Это просто Вьюи блог

Препарирую сердце, вскрывая тугие мембраны.
Вынимаю комки ощущений и иглы эмоций.
Прежних швов не найти — но я вижу и свежие раны.
Ножевые и рваные — Господи, как оно бьётся?..

Бывает накатывает ощущение, которое тянет и не дает тебе жить. И ты, как обычное, весьма недалекое человеческое существо, ходишь и ноешь всем о своих проблемах. Не думаешь о близких своих, нет, думаешь, но исключительно как о твоих слушателях, красивых ушах и душах в которые ты выльешь все свои боли до капельки. Но проблема этого механизма в том, что чем больше тебя слушают - тем больше ты плачешься и сосуд с болью этот бездонный и необъятный. И сколько бы ни ныла, сколько бы советов не слышала - ни к чему не приходишь, только вот боли этой еще больше становиться. Ты грузнешь в себе, тонешь - родных не слышишь, не слушаешь, не спрашиваешь, такая себе фигурка под лобовым стеклом, у которой голова качается при движении, и все, киваешь и думаешь себе и своем, хотя нельзя так, так неправильно.
И вот к чему я пришла - никто и никогда не поможет тебе кроме самой себя. Просто надо закрыться от всего мира, отпустить ситуацию и решение снизойдет на тебя, как чудо, как самое великое в мире счастье.
Я провела день в глухих мыслях о чужой боли, я долго гуляла по Крещатику, Майдану, Институтской - родным улицам, где каждый дворик и закоулочек знаком, и смотрела на лица людей, которые умерли, и добавляла цветы в горы которые уже лежали рядом с фотографиями. Каждому человеку - свое дерево, к которому прикреплена фотография и под которым горами лежат цветы. Возле одного дерева стояла на коленях девушка и безутешно рыдала, красиво одетая и ухоженная, но изуродованная горем.
Я не могла отвлечься от мыслей об этой девушке и оставшись наедине с собой, сидя на лавочке, солнце светило очень -очень ярко, я щурилась и курила и думала, не давая себе никакого покоя. И уже по дороге домой у меня прояснилось на душе, стало спокойно.
Я живая, я молодая и я не хочу больше плакать ночами, давиться дымом или алкоголем. Я жить хочу, хочу жить счастливо, хочу жить в свое удовольствие. Надо идти дальше, всегда идти дальше, если тебе только 18 так точно. Нельзя смотреть в стену и страдать и плакать, нельзя мучить окружающих людей и эгоистично пользоваться ними. Надо давать как можно больше миру и ничего не ждать в ответ, никогда и ничего не ждать. И никого.
Ты открываешь новую главу книги и начинаешь читать о чем-то совершенно новом, целостной историей с предыдущими главами, но все же о новом. И ты не знаешь, вернется ли автор к теме, которая осталась на предыдущих страницах, как бы ни хотела узнать, есть только один вариант - читать дальше, только так узнать можно. Бывает такое, что предыдущие главы были яркими и красивыми, или наоборот оставили осадок, но нельзя возвращаться, что бы перечитать, иначе можно и до конца не дойти.
Новая глава.

"Просто Вечный хотел развлечься
И проверить меня тобой.
Я ждала от Него подвоха -
Он решил не терять ни дня.
Что же, бинго. Мне правда плохо.
Он опять обыграл меня."

В определенных узких кругах БДСМ элиты есть такая крайняя степень приобщенности, во время которой на рабов ставят клеймо, именно выжигают. По рассказам это фантастически больно и это безвозвратное решение, потому что такое клеймо, как правило, уже нельзя скрыть или как-то утаить. Имя господина навсегда остается на теле уродливым шрамом.

