Забегая на чай

Ты знаешь, черт, все ты, конечно, знаешь: как хочется греть руки этой осенью под его курткой и рубашкой, как хочется не спускать глаз с его улыбки, не сводить взгляда с морщинок у его смеющихся искрами глаз, как хочется узнать, холодные или горячие у него руки, как сильно бьется его ледяное сердце, как выглядит тот шрам на его ноге, и как мерно его дыхание, пока он спит. Как хочется приблизиться к нему хоть на шаг, когда между вами пропасть в несколько безнадежных лет, когда ты изо дня в день думаешь, что отпустило, а потом встречаешь этот взгляд и внутри что-то сильнее ломается.
И повторяешь, что больше так не можешь, но знаешь, что хоть об пол рассыплешься, все равно выживешь,
как и всегда
выживала.

Все всегда уходят к ней. Всегда.

А тебе остается только ухмыляться сквозь слезы и думать о том, что ты все-таки была права. Еще в самом начале, когда не хотела их знакомить, когда уже тогда знала, что все будет именно так. Как бывало десятки раз, с десятками разных людей. И я, блять, почему-то даже поверила, когда она убеждала меня, мол, милая, все, но не я.

И я давно смирилась с тем, что люди уходят, даже удается порой не плакать из-за этого. Но когда люди уходят к ней, это как очередной нож в спину, который, ты знаешь, что опустится, но от этого, увы, не легче ползти с окровавленными ребрами. И, знаешь, будет еще столько же. Потому что все всегда уходят к ней.

Вино под солнцем твоей улыбки

Марта живет в доме на холме, у самых подножий больших дубов, ни один из которых и три человека сразу, раскинув руки, не обнимут; у самых верхушек барбариса и, если оглянуться через правое плечо — почти с самыми ясенями. У ее дома высокая каменная ограда, наполовину разрушенная ветром и весенним ручьем, но овитая пышным виноградом, с сочными ягодами к осени и густыми зелеными листьями, закрывающими от чужих глаз криво выточенное на одном из камней сердце (да и нечего на него смотреть!). Оно мерно бьется в унисон с добрым и светлым сердцем капитана, с такими же светлыми глазами и длинными ресницами, который сейчас так далеко, как может быть далеко только до Африки пешком и обратно.

Марта каждое лето собирает виноград, мнет его вместе ребятишками из соседней деревни в большой бочке ногами, вымытыми до последней трещинки, готовит и, когда приходит время, закупоривает искристое, сладкое, ароматное вино в бутылки и пишет сама к нему этикетки, которые всегда получаются разными, от чего и вино в каждой бутылке приобретает свою неповторимую нотку. Иногда «Сияние индийского шелка», и тогда с ароматом вина в нос ударяют запахи куркумы, кардамона и мускатного ореха; другую, бывает, — «Блеск хвоста кометы», и тогда на языке остается привкус звездной пыльцы и штормов на Нептуне; а порой случается назвать «Смехом рыжеволосой девчонки», у которой взгляд хитрый, походка легкая, и вся она такая ловкая, прыткая, какой во всей округе не сыщешь, да и вообще, по вечерам порой как в лес уйдет, так до утра, бывает, и не вернется!

И вот как выпьешь такого вина, так и не надейся на тихое окончание дня у камина за книгой — будешь весь вечер вспоминать свою юность, хохотать над всплывающими из далекого прошлого моментами: когда вы с мальчишками через забор за яблоками лазили, у той самой злющей старухи-соседки; когда тебя впервые девчонка поцеловала, а ты обиделся на нее и полдня ни с кем не разговаривал; когда вы с ней же самодельные фейерверки запускали в сумеречное небо; и будешь до ночи сидеть на крыльце и хихикать, пока живот не разболится, а потом еще до утра звезды разглядывать, все еще вспоминая это небо, такое давнишнее, когда оно и выше было, и ярче, и причудливые фигуры по нему скакали, и звезд было столько, что сбивались со счета каждый раз, как доходили да трех тысяч.

Ой, смотри, звезда падает! Загадывай скорей желание, только без всяких там рыжехвостых лисиц, она итак к тебе каждое утро на рассвете приходит завтрак готовить, хватит тебе!

« Иногда она входила в свойственное ей безумно-веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. »

Путевой дневник.

