Забегая на чай

Неизвестная, тебе.

Здесь почему-то приятно встречать майские рассветы, гулять под первым или последним снегопадом, есть мороженое в знойный июль на другом конце города, далеко от прохладной моей крошечной квартиры; сидеть в кафе, где самый вкусный яблочный чай с корицей и щепоткой звездной пыли, помните; приятно качаться на качелях, то в ураган, то доставая пятками до свежей листвы. Приятно смеяться и бегать по станциям метро с друзьями. Хорошо ходить в театры и кино, в картинные галереи и просто гулять по центру, мечтая жить эдак лет двести назад в этой же столице. Но почему-то здесь до чертиков тоскливо просто жить. Знаешь, ни к Финскому заливу не помчаться провожать солнце ко сну, ни в Эрмитаж не отправиться медленно прохаживаться по каменным залам. Как-то здесь чуждо все моему сердцу.

Зато здесь люди, бывает, улыбаются просто так. Играет музыка, струящаяся из гитар и барабанов, саксофонов и фортепьян; девушки ходят в красивых пальто и шляпах, а молодые люди с такими глазам и руками, что разве что только сыновья Аполлона с ними сравнятся. Здесь много курят и мало любят зиму. Поэтому она задерживается у нас в гостях до наглого долго и все не хочет снимать свои покрывала с московских газонов. А еще Неожиданно понимаешь, что до смешного неудобно, но вдохновляюще писать это на салфетке, и что когда-нибудь, а вообще очень скоро, она закончится.

Мой город вырастил и воспитал меня. И скоро отпустит из своих бетонных объятий туда, где можно сорваться к Финскому заливу, нескончаемо курить под мелодии питерского, особого джаза. И я буду вспоминать о московских парках и перекрестках, посылая поцелуи-приветы.

Как будто не спала несколько суток, а внутри вместо органов крутится самая большая мясорубка, сделанная человеческими руками. Хотя почему "как будто". Но мир цветет, Земля все вертится вокруг своей незыблемой оси, а люди вокруг такие счастливые, счастливые. Становится тошно от их счастья, почему-то не данного другим. Невольно задаешься вопросом: "Что со мной не так?".

А потом просыпаешься одним мартовским утром и прозрение опускается на твою макушку, словно поцелуй Маленького Принца. Он с серьезными глазами ведет тебя к окну и говорит: "Смотри." И я смотрю. И я вижу. А знаешь что? Да-да, именно ее - Весну. Расхаживает в своем ослепительно нежном платье солнечных лучей. Ободряюще щелкает по носу сонных прохожих, играет янтарными зайчиками на подоконниках и всячески зовет ребят выйти из дому. И знаешь еще что? Мы ее пережили. Да-да, мы ее пережили -- еще одну зиму. И теперь если кому и пробираться под твой воротник, то только теплым рукам самой прекрасной девушки, что ты знаешь, но уж точно не яростным ледяным метелям.

А ты слышала о программе колонизации Марса? Что ты об этом думаешь?

Я думаю, что это будет грандиозный шаг для всего человечества -- заселение человеком Марса, вы только представьте! Ах, несчастный старик Брэдбери, так и не увидит, как вершится будущее, заложенное на страницах его книг!
А что для этих людей будет полет до Марса? Полгода в космосе, в этой тьме, пустоте, в вакууме, но только подумай, они посмотрят в иллюминатор и увидят Землю, а потом она станет лишь с подушечку большого пальца, а то и того меньше, увидят все то, что скрывает от наших глаз заботливая атмосфера. Новые люди будут ходить в скафандрах по пескам Марса, пытаться допрыгнуть до Олимпа, смеяться от счастья и вспоминать весенний рассвет на родной Земле. Я буду счастлива за этих людей всем своим сердцем, буду следить за событиями и верить, что все у нас, землян, удастся, будь это через 10 лет или через 20.
Но отважилась бы Я отправиться покорять Марсовы просторы с билетом в один конец? Не думаю. Я до беспамятства влюблена в свою планету, в родную Землю -- это невероятное дитя Вселенной. Земля, с ее горами, снежными вершинами, золотыми пустынями и зелеными бескрайними холмами, с ее несчетными озерами, реками и водопадами, скалами и пещерами, каньонами, с ее нескончаемыми пустынями далекого Севера, ледниками, с ее лесами, сосновыми, еловыми или же березовыми рощами, джунглями, полями ржи и пшеницы, невиданными животными и очаровывающими зорями. Где мне на Марсе плакать от изумления перед полотнами Винсента Ван Гога или Микеланджело? Где угощать друзей наконец-таки идеальными вишневыми пирогами и поить горячим чаем? Что угодно еще можно сказать в аргументы, но ведь счастье наше, земное, здесь, разве нет? А то -- мечта, красивая такая мечта, вдохновляющая на великие подвиги.
Я верю, что новые люди смогут путешествовать с Земли на Марс и обратно, смогут показывать своим детям яркие звезды прямо из космоса, прислонившись к стеклу иллюминатора горячими лбами, смогут петь песни о земных огнях и бегать по насыщенным кислородом долинам Марса. Но это уже другая история. Но именно наши современники творят это будущее.

