graceful solutions

"Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит, что-то неладно." - Джон Уиндем

Сегодня среда, конец ноября. Фразы из слов, которые я складываю снова и снова, можно складывать бесконечно, и смысл всегда будет вкладываться в них один и тот же. Я действительно много пишу «в стол», но все оно какое-то однотипное, больное и по-детски вульгарное; такое же неискреннее как я сама. Что и приводит меня в ярость, если я решаюсь что-то перечитать. С приближением декабря все больше отдаю предпочтение инструментальной музыке, помимо часов учебы она захватывает, под самый смелый марш, практически все свободное время моего дня. Слушая Gnossienne No1 Моцарта, вспоминаю наше старое пианино, на котором сестра играла, и жалею, что никогда сама этому не училась. Но это мимолетное сожаление.
Я всегда думала, что люблю сложные вещи, но сложна не вещь, а наше представление о ней, и сейчас хотелось бы мне, чтобы «вещи» стали проще и изящней. Я всем существом жажду чистоты и простоты, а когда снег выпадает чувства эти только сильнее обостряются.
По утрам ем овсянку, вареные яйца и читаю автобиографии невыносимого Фейнмана, и недоумеваю почему многие так нахваливают его, может это знание придет позже; Где-то в промежутках заканчиваю с «Этикой пыли»; после полуночи берусь наконец за «Маленького друга», последнее непрочитанное у Донны Тартт. О, она нечто особенное, заслуживает того, чтобы ее читали именно по ночам, уж поверьте.
Читаю я, на самом деле, очень мало, сижу над чертежами, регулярно спорю с профессором по истории архитектуры, хотя, казалось бы, о чем там спорить? и теряю по одной гигиенической помаде в неделю, ожидая, что вот-вот все станет гораздо интереснее.

I’m A U G U S T
Tessellate - Alt-J
Stay Gold - First Aid Kit
Weightless - Layla
Alone and Together - No Clea Mind
Salty Sweet - MS MR
About Her - Malcolm Mclaren
Crystalised - The XX
To The Moon and Back - Savage Garden( Darren Hayes piano cover)
Secret Garden - Snow Ghosts
Laura Palmer - Bastille
Hero - Regina Spektor

Август для меня, что и февраль, месяц, который не предшествует и не следует.
А я могу проследить за тем, что толкает людей и вдохновляет, и меня всегда тянет от этого рассмеяться. С великой силой приходит великая ответственность, и как спрашивается изобрести атомную бомбу и никого никогда не убить, когда с первой наносекунды человечеству подписывается смертный приговор.
Но и громоздкие неловкие метафоры не то, в чем я сейчас нуждаюсь, в чем меня вынудили нуждаться.
После пробуждения сны склеиваются, будто кто-то монтирует старую пленку. Мои видения - не кинофильмы шестидесятых, они липкие и душные; в них проносятся хороводы лиц, но ни одно из них не то самое. По утрам я лежу в постели, задаюсь вопросом: и какое оно «то самое», до тех пор, пока это не становится невыносимой пыткой; и меня тошнит только от одной возможности, что это ты, что оно твое, и я вскакиваю с кровати с выступающим, запоздало, холодным потом, обещая себе никогда не «уподобляться».
В круговороте безумия мне нужна лишь какая-то капля рациональности, чтобы я могла за нее ухватиться, однако, и это роскошь на том полуслове где …
Не понимая о чем писала, пока курсор не замигал перед местоимением «ты», я не желала писать. К разуму, подобному твоему, мне было бы страшно прикоснуться, потому что словосочетание взятое запятыми абсолютно неуместно, неупотребимо в таком отношении. Но как неизбежна предсказанная катастрофа, это, продолжаясь, было бы неизбежно так же.
Слова не складываются, а если бы складывались, разрозненные строчки выписывались бы из томика Майкла Каннингема, все слова всегда у Каннингема. Кстати, невозможно подобрать прецедент, если подобное не случалось прежде, а я пыталась; теперь все хожу кругами, напоминая самой себе, уже сытую, акулу; ни приближаясь, ни отдаляясь, гадая, как скоро наскучит и наскучило ли тебе.

Между «тем» и «этим» кто-то что-то говорил, и кто-то что-то делал. Так трехдневные дожди позволяют кому-то тонуть, а кому-то выходить из воды. Вокруг люди, желающие, чтобы их сторону приняли, непонимающие, что есть своя сторона, и что принимаю я только по вторникам и по пятницам.
В августе я делаю еще одну перестановку, но не у себя в голове, там, как нетрудно догадаться, совсем не осталось пространства. И сидя в баре, я, вдруг, не могу узнать голос Джима Моррисона, хотя и абсолютно трезва, и от этого сама немею. А наблюдая за человеком, который мне интересен, мне впервые не хочется чтобы он ответил мне интересом взаимным. Разочаровываться устаешь сильнее всего;разочарование; будто встаю с колен, не помня причины, по которой опустилась на них. Гиперреализм выглядит столь отталкивающим, тошнотворным, таким совершенным, спорить с ним невозможно; мои жалкие мечты всего лишь о реальности выглядят так же. Желать совершенства - не преступление, преступление совершается там, где я позволяю себе поверить в его неизбежность; потому что драться приходится насмерть, чаще самой с собой. Достичь, достигнуть, достигаю. Июльский крик, переходящий в отвратительно стыдный визг, - еще одна неизбежность, но такая, которая случается однажды и больше никогда.
В августе цитируются исключительно лишь Тартт и Рэнд, но на ум отчего-то, сегодня, приходит эпиграф, выбранный Томпсоном, со всем страхом и отвращением, но не болью; наконец-то. Еще раз, и еще.

