Забегая на чай

Светит июльское солнце, припекая щеки и плечи, а горячий воздух рябит перед глазами. Приятный зной, что означает только одно — Лето.

— Пит! Смотри!
Пит поднял глаза в небо и увидел взмывающего ввысь змея, его хвост вился наперегонки с ветром, цветные ленты весело перешептывались, посвящая друг друга в самые сокровенные тайны. Мальчики залились смехом от счастья — впервые за лето запустить в небо змея.
Пит побежал за этим небесным чудом, наступая на пятки собственной тени; мальчики ринулись со склона за ним, все еще прорезая душный воздух своими голосами и смехом.

Одна рыжеволосая девушка научила меня жить по правилу "никто ничего никому не должен" и не ждать ничего от людей.

Знакомые не обязаны улыбаться тебе, а друзья не должны говорить с тобой только на полутонах, а не на крике. Не должны быть милыми или звать выпить за компанию на кухне с остальными. Красивый знакомый мальчик не обязан писать после того, как сказал, что ты ему нравишься. Мало ли что кто говорит, правда?

Уже не больно. Слишком много наболевшего уже в нашей юности. Когда это стало правильным?
Кто эта девушка, что прячет вино в ящике и курит с каждым, кто стоит рядом и не может ей ничего предложить. Как случилось, что я стала именно ей, а не той другой из диафильмов представлений будущего в голове маленькой девочки-непоседы.

Я просто хочу быть для кого-то особенной, чтобы мне заваривали чай, накрывали пледом, обнимали, целовали, говорили как счастливы, что я просто есть. Чем я хуже других, тех счастливых людей на улице?

Три дня той жизни, какую мы всегда себе представляли.

Мятный ельник под ребрами, кипяток в котелке, свист сосновых веток в жаре огня и полет карт под дурака. Дни и ночь той свободы, когда прыгают через костры, надрывают гитару и голоса, лишь бы звуки нашей молодости долетали до самых облаков. Когда куришь медленно и говоришь тихо, а над головой кипельно белый лунный диск. Дни и ночь, такие, что если солнце, то обязательно радуга, если звезды, то непременно соловьи. Когда подноготная только в прямом ее смысле и люди удивительно открыты. Дни и ночь, за которыми следуют сутки той жизни, о который мы всегда мечтали в то время как за окном барабанил дождь.

Жизни, когда вокруг стены маленького деревянного дома, кресло, убаюкивающее своим мерным покачиванием, на полу матрас и спящий пес; лестница, настолько крутая, что каждый раз рискуешь быть поцелованным стеной напротив и белый снег жасмина. А с утра тосты с вишневым джемом, горячий чай, ливень за окном и поля, поля и дымка леса.

Та жизнь, в которую окунаешься на пару дней и весь мир просто растворяется в памяти.

— Я ненавижу то чувство, когда анализирую,
как ты относишься к ней.
— Я уже никак ни к кому не отношусь.

Никак и ни к кому. Я устала от разговоров и того чувства, которое появляется с приходом осознания, что и после столького времени люди остаются чужими. Даже хуже, чем чужими. А потом остаются только ядовитые фразы и тишина. А, по правде говоря, молчание. Потому что говорить уже нет смысла. Все итак предельно ясно. И язык как-то предательски немеет.

И этому

нет

конца.

Знаешь, конечно, знаешь, как майский, почти летний ветер любит ее голые остренькие колени и пряди золотых волос, как у того, того самого немыслимого мальчишки. Как ветер шепчет ей песни каштанов и тополей с утра до сумерек. И какие они с солнцем закаты ей готовят, какие краски мешают в эту сладкую вату облаков, что видит каждая пара глаз сегодня и думает, не о ней, конечно, но о чем-то, несомненно, настолько же волшебном.

А она, конечно, знает, куда летят птицы, что парят прямо перед ее окнами; в чью макушку уходят нити проводов, знает, что ничьи колени так не обнимает ветер, как ее, что где-то совсем близко чьи-то щеки покрываются горячими поцелуями, что рыбы в океане и его аквариуме молчат не просто так, и, наконец, что нет в ее жизни ничего прекраснее, чем май.

Если идти ночью и не отрываясь смотреть на рыжий фонарь над головой, появится незыблемое чувство уверенности что все именно так, как должно быть. Чувство, что ты в чьих-то надежных руках, и, значит, не о чем беспокоиться.

Если лежать на деревянном пирсе в знойный майский день и смотреть на чаек в небе, слушая плеск волн о каменистые щеки причала, можно почувствовать море. Почти у самых пяток.

И я всецело и безоглядно влюбилась в Андреевский мост. Забираясь на самую его макушку и жадно хватая ртом воздух высоты, можно расставить руки в стороны, предстать на гневно-ласковый суд ветра и представить, что летишь. Можно и полететь, конечно, но тогда будь готов, что тебя подхватит сизокрылый гриф, и черт знает куда унесет.

Ну а я жду, пока вскипит чайник и высушатся цветы в моей любимой книге, продолжаю мечтать о Питере и мысленно гуляю по брусчатке мостовых.