Нескончаемые диалоги наедине с собой.

В блокноте шуршат страницы с недавними текстами, жизнью. А в горле стоит ком из слез, стол превращается в прозрачное озеро. Пожалуйста, пожалуйста, спаси меня. Если накрывает, то невыносимо высокими волнами усталости, нестерпимо душной болью, застревающей в легких с каждым вдохом. Помоги мне - бессознательно взываю к кому-то внутри, будто хватаюсь руками за пустоту, словно пытаюсь вдохнуть кислород в безвоздушном пространстве. Словно хочу согреться о лед, напиться песком и укрыться под одеялом из камней, выдернутых из стены, стоящей между мной и людьми. Я теряю себя. Рассыпаюсь на мелкие крошки, на обрывки фраз и ночую в уголках губ потерянных душ. Солнце, не оставляй меня, мне страшно. А ветер морозит кожу и сушит слезы на щеках, когда подкашиваются ноги на привычном пути домой. Ты знаешь, самые сильные ниже остальных падают. Мы еще поднимемся с ободранных коленок. Все будет иначе.

Холод. Холод замораживает кровь в капиллярах, распространяясь от кончиков пальцев на руках и ногах, медленно и уверенно идет к сердцу. Глаза стекленеют своей синей февральской радужкой, губы покрывает иней и терпкое полусладкое вино. Поддерживает тепло внутри, но даже вино, красное, из итальянских виноградников, не разгорячит то, что заставляет жить. Только дразнит летом и свободой, которых мы никогда не получим. Еще одна отсрочка от полного оледенения тела и разума, еще один бокал огня, еще одна оперная композиция:
Lacrimosa dies illa
qua resurget ex favilla
judicandus homo reus.
Слезный день тот,
в который восстанет из праха
осужденный грешный человек.

Тело бьет дрожь, словно танцы заряженных электрических частиц за северным полярным кругом. Встретимся у подножия Олимпа, Mon amour.
Встретимся по пути к концу Света.

"Она менялась, как солнце, облако и ветер, и каждая перемена в ней приводила его в восторг"

Джеймс Оливер Кервуд
" Долина молчаливых призраков"

"Полгода дня, полгода ночи. А вместе со светом и тьмой меняются и мужчины, и женщины, и сама жизнь. Но Пьер, Анри и Жак встречают эти полгода, распевая старинные песни, поклоняясь все тем же богам, все той же любви, все той же страсти к приключениям. Грохот порогов и завывание бурь не трогают их. Смерть не таит для них в себе ничего ужасного. Они весело борются с ней и торжествуют, когда оказываются победителями. Они просты, как дети, и когда им приходится бояться, то они боятся того же самого, что и дети."

Джеймс Оливер Кервуд
" Долина молчаливых призраков"

"Сказки реки так многочисленны, что не хватило бы для них книг. Они написаны на лицах у мужчин и женщин. Они лежат зарытыми в могилах, столь древних, что на них уже успели повырастать деревья. Все это - трагедии любви, борьбы за любовь. И по мере продвижения все дальше и дальше на Север меняется и содержание этих сказок и повестей. Ибо изменяется мир, изменяется солнце, изменяется сама порода людей."

Джеймс Оливер Кервуд
" Долина молчаливых призраков"

И даже когда будут порешены все города и ссоры, когда только ветер будет играть с пеплом наших тайн и обмолвок, это будет здорово греть душу.