< Where there was nature and earth, life and water, I saw a desert landscape that was unending, resembling some sort of crater, so devoid of reason and light and spirit that the mind could not grasp it on any sort of conscious level and if you came close the mind would reel backward, unable to take it in. It was a vision so clear and real and vital to me that in its purity it was almost abstract. This was what I could understand, this was how I lived my life, what I constructed my movement around, how I dealt with the tangible. This was the geography around which my reality revolved: it did not occur to me, ever, that people were good or that a man was capable of change or that the world could be a better place through one’s own taking pleasure in a feeling or a look or a gesture, of receiving another person’s love or kindness. Nothing was affirmative, the term “generosity of spirit” applied to nothing, was a cliche, was some kind of bad joke. Sex is mathematics. Individuality no longer an issue. What does intelligence signify? Define reason. Desire- meaningless. Intellect is not a cure. Justice is dead. Fear, recrimination, innocence, sympathy, guilt, waste, failure, grief, were things, emotions, that no one really felt anymore. Reflection is useless, the world is senseless. Evil is its only permanence. God is not alive. Love cannot be trusted. Surface, surface, surface, was all that anyone found meaning in…this was civilization as I saw it, colossal and jagged…>

― Bret Easton Ellis, American Psycho

Каждый раз, как смотрю в зеркало, я, уже привычно, спрашиваю: на что ты смотришь, что ты видишь, что со временем заостряется сильнее? черты лица, интеллект, душа? И любой ответ уже не верен, не нужен, не важен.

Свету нужно восемь минут для того, чтобы преодолеть расстояние от Солнца до Земли, но до этого ему потребовались миллионы лет эволюционного затишья, позволяющего протонам и электронам соединятся в атомы водорода и гелия. А темнота всегда была здесь. Здесь она и сейчас.
Ночь опускается на город, как плотный, тяжелый, но холодный атлас опускается на обнаженное тело, обнимает, погребает. Только линия над горизонтом была несмело-розовой, а через мгновение ты будто закрываешь глаза и проваливаешься, падаешь в этот неотступный мрак, и не важно, что они до сих пор открыты. На закате линии рассеиваются, запутываются, сливаются друг с другом, а ранним утром они вновь чисты, прямы и понятны. Только два совершенных времени для решений, которые должны быть совершены. Но времени этого так мало, и важная мысль, заменяясь новой каждый раз, ускользает. Мне хотелось бы как-то объяснить то, что происходит сейчас; пускай хотя бы и самой себе. Но все, что порождает мое пораженное, бессвязными вспышками невероятной злости, а затем опустошающего бессилия, сознание - лишь черные буквы выведенные тушью старинным шрифтом на превосходной бумаге, и багрово-черные капли, заливающие эти буквы. Здесь они и расцветают. Les Fleurs du mal в моем воспаленном разуме. И на этот раз Бодлер не имеет к ним никакого отношения.
«И во мне самом пышно зацвели эти красные дикие цветы»

Небо совсем белое и линия горизонта размывается там, где снег сливается с этой слепящей белизной. Иногда мысли текут плавным потоком, но чаще они запутанный лабиринт, который я сама и построила, и скрыла за всеми бессмысленными поворотами что-то важное, не сколько от других, сколько от себя. В такие дни как этот я думаю о Кафке, о его волнующем имени, о его неисчерпаемом конфликте с собой и отцом, о сложности людских душ, о непостижимости, и о том, как все мы далеки, как галактики за миллиарды световых лет друг от друга, о единичности, одиночестве. И одевая в такой день серо-голубой джемпер я чувствую соответствие.
Голые острые ветки - причудливый равнодушный узор, случайно придуманный художником идеалистом, это могло бы вдохновлять, если бы не было столь привычной картиной безнадежности. В дни подобные сегодняшнему мне нравится Шекспир, его первородность, простота и элитарность, не глупые комедии, разумеется, но «Кориолан», «Гамлет», «Генрих V» и «Макбет», их жестокая красота. В дни подобные этому мне нравятся трагедии; что-то темное и злое завладевает разумом и душой, что должно бы напугать и отпустить, но это оказывается самым близким чувством к тому, что глупцы упоминая подразумевают под гармонией.
«Мне нравятся бездушные тела, потому что душа не здесь.»
Это дает объяснение существующей действительности.

