Я ненавижу детей и общественную деятельность. Ни с одной из этих вещей я никогда не свяжу свою жизнь.
Тринадцатого сентября в школе номер три проводился так называемый «День здоровья». Почему не «День поклонения ветру»? Не «День волосатых ног»? Министерство образования вполне может разнообразить ими свою программу, благо, эффект будет достигнут тот же самый – имитация бурной деятельности. Зато ЕГЭ мы усложнять можем, процесс отделения рабочего быдла от гениев-олимпиадников с богатыми родителями нужно проводить уже со школьной скамьи.
Но вернемся ко «Дню здоровья». Что символично, очередь в медпункт с самого утра стояла нешуточная. Занятия физкультурой на свежем воздухе порадовали клещей. Не представляю, как бы я бежала в этот день кросс, будь я на класс младше. У меня, как у художника местного розлива, была другая работа – рисовать стенгазеты. Одну на наш класс. Я не понимаю фразу «отстаивать честь класса». Какая, во-первых, честь? Вы, вообще, о чем? Двадцать первый век. Одиннадцатилетние девочки вовсю практикуют анальный секс, растет уровень суицида и психических отклонений, каждый второй продаст мать за деньги, вопрос стоит только о сумме. Честь?
Во-вторых, «честь класса». Скажите, вы когда-нибудь в поезде отстаивали честь вагона? В больнице честь палаты? Через год ты никогда в жизни не увидишь этих людей, а еще через пару лет ни одна более-менее узнаваемая одноклассничья рожа тебе и лойса под аватаром не поставит. Отучились. Разбежались. Но отдавая дань пережиткам советской эпохи, стенгазету на тему «Спорт – это жизнь» рисовать было надо. Отдав классной руководительнице ватман, я собралась было домой, не подозревая об очередном сюрпризе.
Всех девочек в одних футболках погнали на улицу. Пушок на моих руках встал дыбом от холода. «Знакомьтесь, это пятый «бэ». Поиграйте с ними пару часиков. Пока мы всем педсоставом будем пить горячий чай в столовой, вы поработаете сиделками-аниматорами». На улице было +7 градусов.
Нас с К. поставили в пару.
- Ты не замерзла? – спросила она, я отметила ее флисовую толстовку.
- Н..н..ет.
- Ты какая-то…
- Какая? Так заметно, что я ненавижу всех этих детей?
- Да.
Орущие личинки человека окружили нас кольцом. Крики их становились невыносимыми. Наконец, мы пошли в класс.
Холод уже не чувствовался. Ничего уже не чувствовалось. Отработать – и домой бы. Еще час они рисовали уже свой плакат. Ну как рисовали, рассматривали меня, такую взрослую, красивую в их глазах тетеньку, стоящую раком над столом и чертящую буквы.
- Тут криво.
- А это ты не будешь закрашивать?
- Почему здесь синим цветом?
- А нарисуешь мне олимпийского мишку?
И, казалось бы, может ли быть что-то хуже моего тогдашнего положения? Я думала, что нет, пока нас не погнали на зарядку. Рисовать, все-таки, - не мешки ворочать. Не знаю, нужна ли там запятая.
После зарядки классная заставила меня заполнять график дежурств. К. нигде не было, а мы должны были делать это вместе. «К черту все».
Я вышла из своего кабинета и пошла шляться по школе. Волнами накатывала дикая слабость. Я дошла до третьего этажа, села рядом с каким-то огнетушителем, опершись на стену, и была готова умереть. Знакомое паническое чувство уже стояло в горле. Необыкновенное удовлетворение бы принесла истерика прямо тогда, но я не могла выдавить ни слезинки, до того будучи обессиленной. Смятение, тревога, страх, раздражение – столько всего смешалось у меня внутри. Чтобы понять, представьте себя, будто бы вам надо выбрать между двумя вариантами, одинаково выгодными. И вот, вы мучаетесь, не можете выбрать, а на душе все это волнение. То самое чувство, тогда в десять раз более сильное и без всяких вариантов чего бы то ни было, захлестнуло меня тогда. Нет, даже не так.
Темнело в глазах. Неожиданно из кабинета вышла математичка. Ужаснувшись моему виду и причитая, она повела меня к медсестре. Мне было все равно. Я ничего не понимаю в давлении. Семьдесят на сорок – это мало? Много? В самый раз? Судя по полным беспокойства глазам медсестры – мало. Они были густо подведены розовыми тенями. Фи.
Я лежала на кушетке. За всю свою жизнь я примерно 4-5 раз падала в обморок в школе. Все это так привычно. Откуда ни возьмись появились К. и одноклассницы, тоже напуганные. Мне стало смешно, со стороны это выглядело словно я умирающий олигарх из мексиканского сериала, окруженный любовницами, на смертном одре.
- Я еще не умираю.
- С тобой все хорошо?
- Мне уже лучш…
- Ты завтракала? – прервала нас медсестра.
- Конечно! – я чуть ни не закричала. «Яблоком размером с мячик для пинг-понга».
В считанные мгновения комната заполнилась учителями и непонятно откуда взявшимися медсестрами. Они позвонили моим родителям. «Скоро все закончится».
Но и это не было страшнее всего. Они заставили меня есть. При всех.
Тощая высокая медсестра стервозного вида протянула мне конфету.
- Ешь.
Паническая атака уже вот-вот выпрыгивала из глотки. «Если я съем… Это срыв! Нельзя! Нет! А если они узнают?… Ничего, это просто конфета. Всего 35 килокалорий.» И я съела на глазах у всех, готовая плакать и смеяться.
- Это чай с сахаром. Пей.
Я не пила чай с сахаром лет с пяти. Я ненавижу сахар. Я не могу такое пить. Черт возьми, даже в психушке давали сахар отдельно, чтобы больной мог положить столько, сколько ему нужно. И это учитывая наши птичьи права.
- Если не выпьешь, я звоню в скорую. Ты хочешь капельницу в вену?
Секунду мне хотелось сказать: «Да, вызывайте», но я тут же осеклась. Там тот же сахар. Я в западне.
Тем временем восьмые классы пришли на медосмотр. Они смотрели как я отнекиваюсь от чая, хлопали, смеялись, улюлюкали. Я была раздавлена. Через силу выпив половину кружки, я чуть было не выблевала все на пол. Мне говорили «молодец». И К. тоже была с ними заодно.
В дверях показалась мама. Все окончено. Мне было плевать на позор этого дня. Что теперь обо мне подумают? Догадались ли они? Все равно.
Дома меня встретили гробовым молчанием. Папе стало плохо с сердцем. И я поела ради них. Пачку творога, изюм, печенье, стакан гречки, какао, 3 пирожка, кусок шоколадки. Это не было похоже на типичное обжорство. Мне вовсе не хотелось набить свой живот абы чем, вовсе не хотелось ни одной сладости в мире. Меня будто растоптали очередной раз.
И я поняла, что не буду больше есть им назло. Им всем.