"так они меняли клёпаную кожу на шерсть и твид
обретали платёжеспособный вид
начинали писать то, о чем неуютно думать,
а не то, что всех удивит"
В.П.
А ведь и вправду, пишу я о том, о чем мне неуютно думать. О тех мыслях, которые причиняют физическую боль и острыми занозами тычутся куда-то в район ключиц. А о другом и начинать-то не стоит, ведь нельзя писать для кого-то, можно писать только от себя - только тогда, именно в тот момент, это становиться наиболее искренне написанными словами, самыми честными мыслями, которые, если не продавили бумагу так, что можно провести пальцами по обратной стороне листа и буквы чувствовать, то оставили белесые следы на клавишах и жгутся, когда ты заново прикасаешься к ним.
Пустота стала давить на меня вчерашним утром и ударят по голове. Отсутствие мыслей важных, вселенских таких - кажется диким и чужим. Начинаются заново дни, которые ты проживаешь, а не живешь. Ненавижу себя за то, что так много всего в состоянии повлиять на меня, мою жизнь, мои мысли и восприятие жизни.
Даже не состряпать текстика умного, или пожалуй веселого, стишка написать и карандашиком серым на бумаге - не оставить свою возню. Вчера четырежды брала в руки кисточку и тщательно погружала ее в акварель, но вот испачкать бумагу не решилась. Я знаю, определенно знаю, что я хочу нарисовать. Вверху листа две жилистые руки, которые крепко сжимают красное яблоко, а внизу длинная дорогая, такая как вела к старому бабушкиному дому, а вдалеке дерево, серое и голое, как те, которые сейчас маячат на улицах, но совершенно особенное. И если ты даже не решаешься что-то нарисовать и принимаешь решение написать это – мысли и буквы, и слова нужные бегут от тебя как от огня, что бы не быть выжженными нигде, ни в одно месте в мире этим чертовом, что бы горело все синим огнем, но не сгорало. У меня часто стоят перед глазами вещи, которых я никогда не видела, но они мне кажется незыблемо родными и честными, более честными и реально осязаемыми, чем те, к которым я могу прикоснуться.
Все окружающие люди вызывают смешанные эмоции. Сейчас хочется свой крохотный домик, где-то далеко-далеко от города, что бы не телефонов, ни интернета, только ты и много хороших книг. А для меня все книги, которые пережили по пол века безотчетно становятся именно такими. И было бы все это моим самым большим счастьем. Книги, несколько планшетов с закрепленными белыми листами, подточенные карандаши и тишина, такая, какой в городе ни за что не найти. Что бы можно было на порог выйти босиком и стоять под пронизывающим ветром в темноте и дышать, дышать жадно, как впервые в жизни и смотреть в темноту, где я наверняка бы увидела больше чем на самой освещенной сцене.
И чтобы мальчик из ближайшей деревни приносил по утрам свежее молоко. И можно было бы сидеть на деревянном грубом полу и сворачивать из тусклой бумаги сигареты с табаком, самым настоящим. А потом курить на крыльце и запивать горечь теплым молоком.
Вот это было бы богатство, вот это была бы роскошь. Оказываться там хотя бы один день в неделю и я была бы самой счастливой, живя мечтой об этом дне остальные 6 -пустых. Ведь ты даже ощущаешь запах дерева из которого построен домик, и знаешь какой на вкус ветер, который будет бросать листья тебе в лицо по ночам, и знаешь какого это сидеть на том крыльце, где возможно было бы лучше, чем в доме, где ты выросла, но никогда по настоящему счастливой не была. Осталось найти тот самый домик, старый и обшарпанный, но очень уютный и теплый, что бы дровами можно было топить зимой. И о нем бы знали только самые любимые, секретное место для тебя и вечный приют для тех, кто бы в нем нуждался. Там не надо будет разговаривать, там можно будет жить.