Думать.

Родной мой, как ты там? Чем живешь в этом новом, совершенно ломаном и ломающем мире? Знаешь ли ты теперь, сколько в тебе булатности, которую ты здесь в себе открыть никогда бы не смог?

Что до меня…я здесь почти неплохо, почти привычно и невероятно редко сопливо. Только почему-то без тебя я стала делать множество совершенно удивительных открытий! Позволь мне поделиться ими с тобой.

Знаешь, я никогда не замечала раньше, что поезд едет от Калужской до Беляево долго, а от Беляево до Коньково - меньше минуты. Что в маршрутке, что идет к тебе, нестерпимо жарко, а от остановки до твоего четвертого подъезда есть лестница с широкими и чуть неровными ступеньками. Что когда температура переваливает за 30, неприятно, когда к тебе прикасается кто-то или что-то. Оказывается, ночами гулять бывает страшно и небезопасно до той степени, что красота меркнет, а некоторые парни улыбаются мне не потому, что я забавная. Дико, но в сутках ровно 24 часа, в месяце - плюс-минус 30 дней, а в году - 12 месяцев, и цифры эти невероятно стабильны. Ты не поверишь, но нас окружали люди чаще несерьезные, мимолетные или даже случайные, но те, к кому относилась несерьезно я, оказались правильными и нужными, во всяком случае в определенный промежуток времени. Мне было странно узнать, что я не могу вмещать в себе все мелкие неприятности и большие беды отдельных близких знакомых и дальних друзей, что я не умею скучать больше, чем по двоим сразу, что даже среди своих есть любимые и остальные.

А еще невероятно, что дорога домой может длиться целый год. Ведь ты уже возвращаешься ко мне, я знаю.

Чем больше я живу, тем больше у меня появляется вопросов. И если раньше они были примитивными, то теперь…

Что такое любовь? Желание быть рядом или почти необходимость, чтобы у него все было хорошо? Красивые слова или незаметные поступки? Попытка понимания или потребность в ответности чувств? Борьба с эгоизмом или его подпитка?

Что такое одиночество? Когда рядом нет ни одного человека или когда нет ни одной живой души? Когда тебе не с кем поговорить или когда ты говоришь в пустоту? Тотальная ли это тишина или навясчивый гул неразборчивых голосов?

Что такое дружба? Обещания или внимание? Инициатива для плюсика в собственном списке хороших дел или бескорыстная помощь? Разделение как радостей, так и горестей или желание быть утешенным? Ограничение собственной боли для размещения в себе и чужой или полный эгоцентризм и нескончаемый монолог?

Что такое детскость? Вера в чудеса или наивность? Беспечность или желание впитать в себя мир? Доброта, сострадание или безответственность?

Что такое взрослость? Полное разочарование или трезвый взгляд? Способность себя обеспечивать или ответственность за слова, выбор и поступки? Мысли о будущем или рефлексия? Самовоспитание или самореализация? Ответственность перед собой или перед кем-то?

Что такое свобода? Быть со всеми или ни с кем? Принадлежать кому-то или только себе самому? Быть привязанным к месту или вольным ехать туда, куда глаза глядят?

Что такое сила? Самовоспитание или ежедневные испытания судьбы? Запрет на любые слезы и нытье или тирады после слов "Нет, я не жалуюсь, но…"? Трусливое желание убежать, чтобы сохранить себя или волевое решение остаться и терпеть?

Что такое счастье? Покой или нескончаемый фонтан событий? Богатство или бедность? Большая семья или отсутствие хоть каких-то родственных связей? Борьба или покорность?

Где грань между талантом и гениальностью, искренностью и тактом, умом и мудростью, хитростью и выживанием? Страшна ли смерть или жить - страшнее? Какое количество боли может выдержать одно человеческое сердце? Почему моменты абсолютного счастья невесомы, зато беды наваливаются на плечи всем своим многотонным весом? Что важнее: быть угодным себе или окружающим? Что лучше: знать правду или оставаться в блаженном неведении?

И почему я все это пишу: чтобы показать, какая я думающая или из-за желания разобраться, потому что мне это действительно важно? Находит ли хоть часть моих мыслей хоть какой-то отклик в чьих-то сердцах? И с кем идти со всем этим ворохом вопросов?

И нужно ли получать на них ответы?..

Родной, я уже и не помню, сколько раз мой разум мутился. Не знаю, серьезно ли это все было, но я уже второй раз в жизни не узнаю себя в зеркале, не помню, как должна точно выглядеть.