Ясное утро, я наконец-то в Питере и стою на набережной канала им.Грибоедова, молодой уличный музыкант с длинной бородой перебирает душу звуками гитарных струн и волшебного голоса, приветствуя меня и всех этих людей вокруг; а ветер путается в волосах и скользит по волнам.
"Но дозоры жгут и жгут костры —
Здесь сердца отвагу помнят.
Лица горцев каменеют вьюгой —
Им неведом страх", —
надрывает грудь длинноволосый гитарист.

***

Медленно в прошлое ускользают лучшие выходные этого лета, еще полчаса и "прощай, Петербург". Я в очередной, но не последний, раз прохожу по Невскому проспекту, вглядываясь и прощаясь с каждым домом. Прихожу на Площадь Восстания и слышу их — спустя два года я снова слышу музыкантов, играющих на этой площади всемилюбимые песни и собирающие вокруг себя целую толпу самых удивительных и замечательных людей. Я отбиваю пальцами в такт музыке, которую они играют, подстать моему счастью вперемешку с грустью расставания, и курю, выпуская дым в ночное небо, и закрываю глаза, прощаясь: "Еще увидимся, город моей любви, прощай!".

Любите Питер, и он, как сонный кот, придет согреть ваши колени.

Здесь хочется сидеть на берегу Невы и не знать времени, наблюдая за волнами, с их брызгами на твоих руках и ослепляющим блеском на солнце; за небом, которое не устает меняться каждую минуту, представая перед тобой в новом образе; за птицами, упорно добывающими себе пропитание; за людьми, которые то курят, молча и долго вглядываясь в противоположный берег, то делают фотографии на один мотив; за парами, которые тихо радуются своему счастью и переплетают пальцы; за детьми, наивно и восторженно оглядывающими все вокруг; да за кем-то, кто наблюдает за тобой, что тоже довольно интересное занятие.

А потом люди уходят — всегда уходят: оборачиваешься, а на том месте, где на ступеньках красивая девушка читала книгу — пусто, а там, где сидел молодой человек, молча наблюдавший минуты твоего смятения, сидит кто-то другой, и череда лиц не перестает меняться.

А ты просто сидишь, думая ни о чем и обо всем одновременно и чувствуешь, как медленно, не спеша и неумолимо протекает сама жизнь.

А потом уходишь и ты: встаешь, бросаешь в воду монетку через плечо и обещаешь: "Я вернусь", — и этой набережной, и этому мосту, и этой Неве, и этим самым ступеням, пыль с которых слизывает прибой.

Путевой дневник.

Петербуржцы.
Дворцовый мост.

Я увидела её, стоя на мосту. Она такая… необыкновенная. Сочетание изящности, спокойствия и сосредоточенности. Я долго смотрела на нее: эта девушка сидела у самой воды, волны норовили дотронуться до ее ног, а она сидела на ступеньках, в своем собственном мирке и вглядывалась в другой берег.
Мне отчаянно захотелось оставить легкий след в линии ее жизни. Я подошла и попросила закурить. У нее очень красивый голос, словно все, что было в ней, было прекрасно. Я села неподалеку, совсем в нескольких шагах позади, и все не могла отвести взгляд.
А потом она стала рисовать. Легкими движениями заточённый карандаш и мольберт на ее коленях. Волны плескались у ее ног, а она выводила тонкие линии: горизонт, купол академии, колонны близстоящих зданий. Даже солнце вышло из-за туч, чтобы взглянуть на нее.
Какая же она красивая

Я написала это в блокноте, вырвала листок,
сложила его пополам, написала: "Ты удивительная "
и положила ей под папку с листами для рисования.
И какое счастье, истинное, неподдельное,
ничем незаменимое счастье наполнило меня!
Как я была рада! В каком восторге, боже!
Я до сих пор в нем.

Мы еще ничего тогда не знали. Мы были юнее всего на 1,5 года, а, казалось бы, на целую жизнь — на нашу жизнь.

Мы еще ни-че-го не знали. И были счастливы.И были как белый лист друг для друга — рисуй все, что только захочется.

У нас в головах были только звезды, небесная высь, книги, крыши заброшенных строек, стихи, стихи, так много стихов, концерты, ром и настоящее — только настоящее, только здесь и сейчас.

