self made cages;

Дамы и господа.

"ганнибал", дамы и господа.

"ганнибал"

кроуфорд: не пойму, что за рыба
лектер: допустим, камбала

давайте просто признаем, что Фуллер - бог и дьявол в одном лике

Я пролила кофе на страницу блокнота, и господин Лектер, которого я так старательно штриховала, расплылся. Совсем распустился, делает, что хочет. Считает, что ему всё можно. А что можно обычному человеку? Я вот не люблю обниматься. Н. говорит мне:

—перестань быть социопатом

—социопатия - это тяжёлое психическое заболевание. социопатов почти нет.

—тогда не будь социофобом.

—социофобия - это тоже тяжёлое психологическое заболевание. это почти.

Но я же не социофоб. Я же умею находить тестики и проходить их с результатом 30 из 100 и вердиктом "У вас умеренная социофобия". Ох нет. Теперь 39. И совет "если количество баллов более 28 - настоятельно рекомендуем Вам обсудить результат со специалистом". Обожаю тесты. Обожаю проверять себя: удержусь ли от самообмана или нет? Сколько раз я позволю себе сказать нет? Ещё двенадцать? Или двадцать один? И когда это прекратится? Когда всё прекратится. Когда я исправлю себя. Я это понимаю. В том дело, что я всё понимаю. Единственное, чего я жду (кого) - это Джонатана. Но я часто забываю, что Джонатана нет. Как-то недавно С. спросил:

—торт? ты что, правда хочешь торт?

—да. хочу кошку, серые колготки в горошек и шоколадный торт.

Вот он. Список на всю оставшуюся жизнь. Я, конечно, никому не скажу, что хочу чистые без грязи улицы, мокрые тротуары, твидовое пальто и реального Джонатана. Как-то Джонатан объединяет весь этот балаган под вывеской "Некроз воображения. Курсы для начинающих ампутаторов". Кое-что мне бы действительно хотелось вырезать из головы. К примеру, снести ту комнатушку, в которой сложены книги по теологии, теории религии, моральному воспитанию, воспитанию вообще. Другой зал с трудами Ницше о сверхчеловеке, с Кафкой о разлагающемся человеке, с Сартром о… он вообще о людях писал или о призраках? Ещё библиотеку с работами по психологии, и тут же флешка с восемью гигабайтами "Ганнибала". Мне ничего это не нужно. С радостью вынесла бы этот хлам. Но некуда. Джонатана-то нет. Греттель написала мне: "ты слишком много думаешь". И вот здесь часы остановились. Я даже перестала считать собственные вдохи и выдохи, когда прочитала эту фразу. Это звучит, как патология. Слово патология мне неприятно. Как и те комнаты. Пыльные такие. У меня, конечно, нет аллергии на пыль. Но есть аллергия на собственные заскоки. Я терпеть это не могу. Когда начинаю думать о том, что что-то понимаю. Что что-то знаю точно. Что в чём-то уверена. Тогда мне начинает казаться, что Сартр насильно поднёс к моим глазам свои очки и в ухо своим шепелявым голосом " tu vois. ne se trompe pas! "

Н. тоже думает, что я слишком часто заскакиваю за ограждающие жёлтые ленточки. Она меня слушает, внимательно, когда я говорю о том, что боюсь за Грэма. О том, что Раст Коул - одно из возможных будущих Уилла. Кстати, самый удачный вариант. Но Н. не трясётся из-за всей теологическо-моральной чепухи. Ей это не нужно. Она учит историю и читает "Войну и мир". Никто не занимается тем, чем я занимаюсь. Никто не думает о том, что выбора между адвокатской канторкой на первом этаже пятиэтажки и какой-нибудь засаленной хим. лаборатории в агенстве судмедэкспертизы у меня вообще-то нет. Выбор - это когда есть преимущества. Что-то я не вижу их. Линзы что ли заказать? Никому не нужно знание о том, что такое Чайник Рассела. Никто не интересуется тем, что такое диабетическая кома. Иногда я думаю, что у меня слишком много времени. Чем больше я пытаюсь сократить его, заняв химией и литературой, тем хуже у меня получается это.