На мне сейчас горит точно такое же, на каждом миллиметре коже, его выжигают и выжигают неведомые люди своими руками и усмешками, а я корчусь от боли под этими руками. " Ненужная", "Ты ему не нужна", " Ты никому и никогда не была нужна и сейчас - не исключение" - вот такие вот слова жгут меня, жгут кожу и оставляют едкие следы, которые временами непроизвольно заливает слезами или яростью.
Говорят, что между двойняшками и близнецами существует связь, они чувствуют эмоции друг друга на расстоянии, и знают, когда другому нужна помощь. Вот я свято уверенна, что и между любящими людьми существует такая связь. И я, каждый раз ложась спать и закрывая глаза и посылая свое "спокойной ночи, любимый, пусть твои кошмары перейдут мне, а ты только спи" через сотни километров и стен, все меньше и меньше чувствую отклик. И от этого, я лишь горячее начинаю любить, желать и мечтать. И знаю, что это станет моей погибелью, потому что все у меня всегда так, не заслуживаю я счастья ни малейшего, я очень плохой человек. И даже эти мысли значат, что я плохая, ведь я не должна допускать сомнений в Его словах.
Я должна была бы отвлечься, забыться, но эти мысли уничтожают меня, доканывают. Делают слабой и уязвимой. Да что там, я сама себя дико ненавижу. Все, что я делаю - абсолютно механически и безвкусно, не остается отпечатка меня, потому что я до дна растрачена и пуста. И даже сегодня, после шикарного поздравления и приглашения на идеальный завтрак, я всего лишь мягко улыбнулась и выдавила из себя спасибо, даже не запомнив ни слова из разговора с человеком, для которого это много значило, которые решался на это несколько месяцев. Ведь даже отчета себе не отдавала где я и что я делаю.
Ты стал родным, ты за шкирку меня вытягиваешь из всего этого и даришь часть себя, что бы я смогла жить и выживать и я стараюсь, правда стараюсь быть благодарной, но что-то вообще никак не выходит и это еще один повод в моем длинном списке "Почему ты ничтожество".
Даже и не пишется больше ничего, надо только плотно закрыть глаза и подождать, пока все закончиться. Господи, если бы ты знал, как мне необходимо, что бы он любил меня, как это меня спасает и вытягивает из всех бед вокруг, какой это мощный пинок под зад, когда и руки опускаются и дышать нечем. А ведь всем, даже самым сильным нужен стимул, что бы бороться, нужна причина, повод, как это не назови, без этого - ты сдаешься.
Мама молчит и врачи молчат. И медсестры даже как-то странно улыбаются мне. Не знаю чем это все закончиться и чего мне ждать, но моя причина бороться тихонько ускользает. Скоро я окажусь в палате, в 4 стенах, один на один со своими мыслями, и как бы с ума не сойти от всего этого.
Да, наверняка, Он - это проверка Господня, выдержу ли, откажусь ли, раньше даже при намеке на нечто подобное - бежала сломя голову, забывала, выбивала из себя такое, не хотела и не могла ничего. А сейчас впервые захотела. Захотела рожать курносых карапузов и быть его опорой, его домашним тылом, его женщиной, спасать его и помогать ему. Что уж говорить, если я согласилась с ним на то, что мне казалось невозможным и ненужным, только бы ему хорошо было.
Что ж, если подвести итог - я бесповоротно пропала, и я тону, и не знаю, как мне бороться с этим, как выдерживать, как спастись и где найти спасенье. Он - моя душа. А без души человеку никак, без души человек пропадает. И как донести ему, какую боль он мне причиняет, до какого безумия доводит отсутствием своим.
Или как научиться принимать это отсутствие, сохраняя всю любовь в себе в первоначальном виде, без примесей одиночества и разочарования.

И прости, что ты проснешься и прочтешь это. Нельзя было давать тебе ссылку, ты не должен все это читать. Но уже поздно и писать мне больше некуда, ручка выпадает из руки, а буквы размывает на бумаге, напишу сюда, а на утро буду стыдиться, что не сдержалась.

"так они меняли клёпаную кожу на шерсть и твид
обретали платёжеспособный вид
начинали писать то, о чем неуютно думать,
а не то, что всех удивит"
В.П.