Детали, мелочи. Это, наверно, даже важнее большого-яркого. Белые занавески, колышущиеся на ветру, за ними солнце, еще не закатное, но уже клонящееся ко сну. Крохотный ребенок, улегшийся на огромном зеленом стадионе, смотрит за игрой мальчишек в футбол. Высокий свод дерева черемухи с красивыми белыми цветами в крохотном парке перед домом. Сонное сопение в тишине и преданный, с непоколебимой верой взгляд родного пса. Радостное виляние хвоста еще совсем маленькой бродяжки на вокзале при виде каждого незнакомца. Цветущие яблоневые сады по дороге домой.

Когда чувствуешь, что вот-вот упадешь, что нет ощущения чего-то светлого впереди, очень полезно замечать мелочи. Ведь что бы ни было внутри, мир вокруг был и будет прекрасен. В этом есть какое-то прелестное непоколебимое постоянство.

Дожди из рваного неба как быстро начались, так быстро и кончились. А я так ждала грозы! Как у Ф.Тютчева, помните. Дожди ушли, оставив у меня в груди вырывающиеся наружу раскаты грома. Грудная клетка рвется в изнеможении. Боже, как это трудно: жить.

Я, наверно, предпочту горячий чай любому человеку, из тех, кто вокруг. /все вдруг разом перестают быть хорошими/. Мандаринка, ты не поверишь, наверно, но твои слова врезаются в голову, словно иголки под кожу. За это я буду вечно тебя любить.

Простите, вы не одолжите мне немного волшебства?

"В эти мгновения Дэвиду казалось, что он стоит на пороге великого загадочного безмолвного Севера. Он знал, что перед ним распахнулась дверь в новый мир, который простирался на сотни, тысячи миль; мир белый, прекрасный, грозный, незыблемый и вечный. "
Д.О.Кервуд

Ну же, расскажи мне: о горах выше облаков; о морозном воздухе, врывающемся в грудь с новым вдохом; об олененке с пятнышками на спине и тонкими ножками; о святынях под сводами могучих лесов; о том, как слышишь, как перешептываются верхушки сосен, как смеется затерявшийся горный ручей, как взмывают черные птицы ввысь, чуть заслышав людские шаги. Расскажи мне.

Или расскажи о домике на скалистом берегу моря, где много морских ежей, камней и вообще невероятно красиво. О домике со светло-голубыми перилами на крыльце и цветущим гелиотропом. С цветами на подоконниках, большим кожаным креслом и камином. Расскажи как стучит печатная машинка и дятел неподалеку. И как приятно там встречать солнце с утра, выглянув в окно; как щекочут пятки там волны, как заносит снежными зимами ступеньки у крыльца, и как воет вьюга, пока в доме тепло и трещит огонь. Ну же, расскажи.

Я видела это сотню раз, закрывая глаза.

(х)

Никому здесь не нравится, когда людям плохо.

Все ждут улыбок, солнечных лучей и счастья.

Вот когда сидишь за столом, принимая полуночного гостя, говоришь о делах и здоровье, собираешься подниматься, чтобы налить кипятка в чашки с чаинками и сушеной цедрой апельсина, а тебя сильной мужской рукой удерживают на месте, поднимаются сами и наливают и этот кипяток, и в эти чаинки, и в эту потрескавшуюся от горячей воды белую чашку, золотая кайма которой так предательски отражает все вокруг. Вот тогда и подступает ком горлу и наливаются влагой глаза.

Потому что этот молчаливый жест пробирает сильнее всех слов.

Потому что это забота.

Небо такое синее, что, кажется, скоро обрушится этой синевой. Мы можем сколько угодно закрывать глаза и улетать душой на золотокрылых драконах. Но нас по-прежнему будет давить обломками облаков, обрывками сознания, потому что никто не встанет между тобой, скорчившимся под глыбами тобой, с благоговейной улыбкой и сомкнутыми глазами, и этой тяжелой лазурью. Ни одного Атланта на твоей стороне.

Забери меня к себе,
Я так устал бежать за тобою вслед
Открой глаза, закрой лицо руками
Свет… я хочу увидеть свет
Между нами

Пустота неистова, вам не
Понять меня, не переубедить
Прыжок мангуста. Пусто. Пусто
Жить… я боюсь так дальше жить
В ультра-люстрах

Отпусти. С невыносимою утратой
Утро. Пойдём домой
Запусти себя в кратеры моей души
Дыши. Дыши. Дыши
Я сам нажму все клапаны

И тут я ей такая говорю: "Так весна же!". А она как расхохочется: "С первым апреля, солнышко!". И давай мне языки показывать. Я злюсь, мол, убирай свой снег с моих садовых улиц. А она только смотрит на меня внимательными глазами-сапфирами, молчит, а потом в лоб как скажет: "Ты правда меня так не любишь?". Я замялась, даже совестно стало, а она все смотрит, прямо в душу, и деться некуда, и сказать не знаю что.
" Да что ты! Ты не подумай. Просто, ну знаешь, шестой месяц - это уже слишком. У меня ведь и времени не останется соскучиться по тебе! Только моргнуть успею, а уже - ты. И снова: метели, сосульки, хлопья снега, слепящие глаза. Разве ты этого хочешь? "
" Ты просто хочешь меня прогнать. Как и все они!", - с горечью выпалила она, в глазах заблестели слезы.
" Сердце мое, - обнимаю ее за плечи, - ты всегда со мной. Я ведь Север. Забыла?"