Моя к тебе любовь спряталась далеко, выглядывает редко, во мне бушует верховым пожаром беспокойство. И одиночество. Одиночество даже больше.

В прошлый раз было тоже тяжко из-за того, что вокруг всегда был ты, а потом вдруг оказалось, что остальные - не просто не вокруг, а где-то ровно на другом конце шарика. И никому никакого дела. Хотя я теперь больше радуюсь этому, наверно. Представляешь, сколько бы заразы занесли их грязные, немытые клешни.

Завтра встретятся два одиночества: одно осознающее это, но имеющее веру, что оно не одиноко, второе глубоко в своей значимости заблуждающееся. Мне страшно будет тебя увидеть, моя крепчайшая на эти три недели броня уже трещит так, что на девятом этаже слышно. Я не думаю, как мы проведем вермя там. Мне уже больно от того, что нам придется уехать. И совсем неизвестно, на сколько. Ты будешь улыбаться, а я кусать губы и злиться, что накрасилась.

Мое помешательство получит окончательное разрешение в поезде, который будет разлучать деймона и его хозяина.

Скажи мне, я неправа? Я, чокнутая идиотка, кричу и кипишую, я неспокойная дура, бегаю за ними и чуть ли не на коленках упрашиваю: ну пожалуйста, ну хоть что-то! Скажи, почему мне стыдно ехать пустой, стыдно будет смотреть ему в глаза, говоря, что у них все хорошо, что они передавали привет (как же, три раза каждый!) и стараться улыбаться так, чтобы он поверил, чтобы даже в уголке моих глаз не было заметно, что это одна сплошная враль? Почему теперь мне не хочется даже смотреть эту подачку, лишь бы я замолчала, надоедливая курица, скажи, это я неправа? Это мне одной (ну и маме, конечно, мы же одинаковые) кажется, что ему там тяжело? Что ему нужна поддержка тех, кто торчал у него на проводах и лил слезы в три ручья: Костенька, лишь бы тебе хорошо служилось, Костенька, не переживай, год быстро пролетит. Скажи, у меня, друзей-то толком никогда не имевшей, у одной такое ненормальное представление о дружбе, где НЕТ места равнодушию и этому отвратительно "ну ладно", "ну передай". Почему и у него дружба в одни ворота: он с первого дня твердил, что за них - кого угодно в бараний рог, что дружба для него запредельно важна. Они вообще в курсе?

Почему я никогда не примирюсь с пустотой человеческого сердца, почему не прекращу надеяться хоть на паутинку в нем? Почему даже теперь, когда мне почти 20 лет, когда я такая заматеревшая, через столько прошедшая, столько раз об это ударявшаяся, почему мне так больно разочаровываться?..

Только скажи мне, что я неправа, и я приму это.

А Москва живет. Люди улыбаются, фотографируются, чтобы попытаться обмануть время, ходят на работы, так же бездельничают. Особо наглые умудряются еще и целоваться, когда я на них смотрю. Голуби летают и поминутно забывают, что только поели. Фонтаны все стремятся куда-то вверх. Солнце все так же греет оголенные тела. Вода все так же пахнет и манит купаться. Ничего внешне не поменялось.

Но в каждом кадре, куда бы я не смотрела, зияет огромная, сосущая прозрачная дыра - кроме меня ее никто не видит. Ее края пульсируют тупой болью, ее середина манит раствориться. Ее содержимое пьянит и путает мысли, сбивает хоть с какого-то толка.

Прошла неделя, долгая, каких у меня еще не бывало. Времени было уйма, а я так и не придумала ответ на вопрос, как я.

Слушать, конечно, никто не станет, на любые попытки - не плачь. Я и так-то не плачу - запрещено, а говорить…говорить не получается…

Я так давно тебя не видела, живого, настоящего, не на фотографиях. Я так давно не слышала твой голос, теплый и родной. Я так давно не говорила, что люблю тебя - помнишь ли ты это?.. Помнишь ли, как просыпаясь, будил меня, как я смеялась над твоими черными шуточками так, что сводили скулы, как смотрел в мои глаза, полные слез и туши? Помнишь, как я сжималась за твоей спиной от той песни, которую ты поешь лучше оригинала, как обещала быть сильной? Помнишь ли ты вкус поцелуев? Хватает ли у тебя сил вспомнить хоть что-то из этого вечером?