А ведь и вправду, пишу я о том, о чем мне неуютно думать. О тех мыслях, которые причиняют физическую боль и острыми занозами тычутся куда-то в район ключиц. А о другом и начинать-то не стоит, ведь нельзя писать для кого-то, можно писать только от себя - только тогда, именно в тот момент, это становиться наиболее искренне написанными словами, самыми честными мыслями, которые, если не продавили бумагу так, что можно провести пальцами по обратной стороне листа и буквы чувствовать, то оставили белесые следы на клавишах и жгутся, когда ты заново прикасаешься к ним.
Пустота стала давить на меня вчерашним утром и ударят по голове. Отсутствие мыслей важных, вселенских таких - кажется диким и чужим. Начинаются заново дни, которые ты проживаешь, а не живешь. Ненавижу себя за то, что так много всего в состоянии повлиять на меня, мою жизнь, мои мысли и восприятие жизни.

Даже не состряпать текстика умного, или пожалуй веселого, стишка написать и карандашиком серым на бумаге - не оставить свою возню. Вчера четырежды брала в руки кисточку и тщательно погружала ее в акварель, но вот испачкать бумагу не решилась. Я знаю, определенно знаю, что я хочу нарисовать. Вверху листа две жилистые руки, которые крепко сжимают красное яблоко, а внизу длинная дорогая, такая как вела к старому бабушкиному дому, а вдалеке дерево, серое и голое, как те, которые сейчас маячат на улицах, но совершенно особенное. И если ты даже не решаешься что-то нарисовать и принимаешь решение написать это – мысли и буквы, и слова нужные бегут от тебя как от огня, что бы не быть выжженными нигде, ни в одно месте в мире этим чертовом, что бы горело все синим огнем, но не сгорало. У меня часто стоят перед глазами вещи, которых я никогда не видела, но они мне кажется незыблемо родными и честными, более честными и реально осязаемыми, чем те, к которым я могу прикоснуться.

Все окружающие люди вызывают смешанные эмоции. Сейчас хочется свой крохотный домик, где-то далеко-далеко от города, что бы не телефонов, ни интернета, только ты и много хороших книг. А для меня все книги, которые пережили по пол века безотчетно становятся именно такими. И было бы все это моим самым большим счастьем. Книги, несколько планшетов с закрепленными белыми листами, подточенные карандаши и тишина, такая, какой в городе ни за что не найти. Что бы можно было на порог выйти босиком и стоять под пронизывающим ветром в темноте и дышать, дышать жадно, как впервые в жизни и смотреть в темноту, где я наверняка бы увидела больше чем на самой освещенной сцене.
И чтобы мальчик из ближайшей деревни приносил по утрам свежее молоко. И можно было бы сидеть на деревянном грубом полу и сворачивать из тусклой бумаги сигареты с табаком, самым настоящим. А потом курить на крыльце и запивать горечь теплым молоком.
Вот это было бы богатство, вот это была бы роскошь. Оказываться там хотя бы один день в неделю и я была бы самой счастливой, живя мечтой об этом дне остальные 6 -пустых. Ведь ты даже ощущаешь запах дерева из которого построен домик, и знаешь какой на вкус ветер, который будет бросать листья тебе в лицо по ночам, и знаешь какого это сидеть на том крыльце, где возможно было бы лучше, чем в доме, где ты выросла, но никогда по настоящему счастливой не была. Осталось найти тот самый домик, старый и обшарпанный, но очень уютный и теплый, что бы дровами можно было топить зимой. И о нем бы знали только самые любимые, секретное место для тебя и вечный приют для тех, кто бы в нем нуждался. Там не надо будет разговаривать, там можно будет жить.

"… еще не родилось на свет первое человеческое существо, лишенное этой второй кожи, называемой эгоизмом, что куда прочнее первой, которая закровит, чуть только ткни ее. "
Жозе Сарамаго

По началу, это - казалось, а возможно и было (в чем очень сомневаюсь) моим эгоизмом, но потом, он стал той неотделимой от меня частью, которая приносит мне бурю эмоций и переживаний.

Я привыкла все четко знать и сразу давать определения всему новому в моей жизни, но ты поставил меня в тупик, считай в угол лицом, как в детстве папа наказывал меня, если я слишком смело себя вела. И вот я стою в этом углу, рассматриваю узорчатые обои и все не могу слово подобрать, придумать или выдумать даже, для того, что ты со мной делаешь. То ли это сумасшествие, то ли я просто падаю в пропасть, но я знаю, что летим мы туда вместе, и при том колоссальными темпами.