Быть агностиком в шестнадцать лет - это такое болото, такая трясина. Это тяжело, как "Правда о Пайкрафте."

Для тех немногих, кому я задолжала письма: терпите. Я знаю, что следует поторопиться. Я потороплюсь.

джо: у тебя олимпиады. готовься, готовься. не отвлекайся. не ешь. готовься. читай. пиши, ГОТОВЬСЯ!

ангелина: книжный вор в кинотеатре. книжный вор в кинотеатре.

Здравствуйте, мистер Холмс.

Мне ничего не нужно от вас: ни юридической консультации, ни совета в общении с людьми, ни какой-либо взаимности. Я пишу это письмо, чтобы вы знали, что вы занимаете в нашем мире место. Вы не пустая коробка. Вы человек достойный.

У меня дрожат ключицы, когда я вижу вас. Потому что меня сотрясает уверенная походка, которой вы попираете землю, ваши сильные шаги, которыми вы раскалываете тайны на своём пути. Иногда так. Или же эти восхитительные 80 на 50, когда ты ещё держишься рукой за спинку стула, пытаясь игнорировать боль в костяшках, которые от усилия разрывают кожу, но не чувствуешь ног. Когда трясёт сильнее, чем на железнодорожных стрелках, когда осознаёшь, насколько не такая. О нет, мне не нужно быть похожей на вас. Мне не нужно быть Шерлоком Холмсом. Мне просто достаточно видеть ваш уровень (а вы уж точно взглянете на меня свысока) и сползать ещё ниже.

Ах да. Вы на меня не посмотрите. Если бы я была уверена в том, что встречу вас, быть может, я бы каждый день делала бы что-то, приближающее к вам. К вашему росту. Но всё не так. Не так давно один человек сказал мне, что ожидание предполагает покинутость. Покинутость кем? Самой собой. Становится стыдно за свою слабую волю. За то, что нужна мотивация, чтобы исправить себя. Стыд за моральную инвалидность. Стыд унижает больше, чем мотивирует. И я снова смотрю на вас из-за дома на углу Бэйкер-стрит. И вы ещё выше. Как мне достать до вас?

Как?

Может ли кто-нибудь быть равным вам?

[Хэмиш]

Но вы единственны.

Зачем? Зачем я так смотрю на вас? (а вы на меня?)

Потому что вы считали мой пульс? Нет. Потому что Вы Шерлок Холмс. И вы не религия, чтобы вас исповедовать. Вы не бог, чтобы вам поклоняться. Вы вера. Я верю в Шерлока Холмса. Нет, вы вовсе не герой. Вы человек. Но кто сказал, что человек не может быть предметом восхищения. Вы совершали ошибки («я же извинился» ;), вы отрицали правду («потому что я Шерлок Холмс» ;), вы оставляли людей («эта штука вас погубит, Грэм» ;). Но вы возвращались. Вы просили прощения. И вы были прощены.

Говорят, вы ничего не понимаете в человеческой натуре.

В натуре – [нет.] Свою натуру вы точно не знаете. Вы не знаете, отчего люди плачут. Вы не знаете, зачем кого-то укрывать одеялом. Но сами вы сделаете именно это, если будете волноваться за человека.

В человеке – [нет.] Почему они дарят вам запонки, булавки для галстука. Почему они не хотят думать. Почему они умирают, выдыхая имя того, кто нужнее всего (от нем. месть).

Вы же Шерлок Холмс. Вы знаете обо всём на свете.

Не нужно думать, что в реальной жизни люди могут быть только друзьями, знакомыми. Теми, кто друг другу нравится и не нравится. Любовниками и любовницами. Люди могут просто смотреть, изучать, понимать. На вас бы хоть ненадолго остановить взгляд. И прошептать "спасибо."

