graceful solutions

SOMETIMES with one I love, I fill myself with
rage, for fear I effuse
unreturn'd love;
But now I think there is no unreturn'd
love - the
pay is certain, one
way or another;

I loved a certain person ardently, and my love was not return'd;

W. Whitman

Ибо хоть он и живет среди нас, он не один из нас. Он именно тот, кем себя именует: чудовище. И в конечном итоге, любить его - в глубинном, человеческом смысле этого слова - невозможно.
Он обречен на одиночество.

true

false

All that she wants

Ходячие утробы с идейными стремлениями моллюсков, так кажется выразился Джек Лондон. Идеально. Образ «идеального человека» созданный тупым обществом и им же обоготворенный - это моллюск, только с задницей и фотокамерой.
Омерзительная же картина вырисовывается. Уродливее чем все картины Яна Ван Эйка, а они очень, очень уродливы. Стремится к такому было бы оскорбительно. Черт, да это было бы просто смешно. Так что, вот прекрасный повод посмеяться, над примитивностью, разумеется.
Я много прошу, не в угоду ограниченными идиоткам и идиотам, я - это я.
И я хочу видеть и говорить с теми, чей кругозор не ограничивается парой школьных стишков и двумя-тремя романами Оруэлла и Сэлинджера, потому что, знаете, все познается в сравнении и иногда имеет смысл лишь в контексте. Я хочу говорить с теми, кто отличает Жана Кокто от Жана Жене, субъективный индивидуализм от открытого, а рационализм от функционализма, с теми, кто засмеется при упоминании Артура Кларка и скажет, что три закона в равной степени забавны и абсолютно верны. С теми, кто знает, что искусство не заканчивается на Микеланджело, с теми, кто знаком с трудами Сьюзен Сонтаг и кто понимает, что не любая фотография - искусство.
Только ленивый не плюнул в этот колодец, знаю, но иногда, людская тупость действительно невыносима.
Возможно я не лучший представитель рода человеческого, но и не стремлюсь, и горжусь, потому что от большинства существ, населяющих планету, от их глупости и неуместности меня просто блевать тянет. Быть лучшим среди худших, понимаете меня?
И если я спрошу: отличным последний роман вышел у Де Кунинга, не правда ли? никакого удивления, никакого замешательства, если ответ односложен, что ж, определенно с вам что-то не так. И не нужно нервно забивать незнакомые буквы в поисковик, это пустая трата времени, ведь дело вовсе не в Де Кунинге. И мне так жаль. Просто идите и займитесь тем, чем вы обычно занимаетесь, сфоткайте свою жопу. Надоели.

Omnis gens quaecumque se in se perficere vult
Другими, более знакомыми, словами: всякое существо стремится достичь совершенства.
И в этом корни многих бед, древние, мощные корни, уходящие глубоко в благодатную почву подсознания. Ничто из того, что мы засаживаем не приживается рядом с ними. И это дерево ложных идеалов стоит, раскинув уродливые ветви, на которых давно ничего не цветет, в круге на мертвой земле.