Знаешь, сначала это было как-то дико и странно, неловко даже. А потом я привыкла, свыклась с мыслью, что ты нужен мне и стало легко и просто. Главное не думать об этом слишком много и слишком часто. Но мысли стали делиться четко поровну между вами и это пугает меня. Как это возможно, так заболеть, человеком который и твоим то будет очень редко, выхваченными кусками из ваших повседневных жизней? Хотя, наверное в этом то и все дело. Ведь все, что "нельзя" так и будоражит наши мысли и наше сознание, заставляет стремиться к нему и страстно этого желать.

А может потому что ты - полная противоположность ему. Совершенно иной, совершенно другие вызываешь у меня чувства и желания, наверное это и заставило меня переступить через мои, годами взлелеянные, принципы, которыми я бодро забивала себе голову перечитывая тонны книг и не замечая реальной жизни. И ведь, что страшнее всего, я знаю, что ты будешь для меня счастьем, счастьем, которого он недодаст, хоть и несознательно.

Я сижу на стуле, ты подходишь сзади и накрываешь мои плечи красивыми руками, я вздрагиваю от горячего дыхания на шее, и я вдруг становлюсь собой, маленькой и неуверенной ни в чем в этом мире. Я шепотом тебе говорю о всем самом лучшем, что было в моей жизни, и прячу нос в плече, только что бы отвлечь тебя от твоих мыслей и тихо дышу, что бы ты смог уснуть, если выйдет конечно и я могла беречь твой сон, и обнимать всю ночь, отгоняя плохие сны. Эта картина так четко стоит перед моими глазами, как будто это тянется уже на протяжении веков и обречена на то, что бы повторяться из раза в раз.

Тебя, как это не странно, надо защищать от тебя же, и я пошла на это, потому что не могла поступить иначе. Я не верю в судьбу, но я верю в человеческие поступки и мысли, которые создают нашу жизнь и строят будущее и борются за настоящее. Всегда будет тяжело, но ведь тяжело не значит плохо, просто значит, что надо прилагать больше усилий.
И мне страшно становиться от того, что я могу причинять тебе боль и вынуждена буду это делать много раз в будущем, как некое кошмарное равновесие. Покой и злость будут для нас неразделимы.
Ведь знаю же, что буду рваться на части, как сейчас уже это происходит, но мне будет за это предоставлено много радостей, в сравнении с которыми мои проблемы покажутся мелочами.

И вот мои личные маленькие демоны сидят за длинным столом, и постукивая когтями по красивому рисунку, с интересном наблюдают за всем происходящим, переговариваются и много смеются, а я даже ничего не могу поделать, и стараюсь как можно меньше давать им повод торжествовать, но сопротивляться практически невозможно.

"И томное сердце слышит
Тайную весть о дальнем.
Я знаю: он жив, он дышит,
Он смеет быть не печальным. "
Анна Ахматова

Одну единственную вещь, я могу сказать точно, я в этом более уверенна, чем в порядке букв в моем имени: Я люблю.