Я знаю, что это письмо не усладит вашего тщеславия, потому что вы никогда его не прочитаете.

Ведь я никогда не отправлю его.

С днём рождения, мистер Холмс.

06.01.2014

Шерлок Холмс в исполнении Бенедикта Камбербетча это:

• 6 фаланг на каждом пальце
• длина ног = 2,01 метр
• «мне нужно прикоснуться к его волосам»
• «не ем, пока работаю. сытость отупляет»
• после каждой серии осознание того, что ты идиот
• после каждой серии ищешь упражнения для развития зрительной памяти

И потом:

• «мам. всё нормально. я просто проверяю, насколько крепко прибит плинтус. и я тут полежу ещё немного. нет, это не из-за того длинноногого в темной рубашке. нет. это не я скрещиваю пальцы. мам»

дамы и господа

ЧЁРТ ВОЗЬМИ ГДЕ ДЖОНАТАН Я ДОЛЖНА БРОСИТЬСЯ ЕМУ НА ШЕЮ

ЧЁРТ ВОЗЬМИ ЭТО БЫЛ МЯЧИК

ЭТО БЫЛ ОН

ЭТОТ КУСОЧЕК Я ВЫЧИТАЛА ДВА ГОДА НАЗАД

ДВА ГОДА

ДВА ГОДА

пакетик.где пакетик.где моё шоковое одеяльце [x]

В пенале подруги месяц назад оставила записку следующего содержания:

Жан-Поль Сартр. Тошнота

Сегодня она откопала её в своём пенале и показала мне на уроке. Я подписала на обратной стороне:

НЕ ЧИТАЙ

Оказалось, было уже позно. Она прочитала уже половину. Говорит, что её нравится. Так я завожу нежелательных друзей по интересам. Я то-думала, что буду щеголять звонкими фамилиями "Кафка!", "Сартр!", "Камю!". Ну да, соглашусь, Кафка звучит, как последние альвеолы легких, которые выкашливает на ладонь чахоточный больной. Просто их никто не читает из тех жизнерадостных и оттого полупьяных, кто не знает, каким образом Холмс платит за недешевую комнатку на Бэйкер-стрит, кто понятия не имеет, что такое экзистенциализм. Сама-то радовалась сегодня, мол, приду домой, а там-то дешёвый кофе ждёт, и собрание сочинений Бердяева, и отсутствие Джонатана. Я погружусь в мир полуденного страха, забуду о провальном уроке по физике, о разбитом вдребезги французском, о том, что я испортила чью-то жизнь, посоветовав Сартра. Но нет. Я лучше пересмотрю "Холмса".

Холмс: Поверьте мне, Уотсон. Я знаю толк в женщинах.

мысли Ангелины: Господин Петренко. Вы, кажется, забыли, что играете Холмса, а не Печорина.

А summerjune так хорошо пишет, что хочется, чтобы она начала писать "полнометражную" историю и чтоб года через три я смогла бы купить её книгу (нет, книги. сборники рассказов, романы, трилогии, эпопеи, новеллы, хоть стихотворения в прозе) и этим отвлекать себя орбитальной мысли: "А что я делаю в этом университете на этом факультете?"

А желание постричь волосы до плеч уже месяц преследует меня. Но это желание не из ряда "купить справочник по истории России в таблицах", "сделать все задания по французскому", "вспомнить про Эльке и её воображаемых и не очень собак", "написать хоть что-то в дневник за три недели". Это желание принадлежит классу хотений, характеризующихся тем, что ты этого очень хочешь, зная, что это может быть "не твоим", то есть просто не для твоего случая, не для тебя, или же существуют конкретные аргументы "против". А что есть против меня? Что может являться препятствием для сильной волевой личности, желающей добиться своего? Да, Для Джонатана ничего. Я ведь про него говорила. А я обычно собираюсь год, для того, чтобы выйти на улицу в канцелярский магазин за ручкой, при этом выбирать её около двух часов.