Такими я вас видела в тот день, яркими, несравнимыми ни с кем, в вас было то что-то, что не поддается описанию, что притягивает к себе с первой же секунды, без чего уже не смыслишь свое будущее существование. Я была в изумлении, только иногда, помнишь, отвечала на чьи-то вопросы, а в остальном только слушала вас, открыв рот, вглядывалась в вас восхищенными глазами и не представляла, что делать. Я была уверена, с кем-с кем, а со мной точно не могло такого произойти, чтобы я встретила таких инопланетных людей, чтобы сидела с ними за одним столиком и слушала, слушала, наблюдала за каждым жестом, так они меня изумляли и приводили в восторг. Такие вы разные и удивительные по-своему. Я боялась разочаровать вас, людей еще меня не знающих толком, своей посредственностью. Очень нервничала, и вечером после нервничала, и потом волновалась встретить вас в школе: как поздороваться, как повести себя; все было так ново, так неизведанно, не знаешь, чего ждать за поворотом. И О. с гордостью отвечала, что да, я знакома с ними, и собой так гордилась, ведь и правда знакома, ведь я и правда с ними общаюсь, они приняли меня. Нельзя выработать то волшебство в себе, которое заложено в вас, нельзя намеренно стать притягательным для других, сколько бы она не читала книг, не имела странных привычек, не выдумывала разных рассказов. "Как бы ты ни был штучен – а ты обычен."

Вида серого, мятого и неброского,
Проходя вагоны походкой шаткою,
Попрошайка шпарит на память Бродского,
Утирая губы дырявой шапкою.

В нем стихов, наверное, тонны, залежи,
Да, ему студентов учить бы в Принстоне!
Но мажором станешь не при вокзале же,
Не отчалишь в Принстон от этой пристани.

Бог послал за день только хвостик ливерной,
И в глаза тоску вперемешку с немочью…
Свой карман ему на ладони вывернув,
Я нашел всего-то с червонец мелочью.

Он с утра, конечно же, принял лишнего,
И небрит, и профиля не медального…
Возлюби, попробуй, такого ближнего,
И пойми, пожалуй, такого дальнего!

Вот идет он, пьяненький, в драном валенке,
Намешав ерша, словно ртути к олову,
Но, при всем при том, не такой и маленький,
Если целый мир уместился в голову.

Электричка мчится, качая креслица,
Контролеры лают, но не кусаются,
И вослед бродяге старухи крестятся:
Ты гляди, он пола-то не касается!…

(Игорь Царёв)

Мы были. Все вместе, молодые и живые, мы были в тот день, порешивший все вопросы и сложности. Мы прорез а ли волны сугробов своими раскинутыми в стороны руками-парусами; бежали, противясь ледяному шторму, играющему нашими выбившимися из под теплых шапок волосами; мы задирали головы к небу и изучали созвездия на морозном ночном небе, и мы видели путь, и мы могли испить из него белоснежное пенистое молоко, словно из детства, стоило нам только протянуть руки к этой призрачной высоте; а потом изучали линии морщинок у глаз и губ друг друга, когда смеялись, а потом вытирали слезы холодными пальцами, и шептали тихие мирные слова, что, казалось, никакой страх не выдержит их теплоты; и мы слушали истинную тишину, лежа на спинах в холодном поле и провожая облака на голубом покрывале мира, ощущая, что мы последние люди на Земле и мы живы; и мы кричали, как сумасшедшие о своем безумстве, прорезая колкий воздух своими громкими голосами, и мы были бесконечны, были частью этой вселенной, и мы были вселенной друг для друга, когда неслись, подхватываемые дыханием Января, по безлюдной дороге; когда смотрели на огонь и пели песни, строчки которых всплывали из далекого прошлого, когда сердце еще по-детски билось, а сладкая вата еще была перистыми облаками.

Мы были бесконечны.