Вот только странно, что любовь приносит иные эмоции обычно, мне говорили, я точно знаю. Взаимная и та самая любовь вдохновляет на великие вещи, дает шанс быть добрее, нежнее ко всем вокруг. Дарит крылья, а я, никогда не была крылатой. И вот, я сижу, и во мне раздроблены все позвонки, мне нечем дышать и я пью на 2 таблетки больше, каждый божий день. Закрываешь глаза и пульсирующая реальность накрывает тебя с двойной силой, с двойным восторгом подсовывая тебе под нос все, о чем ты не хочешь думать. И вместо вдохновения и счастья, ты ходишь, текстики пишешь свои слюнявые, по две пачки сигарет в день выкуриваешь и давишься потом кашлем до утра. Разговариваешь с близкими, а слов то и не слышишь, лиц не запоминаешь и отчета себе не отдаешь ни в чем. А надо бы, неплохо бы было, если бы головой думала иногда, и научилась по щелчку пальцев забываться в крепком и сладком сне. Минуты неожиданно тянуться километрами, точно такими же, какие разделяют тебя и меня. Положив время на весы, мы находим длинные минуты и очень короткие часы.
Невольно начинаешь задумываться о том, что, может, это ты любишь, а тобой играют? Забавная такая игра, сама ведь знаешь, твоя любимая была еще пару месяцев назад. Можно сидеть и смотреть, до чего может дойти человек в унижениях, когда он влюблен. А потом с подружками обсудить еще и похохотать, сука. И начинаешь думать, что возможно вот оно, то самое возмездие которым нам угрожает церков и бибилия, и бородатые священники. Получи, стерва, почувствуй как это. Неприятно, да? Больно? Чувствуешь себя дерьмом? А ты наслаждайся, сучка, так как наслаждалась всеми своими игрушками.
И вот сидишь, сама себя обнимаешь и чувствуешь насколько ты холодная и замерзшая и как хочется наконец согреться. А страшнее всего, что ты знаешь, что вот эта твоя блядская злость испариться в момент, когда он напишет. А как объяснить то, что сердце останавливается от звука сообщения и в ноги падает, и где-то там продолжает трепыхаться. И потом понемногу возвращается на место, когда видишь, что не от него?!

Наконец приходит вывод в голову: любовь может принимать самые разные формы и быть совершенно разного качества. Качество это трансформируется со временем, ведь изначально - гибкое как пластилин. И ты замечаешь за собой глупую привычку - произносить его имя в слух, когда думаешь о нем. А ведь так и до психбольницы не далеко, потому что обрывки фраз сказанные вслух и в никуда начинают пугать не только тебя, а еще и окружающих. Вот ты в радостной эйфории, а вот ты падаешь ниже плинтуса в ледяную воду и сидишь в ней со своими соплями и как будто бы умираешь медленно. А он появиться, всегда появляется, покажет и расскажет тебе как хорошо с ним, даст это прочувствовать и вновь исчезнет. И ты опять вернешься на свое дно, тебе ведь там уже даже уютно, не так ли? Нравиться жалеть себя, баюкать, разговаривать вслух и выписывать тут это.

— А ведь вообще вечером хочется, чтобы кто-нибудь был рядом, правда?
— Вечером, да.. Когда наступает темнота.. Странная это вещь.
Эрих Мария Ремарк

В очередной раз просыпаешься, как будто выныриваешь из бездонного болота, а на коже до сих пор горят прикосновения, которые почудились. Очень странно чувствовать отвращение от них, хотя они давно забыты. И все равно, липкость - как театральный грим, плотная пленка, которая сидит второй кожей, облепливает тело. На лице чувствуешь опять эти следы, снова плакала во сне, истеричка этакая.

Свешиваешь ноги с кровати и прижимаешь их к полу ледяному, как будто ты, это уже вовсе не ты, холодно констатируешь факт – опять появились эти кошмары, значит тебя что-то беспокоит, сама знаешь что ведь. Два три глубоких вздоха и медленно вспоминаешь, что должна сделать за день, сколько дел отделяют тебя от того, что бы вновь прислониться к подушке за очередной порцией мерзости.
Главное, когда засыпаешь, до последнего представлять себе выдуманные объятия перед сном, вот она – крайняя степень одиночества. Главное как можно быстрее уснуть, но это удается нелегко, хоть до кровати доходишь уже в бессознательном состоянии, а то и вовсе не доходишь, и сворачиваешься в комок на полу под пледом, во сне то книгу, то телефон сжимая. Перед сном накатывают волнами глупые мысли обо все на свете, о том, что вроде как повзрослела, а так мало в жизни изменилось, как и в детстве мучают кошмары, только уже реальные, когда-то произошедшие, за горло держащие.