— Мам, ты знаешь, кто такая Эльке? Не Элька, а Эльке. У неё немецкое имя.
- Какая ещё Эльке?
- Девочка Эльке.
- Ты о чём вообще? о каких ещё девочках?
- Я ещё давно придумала Эльке. Она худенькая. У неё короткие тёмные волосы. И полосатый свитер.
- И хватит на этом. Даже и не думай о ней.
- Что значит не думай? Я не могу просто выкинуть её. Я её придумала, и ей нужна история.
- Не нужно никаких историй. Вот будешь придумывать, совсем забудешь об уроках.

Я хотела рассказать маме о собаках Эльке, о её сестре-близняшке. Но сеанс нравоучительных карманозашиваний уже был окончен. Завтра я схожу в чистилище за справкой (да ладно, это просто седьмой и восьмой круги ада. Никак не вспомню, есть ли в аду Данте место для визжащих болеющих детей и их диких мамаш), и в четверг, когда в мою сумку снова свалятся четыре килограмма учебников и тетрадей, уже не вспомню про Эльке. Чем я занималась в течение целой недели, пока болела?

Да, я знаю, Джонатан. Но я обязательно найду время, чтобы напечатать четыре страницы об Эльке и её бежевой плиссированной юбке.

"Я наркоман. Это означает, что если вы скажете мне, что я не могу сделать что-то, то я это непременно сделаю. Если я говорю себе, что я хочу сделать что-нибудь, каким бы жестким или изнурительным это не было, я сделаю это. Даже если это пугает меня. Вы должны быть абсолютным гребаным идиотом, чтобы продолжить делать карьеру. Либо так, либо вы должны действительно верить в то, что вы делаете. Каждый, кто говорил, что я никогда не сделал бы этого, дал мне уверенность в себе."

[ x ]

Том Харди

Спасибо Ксюше за то, что она познакомила меня с творчеством замечательнейшего человека. Человека, который своими словами может оказать гораздо большую поддержку, чем кто-то, кто сейчас пытается что-то советовать мне. И, кстати, ему сегодня 35.

Всё так противно получается. У меня есть огромное желание осуществить одну мечту, недавно подвернулась возможность сделать это. И тут же, как карась, выскользнула. Её нужно снова искать. Как же, как же.

Кто-то подводит итоги и рассказывает о том, какими небывало-яркими событиями было насыщено их лето. Я же ничего подобного говорить не буду.

Я отправила письмо Джонатану и приготовила себе тарелку попкорна. Сейчас 22.41, завтра в школу, а остаток сегодняшнего дня я проведу за пересмотром четвертой серии "Ганнибала".

Господа, я узнала отличнейшую новость.

Поэтому у меня появился повод налить себе полную кружку кофе без молока и приготовиться ждать. Но я теперь не одна. Со мной акордеон Эрика Ванденбурга и недописанный отзыв о "1984", Джорджа Оруэлла.

Кажется, никто не любит те дни, когда в два часа дня выглядываешь в окно и видишь людей, одетых совершенно непорядочно. Не в смысле слишком открыто или эксцентрично, но в смысле, совершенно не логично. Девушка в коротких шортах и яркой футболке, с ней подруга в летнем желтом сарафанчике. Мужчина в шерстяном дорогом костюме. Две женщины, мать и дочь, в осенних блестящих ветровках. Пожилой мужчина в вязаной коричневой кофте. Парень в джинсовых шортах и серой толстовке с капюшоном. Никто не любит те дни, когда ты, разодетый а-ля обычный подросток, суммировав все наряды тех, кого увидел, и, разделив на количество тех, кого увидел, нашёл идеальное решение в виде футболки и джинсов, понимаешь, что совершил немаленькую ошибку и что лучше было натянуть полузимнюю куртку, как у вечно мерзнущих женщин, чем заворачивать джинсы, которые так глупо морщат лбы на моих коленках. Да, я не люблю такие дни. И если я говорю, что я люблю холод, то лучше не верить мне. Потому что я люблю его только в тех ситуациях, когда на мне надето что-либо с рукавами. И совершенно необъяснимые физически происходят события, когда ты думаешь, что нужно бы попрыгать или забежать в магазинчик, погреться, и в тот же момент все твои замечательные планы о быстром согревании сгребает в охапку совершенно бесстыдный втер, хохочущий дико, как…как только самый бесстыдный ветер может это сделать. И вместо того, чтобы зайти в приостановочный фруктовый ларёк, ты в полном оцепенении и недоумении сидишь на скамейке у автобусной остановки.