Они говорят, что такие волшебные, что люди свет, что люди тьма, но все равно их любят, любят, и тебя любят, и мир любят, да даже щенков с улиц подбирают, настолько добры к миру и равнодушны к гнили в нем, Ха! я одна из них. Они режут себя, дураки, дураки, прокуривают легкие сигаретами и чужими советами, замкнутые идиоты, Ха-ха, я такая же. Бегут от сложностей и безмолвно кричат от тоски, тоски, что сопливит твою подушку, угадай, что дальше! Ха! Посмотрите на эти синяки под глазами, под кожей, посмотрите, как я улыбаюсь. Ничтожные дети мира, великие дети природы. Потряси головой под музыку, упади с треском под алкоголем, забудь с упоением обо всем окружающем, утони с мечтой под одеялом. Пьянею от одного проникновенного взгляда, от одного стакана рома, от одного жеста, пойманного моими глазами не мне. Ха-ха! А почему люди не воспринимают красивых людей, как красивых людей, а только как противоположный (или не очень) пол. Иногда даже не нужно ходить в музей, чтобы усмирить эстетическое желание, стоит только обернуться и вглядеться в руки, глаза, очертания лица, губы, ямочки на щеках едва знакомого человека. Но в галереи, конечно, ходить обязательно.
Звон в ушах, ах нет, это музыка, выброс эндорфина, когда алкоголь разносится с кровью по организму, выброс адреналина, когда болтаешь ногами за окном за минус 20. Ты чувствуешь! Ты живой, живой, живее только книги Брэдбери!

В далеких горах, где живут лишь птицы и тишина, лежит ручей. Чистейший ручей на свете. Порой ты видишь его во сне; тебя сразу уносит в танец под нежнейшую музыку в твоей голове, будто сами звезды оживают и касаются твоих висков. Плутонские котики, сонно посапывая, переворачиваются в ямочках твоих ключиц, словно в теплом молоке. Эти горы под самыми облаками, и когда идет дождь, почти горячие капли опускаются на твои веки, а вы стоите, раскинув в стороны руки, будто хотите обнять сам ветер, а ветер шепчет вам на ухо тайны других вселенных, людей и вашего сердца. Дождь создает удивительную музыку, барабаня по камням, и скалам, и по вашим волосам. Вода стекает с ваших ресниц, превращаясь в снежинки, взмывая в темное от туч небо. И знаешь что? Вы первые люди, ступившие на берега этого ручья, на почву этих гор, в сон каждого человека на земле.

<…> Мы научимся так писать,
Что мурашки по кожице ураганом заносятся,
Что бога Олимпийские, сединою обросшие,
Слезливыми взглядами на поэтов покосятся,
Прокричат, оживленные, имена.
<…>

О письмах в чужие миры.

"Мне кажется, я уже тогда знала, что появишься ты. Выйдешь из дымки прошлого и окутаешь мою жизнь новым дыханием. Я читаю твои строчки, о чем бы они ни были, и мне хочется плакать, настолько они затрагивают каждую струнку моей души. Я постоянно чего-то боюсь, и только вбивая на клавиатуре мои слова тебе, я забываю про этот страх. Хоть он и в тысячу раз усиливается, когда я вижу тебя. Глупости наверно. Все эти "Красноречивый Дилер" и вдохновитель, ты прости, если что, но по-другому я, наверно, не умею. Люблю придумывать возможное будущее в возможных мирах, люблю мечтать о чем-то лучшем, чем есть у меня, мечтать о том, что дорого сердцу: о бескрайних полях, где мы бы бежали, не останавливаясь, пока совсем не разучимся дышать, о пустынном севере, про который пишет мой любимый писатель, о могучих драконах и изысканных замках, о вечерах с кем-то в Париже или Териции. "

Я спускаюсь забрать оставленную им в моем почтовом ящике посылку и вижу его, стоящего ко мне спиной у окна. Меня непроизвольно отшатывает назад, а он медленно поворачивается. У меня уходит сердце в пятки или еще ниже, перед глазами уже туман, а в ушах шум, и я не знаю, что делать. Казалось бы, только утром я признала себя мечтательным трусом, а сейчас я чуть не плачу от неизвестного мне доколе страха, от неистового биения сердца где-то у меня под горлом. Я не помню, как спустилась по этим 6 или 7 ступенькам, но помню, как напряглись все мускулы моего лица от широко раскрытых от удивления, неожиданности и страха глаз. Произнеся друг другу пару фраз, выудив книгу из ящика, скоро попрощавшись, он развернулся и вышел за дверь, он ушел. А я так и осталась стоять с книгой в руках с его образом перед глазами, пока не испугалась, как бы он не обернулась, и скоро поднялась по этой до жути знакомой лестнице. Как-то в оцепенении доехала на лифте до своего 13-го, села на пол, закрыла голову руками и пыталась унять бешеное сердце, мысли и дрожь по всему телу.