Bleeding Byronic Hero

Я мало думала о чести. Ассоциативный ряд предлагает не так уж много вариантов. Первое в списке, задолбленное в головы еще в школе, пушкинское: «береги кафтан снову, а честь смолоду». Одновременность наивности и напыщенности этого высказывания делают его просто смешным в этот час. В час «Бесчестья» Кутзее, которое оказалось у меня в руках на исходе этого лета.
Прежде всего почему-то хочется сказать, что:
Я не пятидесяти двух летний профессор
Я не была никогда в ЮАР
И я не мужчина
Я не Дэвид
Но я и не Люси
Довольно затруднительно ответить на вопрос «Кто ты?». Любой кто задавал его себе, скажет, что это невозможно. Однако герои этой книги кажется прекрасно все о себе знают. Знают кто они и знают чего хотят.
Мне сложно примерить образы этих персонажей, их шкурки так и норовят слезть с меня; иногда решения, которые здесь принимаются повергают в шок.
Последняя страница и передо мной встает вопрос: стоит ли мне рассматривать Дэвида и Люси как отдельных личностей или же как квинтэссенцию бесчестья; если да, тогда в каком из его значений?
Что вообще является «бесчестьем»?
Смерть общественная или смерть духовная? На тот же вопрос ищет ответ Макьюэн в своем «Амстердаме», и надо признаться, выходит у него это куда изящнее.
Так, есть ли разница между бесчестьем мужчины и женщины, если да, если нет, что насчет пропасти поколений, что для одних пустяк, других заставляет идти на крайности, и наконец, что насчет разницы в расовой принадлежности. Такие вопросы один за другим разгрызает со мной в лотерею Кутзее. Как бы это ни было очевидно. Главный герой, Дэвид, действительно ли он обесечестен? Тогда почему я в это не верю. Общество здесь совершенно не при чем. Раскаивается ли он сам, стыдно ли ему? Он не сожалел ни тогда, ни сейчас. Другой вопрос, который следовало бы задать раньше прочих: А есть ли чего стыдится? Я говорю: нет. Объективной нравственности вовсе не существует. Не в природе человека быть объективным.
Что беспокоит меня больше этих банальных вопросов, так это сравнение Дэвида Мелани с дочерью, не с Люси, а с некой эфемерной дочерью, которой у него нет, а возможно и есть. О чем это говорит?
Ищет ли он подсознательно такой тип отношений, абсолютно слепо следуя своему «Эросу», или такая расстановка ролей происходит совершенно случайно, из-за ситуации в которой он оказался. Что сомнительно.
Думает ли он о Люси, не думая о ней, думая о Мелани.
Тень бесчестья неустанно следует за человеком, ждет своего часа, ждет, когда он зайдет в освещенную комнату и встанет перед всеми, обнажится и тогда тень встанет перед ним. Это игра в которую человек сам с собой играет, если, конечно, все дело в нем самом.
В этом романе есть мужчина и женщина, что первично, Дэвид и Люси, и что вторично - отец и дочь. Есть связь между ними, что первично и два, совершенно разных во времени и пространстве, акта сексуального характера, что вторично; а в завершении всего, losung - ребенок. Это красивая концепция, не в содержании, но в своей сложности, и в таком случае можно действительно узреть некоторую закольцованность всего сюжета.
А еще, была во всем этом какая-то тайна; подвох, который все не дает мне покоя, недосказанность в переполненной словами истории.
В какой-то момент Дэвид говорит Люси: не вини себя за прошлое, не наказывай себя.
И я спрашиваю: за что? и ты Дэвид, за что винишь ты себя? от чего ты так устал, что роман со студенткой кажется тебе отличным предлогом. Ты так горд, что не опустишься до самоуничтожения, но вот он твой шанс, и ты хватаешься за него. Дело никогда и не было в Мелани.
Так в чем природа этого «бесчестья»?
У меня нет ответа. Потому что я не могу вернуться в начало. Если бы этот роман был домом, я бы всегда оказывалась на лестнице.
Злорадствуй.

- Cреди живых он в мире этом - странник,
Отвергнутый загробным - дух-изгнанник.
Он - жертва темных сил, ему в удел
Назначивших опасности; случайно
И не напрасно ль, - он спастись успел.

— …высок,
Он жертвовать другим собою мог,
Не жалостью, не долгом увлеченный,
Руководясь лишь мыслью извращенной,
Что совершить доступное ему -
Немногим лишь дано иль никому.
И та же мысль, в минуту ослепления,
Могла толкать его на преступленья.

Байрон, "Лара "
Что за создание этот Люцифер?

все дороги ведут в аэропорт
так или иначе

Призраки прошлого, они появляются отнюдь не для того, чтобы напомнить о себе, а для того, чтобы мы вспомнили о нас самих и смогли по-новому взглянуть на настоящее, возможно через затемненную призму прошлого, но уже широко открытыми глазами смотря в будущие дни. В пятницу, в половину одиннадцатого я встретилась с одним таким, как будто встретилась сама с собой. Это была уже не я. Not Ulysses, baby.

По вечерам где-то рядом с домом крутят джаз, да так, что слышно всей улице, я открываю окна на распашку, перед тем как выйти на улицу одеваю шляпу, заказываю кассеты для Полароида в интернет магазине, высматриваю знаки бесконечности в кружках с чаем, читаю книгу о советском арт-андеграунде с говорящим названием «The Irony Tower», меняю декорации на пробковой доске и рисую акварельными карандашами равнодушные лица в пастельных тонах.
Серьезно раздумываю над электикой, над историей Антиноя и Адриана, над людьми, которые принимают решения с помощью эвристики доступности.
И мне безмерно скучно, до степени «уже собралась переставить книги по оттенкам их обложек, но еще не переставила». Мое лето. Я здесь и дышу, ничего нового, ничего необычного.

I’m going back to zero
Летом я всегда возвращаюсь к Брету Истону Эллису. Он - мой летний роман, моя бесконечная летняя ночь.