Читать "Книжного вора" Маркуса Зузака после "Процесса" и "Превращения" Кафки - это как запивать горячим молоком бутерброд с мёдом. Для тех, кто любит молоко. Я знаю, что "Книжный вор" ждал меня. Ждал около пяти лет. Не так, как Амелия Понд ждала своего Доктора в лохмотьях и не так, как каменный булыжник весом в сотни килограмм ждал Аарона Ральстона. Но я знала, что когда-нибудь я открою её обложку и не закрою сразу же, как я сделала это пять лет назад. Меня в то время не привлекали рассказы о войне, о детях. Но в моей жизни был период, когда я зачитывалась "чернильной" трилогией Корнелии Функе. Но это совсем другое. Хотя есть девочка. И это не просто девочка.

Когда только я прочла предложения "В этот раз я пришёл за мужчиной лет двадцати четырёх от роду. В каком-то смысле это было прекрасно." меня озарило: "Я читаю откровения господина Лектера?" Конечно, нет. И кто-то наверняка не понял, почему я подумала именно об этом человеке. Дело в том, что повествование в этом романе ведётся от лица смерти. Смерть, который смеётся над образом неумолимого жнеца, в котором его воображают люди. И умиляется над косой, которая должна, по мнению, опять же, людей, которые её слишком боятся, являться обязательным атрибутом. И я намеренно говорю Смерть-он, потому что сегодня мне приснился парень-медик, который делает мне прививку не-понятно-от-или-для-чего, и я его не боялась. И я не убегала от шприца с содержимым в десять кубиков, потому что мне было интересно, насколько больно мне будет и насколько хорошо я буду чувствовать свою руку. Но этот парень меня не интересует. Но самое странное, что он похож на Джонатана. Ан, нет, я этого не говорила. Кем ещё он мог быть, если не им? Но я вовсе не собиралась рассказывать об экспериментах Джонатана, просто я хотела доказать вам, что интереснее представлять Смерть, не как старушонку в чёрной лохматой трёхъярусной юбке и с бровями Хелены Бонем-Картер, а как что-то удивительное, что вовсе не мертво. Потому что неживые существа не умеют восторгаться небом так, как это делает Смерть. Только послушайте:

Вопрос в том, какими красками будет все раскрашено в ту минуту, когда я приду за вами. О чем будет говорить небо?

Лично я люблю шоколадное. Небо цвета темного, темного шоколада. Говорят, этот цвет мне к лицу. Впрочем, я стараюсь наслаждаться всеми красками, которые вижу, — всем спектром. Миллиард вкусов или около того, и нет двух одинаковых — и небо, которое я медленно впитываю. Все это сглаживает острые края моего бремени. Помогает расслабиться.

* * * НЕБОЛЬШАЯ ТЕОРИЯ * * *

Люди замечают краски дня только при его рождении и угасании, но я отчетливо вижу, что всякий день с каждой проходящей секундой протекает сквозь мириады оттенков и интонаций. Единственный час может состоять из тысяч разных красок. Восковатые желтые, синие с облачными плевками. Грязные сумраки. У меня такая работа, что я взял за правило их замечать.

