьмидесятилетней бабкой в предынфарктном состоянии, а воздуха словно не хватало. Мимо прошел курящий мужчина. Всегда ненавидела запах сигаретного дыма, но сейчас он показался бодрящим и приятным.
В школе был медосмотр. «Какая-то ты бледная» - с беспокойством произнесла медсестра. «Я всегда такая» - сказала я в ответ и не соврала. На весах было 48,700. Я весила так в больнице и была приятно удивлена. Впредь не буду взвешиваться, чтобы не забить тревогу и не забить желудок тонной пищевого дерьма. После школы чашка кофе - оно поднимает давление и дает силы, правда ненадолго. Кстати, на заметку, кому надо.
Обычно я не смотрю телевизор, и единственная передача, за которой я слежу – «Доброе Утро» Первого Анала. Сегодня открыла для себя «Кухню ТВ» и вместо обеда смотрела кулинарные изъебства Гордона Рамзи. Что бы я съела сейчас? Ничего. Ну, разве что творога с огурцом, не думая о том, как на это отреагирует кишечник и когда мне начнет давить на клапан. Устроить себе что ли в субботу праздник диареи.

Вот и прошел первый учебный день. (Сколько, наверняка, постов на Viewy посвятили ему?)
Я еще не проснулась, а все уже казалось каким-то странным. Мне снилось, что я лежу в постели с давним знакомым, который уже учится в институте. Мы не делали ничего такого, и вообще были одеты; он говорил о футболе и какой-то телепередаче, а я пыталась заснуть под его бормотанье.
- Вставай! – неожиданно сказал он, прервав свой монолог.
- А?
- Вставай, говорю.
Вдруг все исчезло, и я проснулась. На часах было ровно 7:00.
Аппетита по-прежнему нет. С утра еле засунув в себя одну помидорку и чашку блевотного кофе, я подошла к зеркалу. Неплохо. Думаю, я продержусь довольно долго.
Одноклассники ничуть не изменились, разве что тщедушные мальчики-подростки стали выше, отчего казались еще тщедушнее, а у девочек увеличилась грудь. Теперь мой 0,5 размер был самым маленьким, и титул «классная доска» был неофициально присвоен мне.
«Кто о чем, а вшивый о бане». Этой поговоркой очень точно описывается мой блуждающий по ногам одноклассниц взгляд. Интересно, есть ли среди них анорексички? Мельком посмотрела на лоли-пятиклассниц. Такие худенькие, ножки как палочки. Я не была такой. Все-таки школьная атмосфера очень демотивирует. Когда вокруг тебя столько от природы худых, хочется запереться в квартире, жрать и плакать. (Что я и делала весь август).
Домой я вернулась злая и уставшая. Меня все еще ждал конный портрет Джона Сноу. Еще нужно было подписать все тетради. Сделать домашнее задание. Подумать, что подарить моему интернет-приятелю на день рождения (я как-нибудь расскажу о нем), побрить ноги, накрутить бигуди и выебать чью-нибудь мамку в интернете. Типичные будни.
Я удивлюсь, если кто-нибудь дочитает до конца этот пост, ибо он очень уныл. Я хотела написать отнюдь не об этом. Но не помню о чем. Плохая память – побочный эффект моего похудения. Кажется, я начинаю снова нести чушь.

Серый мир за окном новостройки
Заключил людей в свои сети.
Мятный орбит и чашка кофе -
Я снова довольствуюсь этим.
Восемь вечера, лужи и листья,
На ботинках грязь не отмоется.
В голове грязь моих мыслей
Покаяньем ни в жизнь не отмолится.
Я бреду к тебе в сумерках вечера,
Осыпая ступеньки проклятьями.
Помолчим - рассказывать нечего,
Полежим на твоей кровати мы.
Ты предложишь пирожных мне и конфет
И расстроишься если я не возьму,
Извини, но придется ответить "нет",
Извини, но ты знаешь почему.
Иногда перед сном я или во сне
Представляю звук твоего голоса,
Без стеснения ты сидишь на мне,
Разбросав по плечам свои волосы.
Из твоих глаз бьет свет солнца
Такой радостный, такой вешний,
А в моих лишь усталости нет конца
И желанию стать еще меньше.