Чем это обусловлено я не знаю, могу мучить себя этим вопросом до беспамятства, но с самой первой книги, меня непреодолимая сила влечет прыгнуть с последнего этажа блестящего небоскреба в океан прожаренного асфальта. Брет обещает, что я не утону, учит меня фокусу: глотай столько острых ножей, пока кровь не хлынет из глотки.
О чем пишет Эллис, я хорошо понимаю.
Его сатира - это злые слезы и безумный смех, истерическое обнажение, добровольное изнасилование. Искаженное мировосприятие, день сурка в грязно-розовых очках. Я понимаю, потому что это и мой мир тоже.
А за всем - пустота, от которой не убежишь.
Когда я читаю строки, что он написал, у меня голова тяжелеет, лицо горит, а волосы щекочут шею, окружающий мир такой настоящий, что я могу потрогать воздух, в один миг я ощущаю все и сразу, а в следующий перед глазами расплывается все, кроме крохотных букв на белой бумаге. Мой маленький внутренний Джулиан проговаривает каждое долбанное слово, и запускает эффект эхо, будто ему мало, и нужно больше и чем хуже, тем лучше, больше грязи, больше боли. И я почему-то не велю ему заткнутся.
Эллис заставляет меня поверить, что все мечты о «золотом веке» - бред.
Через своих героев заставляет сомневаться в своей избранности, он над каждым словом пририсовывает вопрос: мол, вот, а в это веришь? веришь? не веришь? а во что ты веришь? Он на меня дурно влияет, но мне это нравится.
Его книги - это лучшие песни Placebo. Знаете, неудивительно, что Брайан написал одну для Джулиана.
Что-то в этом есть, ЛА, белые волосы спадают на острые лопатки, бронзовые от загара, вечные восемнадцать, не одна бесконечность, две. Что-то саморазрушительное. Да нет, ничего нет в пустых глазах, кроме красоты цвета. Красота в глазах смотрящего, так ведь? Но здесь цвет встречается с цветом; пустота с пустотой и все выцветает, выгорает на белом солнце, слишком ярком, чтобы позволить быть ярким кому-либо еще.
Я теряю нить этого монолога, пора заканчивать.
О, Брет Истон Эллис!
Он как твой лучший друг, который однажды стал твоим любовником, ты любишь его, ненавидишь его, но вы уже не сможете остановиться, даже если в конце вы уничтожите друг-друга. А когда поймете, что уничтожение и было самоцелью наступит первый день осени, вы пожмете руки и разойдетесь до следующего лета.

Я пишу, что возвращаюсь к нулю, но это не совсем правда. Я ниже нуля. И здесь я встречаюсь с Эллисом. Мы сталкиваемся.

В наушниках: Placebo - Julien (slow motion remix)

Я видела, как на небосклоне, что чернее ночи, взошла луна, в половине третьей пятницы.

>>> MUSIC TAG < <<
Приняла от pure-purgatory , спасибо, пара любимых песен это все, что иногда нужно. Желающие, присоединяйтесь.

b e a u t i f u l d i s a s t e r
B eautiful crime < Tamer
E nd of the Night < The Doors
A wolnation > Sail
U ndisclosed desires < Muse
T her is a light that never goes out < The Smiths
I lluminated < Hurts
F ranz Ferdinand > Can’t stop feeling
U s and Them < Pink Floyd
L ong Night < Eddi Vedder
D on’t Run Our Hearts Around < Black Mountain
I ron < Woodkid
S ex city < Van She
A nother love < Tom Odell
S oulmates < Placebo
T itanium < Collin McLoughlin
E yes On Fire < Blue Foundation
R eady Aim Fire < Imagine Dragons

С точки зрения Борхеса, историй, так или иначе, может быть только четыре. Первая — это история об укреплённом городе, который штурмуют и обороняют герои. Вторая— история о возвращении. Третья — о поиске, и, наконец, четвёртая — о самоубийстве Бога.
Моя - третья. И она бесконечна. Третья бесконечная.

Вся моя жизнь состоит из бесконечных кошмаров, медленного сползания в деструктивные фобии, сумасшествие и разрушение личности. Тот факт, что я все еще здесь и все еще дышу, уже даже не чудо — просто статистическая аномалия.

Постепенно чувство глубокого покоя овладело мной, словно в этом мире, во всей Вселенной остался я один. Я стоял и смотрел на звезды, царственно сверкавшие над моей головой, они сверкали бы все равно, даже если я на них бы не смотрел. В то же время я отчетливо ощущал свое исключительное право смотреть на них, как если бы, не будь меня, этих звезд не существовало бы, они сияли специально для меня, или, точнее, это я своим взглядом освещал бесконечную темноту ночи. И в это самое мгновение я пережил особенное, новое чувство, не поддающееся описанию, чувство, будто я и есть Вселенная.
Я - нет, Лоренцо Ликальци