" Потому что болью налито всё, и довольно страшною - из нее не свить ни стишка, ни бегства, ни куклы вуду; сколько ни иду, никак ее не откашляю, сколько ни реву, никак ее не избуду. Кроме боли, нет никакого иного опыта, ею задано все, она требует подчиниться. И поэтому я встаю на заре без ропота, я служу и молюсь, я прилежная ученица."
В.П.
Я всего лишь маленький ребенок, которого загнали в угол 3 года назад и приказали быть взрослой. Да и не то, что бы приказали, а не оставили выбора. Оставили один на один с собой и с мамой, которая стала больше походить на грудного ребенка, чем на взрослую женщину.
И ровно с того момента боль - приняла совсем иное качество. Любая физическая боль, оправдывается тем, что имеет четко очерченные начало и конец, пусть не всегда видимый, но неминуемо приходящий конец. И свойство стираться, забываться из памяти, начисто принимая каждый новый шрам и оставляя тонкую ниточку воспоминаний, да и та со временем перетирается.
А вот с моральной болью все иначе, она мучает, камнем лежит на груди, и давит, давит, и не отпускает тебя ни на минуточку, ни на момент. И ты края не видишь, конца не знаешь, и прогнозов никаких врачи не дают. И врачей таких-то нету, что бы прийти можно было, сесть в обшарпанном кабинетике напротив, на стуле который столько горя видовал, что и представить страшно. И вот сесть бы на такой кривой стульчик, поджать бы ноги и скомкать старый и влажный платочек, в клеточку такой, в руке и поведать о том, что болит тебе и мешает и жить спокойно не дает. И что бы он мол: " Вот вам рецептик, в аптеке купите капельки, пропейте их месяц и все, больше никогда и не вспомните об этой глупости, честно Вам говорю, начисто забудете". Бумажку бы эту вырвать из рук и побежать в аптеку, одну за одной на ходу выкуривая, протянуть ее толстой и уставшей аптекарше в, некогда белом, но ныне пожелтевшим от старости и тусклого света лампочки в подсобке, халате, и что бы она с безразличным видом протянула таблеточки, и сдачу отсчитала тебе руками, с которых минуту назад крошки стряхнула, да все об тот же халат вытерла.
И ты несешь этот пакетик домой, с гордым видом таким, как ребенка в руках колышешь, приходишь, сползаешь по стеночке на пол, профессорским отточенным движением надеваешь очки на переносицу. И как старушки, которые от безделия маяться, внимательно читаешь, что же там тебе предписали. Сколько же надо этого лекарства чудотворного выпить, что бы не болело больше, не тревожило и не ныло, когда ты совсем одна, а за окном ветер вырывает зонтики у людей и заставляет ворчать одиноких стариков в своих пыльных коробочках, потирая пальцами больные суставы, не дающие кружку в руки взять и не пролить на пол воду.
Но это все, всего лишь глупые мысли, которые часто появляются ближе к ночи. И врача того не существует, и кабинет тот еще не построили в том здании, которое должно обветшать, что бы вызывать доверие и заставлять говорить полушепотом в пустых коридорах. И формулу тех таблеток, которые бы стирали воспоминания и мысли - не придумали еще. Люди бьются, бьются над этим, а придумать никак не могут. И аптекарша не родилась еще, и в 15 не решила стать врачом, лучшем в мире, что бы жизни спасать и что бы все уважали и ценили, и халат не купила, который должен пожелтеть, дабы пятна не так видны на нем были от чая с лимоном. Да и аптеку не построили еще, на том месте, где она будет, пока что стоит маленький магазинчик, куда ходят те самые старушки с больными суставами, что бы нитки себе купить разноцветные и связать очередные носки для внуков, которые временами, когда не играют счастливых, подыхают от боли на полу в собственных ваннах.