For Now l Am Winter

На прошлой неделе мне снилось, что я стою спиной к окну и все стены белые, как только что выпавший, еще не оскверненный, снег. Одна из стен разрушается, не сейчас, а начала рассыпаться еще давно и когда-нибудь обрушится; из другой стены, прямо напротив места где стою я, растет белое дерево, прекрасное, но будто разрезанное вдоль ствола пополам. Сон этот был такой статичный, такой тихий, а потом мир опрокинулся и я проснулась. Было ли в этом что-то зловещее? может быть. Что-то умиротворяющее? может быть. В моем голосе звучит столько неуверенности, даже в размышлениях о чертовом сне, и никуда от этого не деться, Хайяма помните: «…а если деться только в никуда».
Выпал снег, я ношу свитера, кашемировые колготки, обматываюсь шарфами, пью чай с бергамотом, провожу часы слушая плейлисты и составляя свои со все возрастающей мрачностью идей и намерений. Как это ни прискорбно мысли полны абсурдным до абсурдности солипсизмом, но ведь он так увлекателен, погрузись и потеряйся. Это деградация, да мой друг, никаких инструкций на этот счет Шопенгауэр не оставлял.
А по утрам, когда самое трудное это разомкнуть веки и открыть глаза, без ощутимого удовольствия я говорю себе: я не такой человек, я из породы таких как Генри Винтер;
и все повторяю засевшую в голове строчку, что на рассвете даже самые вульгарные вещи не вызывают отвращения.

День прошел, как и вообще-то проходят дни, я убил, я тихо сгубил его своим примитивным и робким способом жить;

Степной волк, Герман Гессе

Я сдергиваю фасад со здания, как, должно быть, официант сдергивает скатерть со стола, с каждым днем все с большим мастерством. Во что я действительно сейчас влюблена, в пространства и лестницы, чем восхищаюсь - сложностью и простотой конструкции. Молчаливость зданий воспаряет над ними, их нерассказанные истории интереснее всех когда-либо рассказанных.

Берлин, L40

À Jean Raimon

Ah ! j’aurai donc toujours des toits à ma fenêtre,
Avec un petit coin de ciel! Je n’aurai pas
L’azur immense et blond quad le jour vient de naitre,
Et l’horizon saignant quand le soleil est bas!
Des toits, des toits toujours, et le bruit monotone
Des tramways, et toujours ces immeubles à cinq
Etages, avec our tout indice d’automne,
Une feuille qu’un souffle apporta sur le zinc,
Sur le zinc gris des toits, uni, stupide et lisse.
Et lorsque, par hasard, ô bonheur sans pareil !
Un rayon pâle et blanc jusqu’à ma vitre glisse.
Un tuyau malfaisant coupe en deux mon soleil !

Jean Cocteau
________________________________________________________________
Жану Рэмону

Всегда в моем окне видны, друг другу вторя,
Десятки серых крыш, их очерк угловат.
Не вижу синевы, когда приходят зори,
Не вижу, как кровав по вечерам закат.
Всё крыши за окном, и дальний гул, как призрак
Трамваев, и дома, куда ни поглядишь;
А осенью — ее неотвратимый признак:
Гонимый ветром лист на скользком цинке крыш.
О этот серый цинк, однообразный, гладкий!
А если вдруг судьба и улыбнется нам,
И бледный луч скользнет по стеклам, без оглядки, —
То будет он трубой разрезан пополам!

Жан Кокто

M U S I C
Declan De Barra & Maidi Roth - Not to love you
Of Monsters and Men - Silhouetts
Olivia Lawson - Smells like Teen Spirit
The Kooks - All That She Wants
Duffy - Smoke Without Fire
Little hurricane - Haunted Heart
Radiohead - Exit Music
Jose Gonsales - Heartbeats
L.E.S. Artistes - Santigold
Siouxsie Sioux & Brian Reitzell - Love Crime

Как у Набокова; рутинный ритм, что сотрясает мир. Но сотрясает ли?
Этот город к полуночи вымирает, за исключением слишком редких прохожих и полупрозрачных силуэтов, проскальзывающих на периферии сознания. Супермаркеты светят мертвым бледно-желтым светом, машины рассеивают дорожную пыль жидкой латунью, огни в далеке, так же одиноки, что и фонарь перед домом, яркий, желтый. И от этого цвета уже тошнит. В тайне я радуюсь, что лунный свет все же белый.
Целостность нарушена. Или то, что казалось таковым никогда и не было целым. За кого себя принимаю, и за кого выдаю, они не примиримы. И я в последней стадии постоянного конфликта, разрываясь между. Нет целостности. Нет общности смыслов и образов. Как в лучшей бодлеровской традиции предсуществования. Только символы.
И я как мертвая рок-звезда в ванной. Ничего не делаю, но какого же чувство собственной важности. Чувство это похоже на некий мрачный нарциссизм человека, который никогда не любил того, кем является, но страстно и с претензией.