На это я и намекаю: меня выручает одно умение — отвлекаться. Это спасает мой разум. И помогает управляться — учитывая, сколь долго я исполняю эту работу. Сможет ли хоть кто-нибудь меня заменить — вот в чем вопрос. Кто займет мое место, пока я провожу отпуск в каком-нибудь из ваших стандартных курортных мест, будь оно пляжной или горнолыжной разновидности? Ответ ясен — никто, и это подвигло меня к сознательному и добровольному решению: отпуском мне будут отвлечения. Нечего и говорить, что это отпуск по кусочкам. Отпуск в красках.

Вы это видите? Нет, безусловно, это не господина Ганнибала и даже не его галстука. Это не может быть его монологом по двум причинам: 1. Потому что эта книга не о нём, и как бы я не пыталась найти отсылки к этой истории, я не могу делать это постоянно. 2. Потому что никто не может понять, что есть мысли Ганнибала Лектера. Кроме, разумеется, Уилла Грэма.

Но я не об этом. Честно, я не хотела. И даже если вы скажете, что читали новое, шестое издание "Психологии лжи" Пола Экмана и что понимаете, что именно о своих снах я хотела вам поведать, вы ошибаетесь. Потому что я не рассказываю людям свои сны. Я стараюсь не рассказывать. Кроме исключительных случаев.

Я могу привести вам другой отрывок из этого романа, который говорит цветами, который пишет голосом:

* * * НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О СТАЛИНГРАДЕ * * *

1. В 1942-м и в начале 1943-го небо в этом городе каждое утро выцветало до белой простыни.

2. Весь день напролет, пока я переносил по небу души, простыню забрызгивало кровью, пока она не пропитывалась насквозь и не провисала до земли.

3. Вечером ее выжимали и вновь отбеливали к следующему рассвету.

4. И все это, пока бои шли только днем.

Просто я не поклонница длительного зрительного контакта и не слишком желаю разговаривать с вами серьёзно. Не так серьёзно, как о Джонатане Сафране Фоере и его "Жутко громко и запредельно близко". Кстати (я обязана поделиться с вами той крошкой, которая заставила меня поперхнуться утренним кофе), около месяца назад я смотрела один выпуск какой-неизвестно передачи по телеканалу "Культура", в которой присутствовал актёр, исполняющий роль дедушки Оскара, Макс фон Содов. Ведущий интервью задал ему вопрос о фильме, в котором он недавно снялся. И вопрос был построен следующим образом: "Что вы можете сказать о вашей роли в фильме "Жутко близко и запредельно громко"?" Вы видите это? Это как дом, в котором двери выходят на улицу, а войти в квартиру можно только через окно, которое нужно открыть вилкой. Я вспомнила, сколько дней я боялась открывать эту книгу снова и снова, ибо каждая страница была чем-то вроде тромба в сонной артерии, и я закрывала книгу, решая, что продолжу страдания завтра. Вспомнила, как я ответственно приготовила пачку платочков для просмотра экранизации. И выключила телевизор. Потому что это откровенно подло. Это подло. Подло то, что ведущий не виноват в том, что он ни книгу не читал, ни фильм не смотрел. И я не могла предъявить ему серьёзного обвинения, кроме того, что его оперативная память будто была прооперирована, и швы её разошлись.

Сегодня я вспомнила, что я не дочитала второй том "Войны и мира" и что написала в дневник чтения всего три отзыва. Но потом я решила, что нет более важного занятие, чем чтение "Книжного вора".

А сейчас Руди и Лизель под дождем вышли на Химмель-штрассе.

Он был чокнутым, который выкрасил себя углём и покорял мир.

Она была книжной воришкой, оставшейся без слов.

Но поверьте, слова уже были в пути, и, когда они прибудут, Лизель возьмёт их в руки, как облака, и выжмет досуха, как дождь.

зачем я это написала

зачем

лишний раз подливаю капельку яда в свой чай и сюда же две капли корвалола