Сон не приносит отдыха, облегчения, встаешь с горящей головой и ждешь, пока, кто прольет взгляд емалевый, на башку твою глупую. Но никто не хочет посмотреть на тебя по доброму, всем нравиться колоться - иголки вставлять в тебя. Ежишься в метро и автобусах от этих бесконечных мужских взглядов, всегда по одному пути: лицо, грудь, коленки и обратно, ну и на одежду – оценивающий, на лицо – одобряющий. А потом начинается пытки взглядами, когда тебя трахают глазами на том же сиденье, с которого тебе вставать через 2 остановки/ станции и идти в куда-то, там сидеть тоже, но уже спокойней, тут только одежду оценят и в душе порадуються твоей грустной мордашке, да по плечу похлопают: « Ничего, все хорошо будет, ты держись. Но если надо, то мы добьем, ты же знаешь, это мы легко, это мы запросто». Ты и это все терпишь и потом с закрытыми уже глазами едешь к самой доброй девочке в мире и залазишь к ней в кровать. Она обнимет всегда и к себе прижмет, а к приходу заварит ароматный чай и подаст тебе твой плед на пороге. И ты с ней, как было и в 6 лет, как есть сейчас и как будет еще очень много лет, идешь на балкон, который уже столько историй услышал, что его можно в музей славы превратить, только вот ничего такого в жизни мы не сделаем, что бы у кого-то возникло желание увековечить нас, все наше, с нам связанное. Вы сидите так, иногда молча, а иногда с пылом споря о чем-то до вечера и ты знаешь, что надо опять идти домой. Выдыхаешь дым последней сигареты в пачке и начинаешь натягивать пальто, на онемевшие руки. Растягиваешь 5-минутный путь до несуразных размеров и в итоге опять оказываешься дома. Ванная, чай, ноутбук, книга, заплести косу и пижаму одеть, что бы удобней было видеть неудобные сны. И тихонько так просишь Бога, нет, не молишься, а именно просишь (не знаю как можно читать молитвы где-то записанные, ведь это же не верно, говорить с НИМ словами, которые знают все, кому это только угодно, должны быть чертовски надоедает слушать одно и то же), что бы мамочка была счастлива, и о каждом родном человеке вспоминаешь и просишь, а о себе не просишь, потому что нельзя просить о себе, нельзя и все тут.
Долго уговариваешь себя заснуть, подтягиваешь колени к груди, как будто легче дышать станет и болеть не будет. И засыпаешь, наконец. И опять, открываешь глаза навстречу всему новому, и радуешься - если сны не снились и опять думаешь, как жить-то надо правильно, что бы забыть - если снились.

" Потому что болью налито всё, и довольно страшною - из нее не свить ни стишка, ни бегства, ни куклы вуду; сколько ни иду, никак ее не откашляю, сколько ни реву, никак ее не избуду. Кроме боли, нет никакого иного опыта, ею задано все, она требует подчиниться. И поэтому я встаю на заре без ропота, я служу и молюсь, я прилежная ученица."
В.П.

Я всего лишь маленький ребенок, которого загнали в угол 3 года назад и приказали быть взрослой. Да и не то, что бы приказали, а не оставили выбора. Оставили один на один с собой и с мамой, которая стала больше походить на грудного ребенка, чем на взрослую женщину.

И ровно с того момента боль - приняла совсем иное качество. Любая физическая боль, оправдывается тем, что имеет четко очерченные начало и конец, пусть не всегда видимый, но неминуемо приходящий конец. И свойство стираться, забываться из памяти, начисто принимая каждый новый шрам и оставляя тонкую ниточку воспоминаний, да и та со временем перетирается.
А вот с моральной болью все иначе, она мучает, камнем лежит на груди, и давит, давит, и не отпускает тебя ни на минуточку, ни на момент. И ты края не видишь, конца не знаешь, и прогнозов никаких врачи не дают. И врачей таких-то нету, что бы прийти можно было, сесть в обшарпанном кабинетике напротив, на стуле который столько горя видовал, что и представить страшно. И вот сесть бы на такой кривой стульчик, поджать бы ноги и скомкать старый и влажный платочек, в клеточку такой, в руке и поведать о том, что болит тебе и мешает и жить спокойно не дает. И что бы он мол: " Вот вам рецептик, в аптеке купите капельки, пропейте их месяц и все, больше никогда и не вспомните об этой глупости, честно Вам говорю, начисто забудете". Бумажку бы эту вырвать из рук и побежать в аптеку, одну за одной на ходу выкуривая, протянуть ее толстой и уставшей аптекарше в, некогда белом, но ныне пожелтевшим от старости и тусклого света лампочки в подсобке, халате, и что бы она с безразличным видом протянула таблеточки, и сдачу отсчитала тебе руками, с которых минуту назад крошки стряхнула, да все об тот же халат вытерла.
И ты несешь этот пакетик домой, с гордым видом таким, как ребенка в руках колышешь, приходишь, сползаешь по стеночке на пол, профессорским отточенным движением надеваешь очки на переносицу. И как старушки, которые от безделия маяться, внимательно читаешь, что же там тебе предписали. Сколько же надо этого лекарства чудотворного выпить, что бы не болело больше, не тревожило и не ныло, когда ты совсем одна, а за окном ветер вырывает зонтики у людей и заставляет ворчать одиноких стариков в своих пыльных коробочках, потирая пальцами больные суставы, не дающие кружку в руки взять и не пролить на пол воду.