Это очередной репортаж о похудении и здесь нет ничего интересного.

До середины июля все было хорошо. Снова хотелось жить, снова была уверенность, что не все потеряно. Я ела до полудня, бегала на дорожке каждый день, и меня не мучали угрызения совести. Пока не случился срыв. С утречка я начала жрать. Не помню с чего это все началось, обычно после срыва легко найти момент, который оказался решающим, будь то еще одно яблоко или лишний стакан сока. Все начинается невинно. Но тот случай я не помню. Меня будто накрыло пеленой. Знаете, это чувство, когда переешь. Тебе уже физически плохо, живот раздулся до размеров беременной американки, но ты запихиваешь в себя еще, убеждая себя, что это больше не повторится, и вообще один раз – не жиробас. Ты подходишь к зеркалу в перерывах между чревоугодиями и видишь лютый пиздец с огромным пузом, но тебе кажется, будто это кто-то другой. И завтра его уже не будет.

А срывы повторялись, и повторялись все чаще. Потом папа собрался на юг, и хотел взять меня с собой. Ну уж нет. Солнце, жара, загар, новые люди, кафе, кино и море оставьте для блондинок из голливудских комедий. К тому же, несколько дней после нажоров я не могла даже выйти из дома. Меня не должны видеть такой. Все больше нарастало отвращение к себе. Так я просидела дома весь август. И еще такой момент: во время и после срывов я не могу ничем заниматься. Мне просто противно. Я не могу рисовать, смотреть кино, читать книги. Я смотрю на главных героинь и только больше ощущаю свою убогость. И продолжаю набивать желудок всяким скамом как в последний раз. Единственное занятие, которое я могу себе позволить – сидеть за компьютером. Так я сутками играла в игры или занималась какой-нибудь хуйней в интернете. И, естественно, в штанах. Ходить с открытыми ногами дома казалось мне сродни ходить голой по оживленной площади. Кстати про «ходить голой». Я долго не мылась. Не могла увидеть себя без одежды. Пару раз все же сходила в ванную, но этого, видимо, было мало, и мое девственное лицо покрылось вулканическими прыщами на висках. У меня никогда еще не было так много.

Пару раз мне удалось продержаться несколько дней, но заканчивались попытки еще более эпичными срывами. А тут еще оказалось, что до школы осталась неделя. Нет. Не хочу этого больше. Не хочу умирать под их взглядами. А еще эта форма… Будет непривычно одевать обтягивающее после нескольких месяцев ношения домашних халатов и безразмерных штанов. Я бы согласилась пойти на первое сентября в самом большом мешке из-под картошки с прорезями для глаз, но это привлечет излишнее внимание.

Я в панике. Снова. Как после больницы. Мои ноги такие же. Но что-то явно по-другому.

Я больше не хотела есть. С каждым днем еда мне казалась все противнее, я с трудом запихивала в себя завтрак, но с радостью отказалась бы и от него. Не голодаю я из принципа, а так же из личного опыта. Весь жир потом возвращается с избытком.

А вчера приехал папа и привез мак. Давно его хотела, так как очень люблю приправы, вроде корицы или ванилина. Ложкой их, конечно, не поешь, но, пожалуй, с ними я могла бы съесть даже кусок говна. Добавила мак в творог. Люто не понравилось. То ли от того, что вообще тошнило от еды, то ли от того, что действительно было невкусно. Решила съесть яблоко. Потом еще одно. Потом два глазированных сырка и пять небольших печенюшек. Вот скажите, это срыв? Я совсем потерялась в мерках и гранях. Но мне это кажется много. Будет привес. Единственная надежда – последние несколько дней и школа, где я буду выматываться и возможно, похудею быстрее. Ведь я больше не хочу есть. Если бы прямо сейчас Бог предложил мне коробку ароматных глазированных пончиков и поклялся, что я не наберу ни грамма, я бы не согласилась. Дай мне ноги, о которых я мечтаю всю жизнь, и я больше ничего не попрошу.

Мне противна жирофобия и пропаганда анорексии в массмедиа. Сколько людей теперь страдают так же как и я? Но не в силах остановить это безумие, снова измеряю бедра. Снова. Блядь, снова. Как же осточертела эта борьба, начав которую невозможно прекратить.