Мы ничего тогда не знали. И не могли знать.

Я — потому что еще никогда прежде не сталкивалась с подобным и слишком сильно верила в способность новых людей изменить мою жизнь к лучшему. Ты — потому что слишком сильно хотела поверить в возможность счастья и на твоей улице, слишком сильно хотела встретить наконец человека, с которым получится.

И даже самые смелые предположения были так далеки от реальности.

Осень

Я надеваю сарафан, красный, словно губы твои медовые, а на нем цветы белые — рассыпаны, словно волосы пепельные по твоим плечам.
И надеваю носки теплые, вязанные еще в том году Вестой, с узорами цвета полевых васильков и клевера, с такими же, как на воздушных шарах, змеях и твоих руках.
Я вплетаю в косы ленты, цвета закатного солнца, опавших кленовых листьев и веснушек на твоих щеках.
И солнечные зайцы на потолке нашей квартиры по средам танцуют наедине со мной, когда ты до вечера отлучаешься.
Мы завариваем имбирный чай и дожидаемся тебя; в комнату врывается холодный ветер, и по карнизу барабанит дождь, выбивая чечетку и наши с тобой имена.
Ты возвращаешься, каждый вечер принося за собой шлейф из запаха влажного асфальта после дождя и приятной утренней сырости вперемешку с ароматом кофе.

Август, сладкий, томный, смуглолицый, выпивает с нами по чашке имбирно-медового чая и неторопливыми шагами уходит на юг.

Одни скажут, что я не знаю, чего хочу; другие, что у меня достаточно больше сердце, чтобы любить нескольких людей одновременно. Я скажу: "В следующий раз стреляйте в голову".

Раньше я думала, что не проживу без тебя так долго. Сейчас я думаю, как бы ты прожил в порядке все это время.

Я отчетливо чувствую скорое приближение осени: в сыром воздухе, когда небо и солнце закрыты от глаз облаками, в холодных порывах ветра по утрам, в медленно опадающих листьях с деревьев у тротуаров и пожелтевшей траве.

Совсем скоро я поеду в Питер. Веришь-нет, совсем скоро я стану счастливой до последних жилок на несколько дней.

"Мы будем бежать по Невскому, мы будем лежать у Финского. "

Некоторые люди чертовски красиво спят. Даже не просто красиво, а как будто бы даже утонченно. Как будто бы их лицо находит свою гармонию именно во сне и становится таким нежно-прекрасным.

Если бы я была мужчиной, я бы была капитаном корабля дальнего плавания, подавала бы сигналы вдаль протяжными гудками, вглядывалась бы через подзорную трубу за горизонт, курила бы трубку прохладным летним вечером под музыку с граммофона, вела бы путевой дневник и следила за точной работой матросов, словно мастер за работой механизма из шестеренок и пружин в часах.

Спину — ровно, голову — выше, язык — за зубами. Мы научимся готовить идеальные вишневые пироги, не опускать взгляд, убивать молчанием и оживлять словом. Даже моему клену душно в этом огромном городе. Но, не смотря ни на что, я все равно срезаю солнечно-желтые цветы и ставлю в вазе на кухню — праздник жизни по умолчанию. Не смотря ни на что, завариваю чай, добавляю в пломбир лимонный сок, зову друзей смотреть кино под открытым небом и встречать восходы с высоты птичьего полета.

Недавно было сказано:"Давай поиграем: притворимся, что ничего прекрасного не было, ты будешь молчать, потому что все равно, а я - потому что гордая." Скоро "потому что все равно" буду молчать я. Ты можешь сколь угодно играть пассивного игрока — прошлое не забывается, а больше у тебя ничего нет. И можешь сколь угодно отрекаться от всего человечного — я видела эту человечность в тебе, когда ты писал мне самые прекрасные слова на земле.

Хочу научиться стойкости, чтобы ничто не могло вывести меня из себя, не могло ранить или нарушить мое спокойствие. Хочу научиться быть сдержанной, сильной духом, хранить молчание, держать взгляд, спину и себя в руках. И усмирить свою импульсивность

— Как твои дела?

— Доходят до соленой жути. Соленой, потому что картошку пересолила, а жути, потому что песни уж больно проходят сквозь все фибры души.