Господи, ты живешь там в каком-то своем странном и жутковатом мире, отделенный от человеческого этим противным ЗАТО, а я еще ною! Глупость какая, думать еще, кому тяжелее.

Дорогие утешатели и поддержатели, которых, надо сказать, к концу недели-то поубавилось прилично! Очень хотелось к вам все-таки обратиться, но не буду - обидитесь, я ж вас знаю. И вроде бы приятно, что обо мне кто-то печется, но слушайте, вы такие страшно оригинальные.

Как бишь там вы говорите? Все будет хорошо? Сладкие, хорошо будет через год, когда он будет максимум через стенку от меня, и если я сильно соскучусь, то смогу пешком до него дойти и не околеть.

Год пройдет быстро? Знали бы вы, дорогие, сколько шли первые дни, сколько тянулась эта неделя. Если год будет идти ТАК быстро, то я, пожалуй, чокнусь без всякого зазрения совести.

Это романтика? К черту, знаете ли, такую романтику! Я лучше буду стирать его носки руками, штопать их, потом сворачивать в цветочки и преподносить по утрам. Вот это будет всем романтикам романтика. А мотать сопли на кулак - удовольствие сомнительное.

Вы проверите ваши чувства? До-о. А если я не сомневалась? И вообще, проверка - дело добровольное. Нас кто-нибудь спрашивал?

Это же еще хорошо, что не на два? Не поспоришь. А главное - так легчает, так легчает, ужас просто.

Я ценю ваши попытки помочь, не пытаясь разобраться в ситуации, во мне - лучше туда не лезть. Но право, лучше спросить, как я.

И, конечно, не получить вразумительного ответа.

День первый. Из груди моей растут цветные камыши.

Хочется кричать:"На кого ты меня оставил здесь?"

И правда, кому мне теперь плакаться? Кто меня заберет и спасет? Кто скажет, чтобы я не ревела по пустякам?

Родной, а не слишком ли на многое я подняла руку? Всю свою жизнь я била себя кулаком в грудь и кричала, что сильная, что обязательно справлюсь со всем. Всю жизнь до сегодняшнего утра.

Я не смогла попросить. Я не успела добежать. Я не смогла поддержать. Я нюньтя, нытик, тряпка, как, скажи мне, как и откуда мне взять силы, если единственным моим источником был ты, ты, котороый теперь едет где-то в поезде, надеюсь, спит и видит во сне, как я улыбаюсь? Который никогда не видел меня такой раздавленной, размазанной и прижатой к полу мощный армейским сапогом.

Ты уехал. По-настоящему. На страшно долгий срок. Ты вернешься, обязательно, но что станет со мной? Во что испепелится моя хваленая бравада? Какой ты меня застанешь, если уже сейчас у меня нет никаких сил, чтобы просто поднять руки от клавиатуры? Я умоляю тебя беречь себя, но как я смогу спасти то, что дорого тебе? Это слабость, страшная и непростительная, но я сама виновата и напросилась. И если это будет стоить мне всех сил, которыми я располагаю - да будет так.

Одиночество, тотальное, такое страшное, что мне не хочется просыпаться. И нет никаких сил заснуть. Я знаю, все могла быть на порядок страшнее, гораздо, но… малыш, я не знаю, как с этим справляться. Я не сдаюсь, не хочу сдаваться, это было бы предательством, но..что мне делать без тебя? Что я без тебя?

Смотри на меня с фотографий… Снись мне, так, чтобы я запоминала сны. Держи меня во сне за руки и улыбайся. И я попробую найти где-то силы, в крайнем случае - взять взаймы.

Обратный отсчет. минус один день.

Я знаю, что мне будет пусто и потеряно.

Наверно, так себя чувствует тень, у которой отняли человека: все ее существо было привязано к нему, весь ее смысл был в том, чтобы оттенять. А тут вдруг украли человека - и что теперь? Любое неловкое движение - и тени не станет.

Но у меня было три счастливых дня, которым я буду завидовать, даже несмотря на то что они произошли со мной. И есть чему - тебе ли не знать. Но тебе не было видно то, что видела я, ты не чувствовал того, что я чувствовала. Так теперь позволь приоткрыть тебе завесу тайны.

Я не люблю говорить о мужской красоте, но тут… В предрассветном полумраке от тебя невозможно было отвести глаз. Тени и полутона умудрились преобразить тебя так, что ты стал похож на средневекового рыцаря. Светящаяся кожа, до которой так и манит коснуться, горящие глаза, прожигающие меня насквозь, сладковатое послевкусие табака и вина… Я чувствовала себя завороженной (или привороженной?), растворенной в тебе без остатка и права на отдельное существование - что может быть слаще?