Но это все, всего лишь глупые мысли, которые часто появляются ближе к ночи. И врача того не существует, и кабинет тот еще не построили в том здании, которое должно обветшать, что бы вызывать доверие и заставлять говорить полушепотом в пустых коридорах. И формулу тех таблеток, которые бы стирали воспоминания и мысли - не придумали еще. Люди бьются, бьются над этим, а придумать никак не могут. И аптекарша не родилась еще, и в 15 не решила стать врачом, лучшем в мире, что бы жизни спасать и что бы все уважали и ценили, и халат не купила, который должен пожелтеть, дабы пятна не так видны на нем были от чая с лимоном. Да и аптеку не построили еще, на том месте, где она будет, пока что стоит маленький магазинчик, куда ходят те самые старушки с больными суставами, что бы нитки себе купить разноцветные и связать очередные носки для внуков, которые временами, когда не играют счастливых, подыхают от боли на полу в собственных ваннах.

Нет, жить можно, жить нужно и — много:
Пить, страдать, ревновать и любить, —
Не тащиться по жизни убого —
А дышать ею, петь её, пить!
Владимир Высоцкий


Высоцкий - самый невероятный исполнитель для меня. Слушать его песни - это тоже искусство. Это целый ритуал, которого я неотступно придерживаюсь. Это всегда одиночество, всегда крепкие сигареты и не менее крепкий кофе, или же - стакан холодного молока. Закрыть глаза и слушать, слушать и курить, курить и жить. Он писал, как никто из мертвых и ныне живых, он делал это просто и непринужденно, а ведь этого так не хватает многим другим, возможно в проекте красивым песням.
Простота - привлекательна. Сама по себе по факту, является обворожительной и необычайной. "Тебе надо все самое лучшее" - верно ведь, но самое лучшее для меня скрыто в простых вещах и людях.
И вот, закрываешь глаза и слушаешь красивые, прямые и точные слова, которые не покрыты вуалью из "додумай" и "понимай, как хочешь". Как будто слова идут прямо из сердца, как будто ты сейчас слышишь их вживую, а не на записи - протяни руку и прикоснись к тому, кто поет, не бойся, девочка.
Музыка заходит за спину и укрывает плечи теплым пледом, и чудесный голос, с хрипотцой, но такой родной, что замирает сердце. А ты щуришься этим звукам, прикрываешь глаза и медленно вдыхаешь вязкий дым, задерживаешь в легких и медленно выдыхаешь, и дышать начинаешь в такт ритму тихонько бормоча знакомые слова под нос. И ведь что бы не случилось, что бы не произошло - всегда слова будут, как будто для тебя написанные, как будто для тебя созданные!
И вот когда мне плохо, и хочется много курить - я на набережную, сажусь на лавочку лицом к воде, в ушах звучит " Я так же против выстрелов в упор!" и, нет, проще не становиться, становиться спокойно. И злость уходит и нервы, и ты погружаешься в песни с головой, как будто бы ныряешь с головой в озеро с горячей водой, а в нем отражается лес и столетние сосны вокруг, и накрывает спокойствие, в мире больше нету важных вещей - ты, песня и сигарета в руке, пепел которой сдувает ветер и уносит далеко-далеко, дальше, чем ты можешь себе представить, и ветер же ее докуривает, пока ты, дурочка, в воду смотришь, как будто там есть решение всех твоих проблем. А ты смотри, уверенно так смотри, вдруг что-то да и увидишь там.

Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, не жить…
Мне близок Бог - но не могу молиться,
Хочу любви и не могу любить.
Зинаида Гиппиус

По той ли причине, что папа всегда хотел сына, или по той, что его слова дома было закон - мне нельзя было в детстве плакать. Меня стыдили за каждую пролитую слезу и говорили, что плакать нельзя. В голове отпечаталось и до сих пор живет убеждение: слезы - это слабость, унижение и позор.
И вот от души поплакать не выходит даже наедине с собой или когда такая реакция, возможно, была бы естественной. Плакать нельзя, надо держаться. Любую боль можно трансформировать в ярость и выплеснуть в истерике. Можно бить посуду, молотить руками по всему, что есть вокруг, кричать до хрипоты - помогает, всегда помогало. Но плакать нельзя.
Прожив полных 17 и стоя на пороге своих 18 лет, я четко и безвозвратно осознаю, что это - определенная форма морального уродства. Страшные новости и ситуации вызывают истерический смех и ничего более, ведь нельзя быть слабой.
И лишь одна единственная вещь в мире может заставить меня заплакать, и то, даже после рыданий легче не становиться. Становиться мерзко от самой себя, противно осознавать какая ты слюнявая нимфетка, что не смогла пережить все на свете с каменным лицом, ведь умеешь же притворяться, умеешь играть и саму себя тоже умеешь убеждать.
И с этой вещью, с той самой, ты сталкиваешься все чаще и чаще, после того как начала испытывать какое-то счастье особого, ранее не ведомого вида и сорта.
Эта вещь - бессилие. Привыкнув держать все под контролем и быть хозяйкой своей жизни и эмоций, очень трудно признаваться себе в том, что кто-то может повлиять на твоей настроение и поведение. Более того, заставить или убедить что-то сделать, хотя ранее ты была в состоянии принимать решения сама.
Бессилие - неспособность или отсутствие возможности сделать что-либо; беспомощность. Такое определение можно найти в википедии, ведь она знает все, интернет подскажет вернее головы и ощущений. Но никто не напишет и не расскажет, как оно раскаленным комом сидит в груди, жжется, острыми спицами не дает дышать и думать о чем-то другом. И ты пытаешься, честно пытаешься превратить его в ярость, но не можешь. И сползаешь по какой-то стене на корточки и до последнего пытаешься держать лицо хотя его заливает слезами.
Прожив далеко не много лет, не зная бедности, страшных болезней, не видя много смерти и горя, я могу, тем не менее, признать, что для меня нету ничего страшнее ощущения собственной беспомощности.
Это сводит с ума. Все равно, что оказаться в клетке сплетенное из человеческих рук. Ты четко осознаешь свою немощность в условиях и условностях возлелеяных другими людьми. Вроде как пощечины: "Ты ничего не можешь поделать с этим. Сиди и смотри как все будет рушиться у тебя на глазах, как время будет отнимать у тебя людей и поливать дерьмом воспоминания о них. Вот, на тебе очки, что бы изображение было объемным. Только вот, крошка, не забывай закрывать ротик, муха залетит".

И ты сидишь и смотришь, и ротиком тоже время от времени хлопаешь, воздух вроде как ловишь, а вроде как пытаешься что-то сказать. Такая пытка может тянуться долго, очень долго. Просто ты хоть трясись от злости, хоть плачь, хоть молись, хоть кричи на всю улицу - ТЫ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ ПОМЕНЯТЬ. А потом живи с этим, и пусть пропадет весь мир пропадом, но ты будешь думать об этом, пока кто-то свыше, или самые глупые обстоятельства это не изменят. Плачь пореже, да посылай все к черту почаще. И жди, уперто жди неведомо чего и смотри как твои мечты сбываются у других, и радуйся понатуральнее их счастью, хотя этим искусством ты уже овладела в совершенстве, тупица.