Или вот ты разговариваешь с отцом, такой невероятно взрослый и серьезный, даже если улыбаешься. Поворот головы, шея, скулы, не до конца сомкнутые губы, взгляд - что-то под ребрами у меня тихо скулит, как верный и любящий пес. И тут ты вдруг смотришь на меня, подмигиваешь - и у меня сводит ребра. Я не верю, так до конца и не верю, что обладаю таким сокровищем.

Когда мы остаемся наедине, ты просто обнимаешь меня. Очень просто - всей душой. Каждый твой поцелуй дарит мне неизъяснимое тепло и спокойствие, каждый твой поцелуй лечит мое работавшее на изснос сердце. И оно успокаивается, оно распухает от нежности и давит на грудную клетку. Мне становится нечем дышать, и я впервые понимаю те странные слова:" Я готов умереть. Так я счастлив."

Очень скоро мне станет невыразимо пусто и потеряно. Но я у меня, помимо абсолютного счастья длинной в полтора года, было три счастливых дня с тобой, а значит не будет страшно ничего.

И не забудь, ты обещал мне кораблик с приветом, склеенный из неоплаченных счетов за телефон…

Я глаза закрываю и слышу, как море шумит.

Я на веках смотрю диафильм о безбержном просторе.

Оно очень скучает и часто со мной говорит,

Оно шлет мне привет, мое синие-зеленое море.

Оно бьет от досады о риф за волною волну,

Оно в приступе злобы и ярости пеной исходит.

Но прости, я едва ли к щеке твоей мокрой прильну.

И хотя я скучаю, что сердце под ребрами сводит,

Мое море, прости, я приехать к тебе не могу,

Я захлопнута в ящик с замком, я не вольная птица,

Я больна городами, я снова живу на бегу,

И мне в этом котле предстоит еще долго вариться.

Но ты жди меня. Блудное сердце домой возвратится.

И может быть, не встреть я такую вот случайность, я бы никогда сама до этого не дотюкала.

Мы все такие интересные в своей индивидуальности, что прям хоть в цирк не ходи. Нам по 20 лет, а мы все еще мним, что где-то в этом мире обязательно есть романтический герой-идеал, которому здесь - тесно, который во всем - разочарован, которому что ни слово - так порез на сердце. И самое удивительное, что этот герой-идеал отражается в любой зеркальной поверхности, на которую падает наш томный взгляд. Мы зашорены, ограничены, притом намерено, осознано и самостоятельно, чтобы, ни приведи Боже!, не увидеть себя-настоящего, о котором, несомненно, рассуждаем ежедневно с перерывами на обед и тяжелые вздохи. И естественно, что мы невероятно злы: палец в рот не клади - заслюнявим до смерти!

Но слушайте, я никогда не думала, что это до такой степени забавно наблюдать со стороны. Мне говорили, что очень весело слушать ложь, когда знаешь правду, но убедиться в этом - настоящее развлечение! Можно упрекнуть меня в жестокости, вполне справедливо, наверно, но упрекать вы будете ровно до тех пор, пока вашему взору не откроется то, что вижу я. После вы закатитесь точно таким же заливистым смехом, уверяю вас.

Нельзя не признаться, я тоже такой была. Лет в тринадцать. До сих пор вспоминаю - стыдно, ей-богу!

Только вот не пойму, а почему бы не приоткрыть шторки собственной зашоренности, не оглядеть себя предельно критически, не очистить такое драгоценное Я от тины и гнил и в итоге не попытаться улыбнуться в ответ, а не скалить беззубый рот? По-моему, очевидно, что проще не бороться с вселенским злом и развращенностью, а просто не преумножать это. Начав, разумеется, с себя.

А хотя, право, что это я. Романтический герой же идеален. Пусть он и по уши в собственном, простите, дерьме.

Мы странные, странные люди. Странное поколение, как сейчас принято говорить. Мы стали теперь книгами - существуем все чаще на страницах. Все нити чужих сюжетов сосредоточены на кончиках наших пальцев. Чья-то жизнь всего в паре кликов от нас: статусы, песни, украденные цитаты, которые, разумеется, "просто понравились", картинки, фотографии. Мы блуждаем среди всего этого, в общем-то, хлама и, точно шпионы, изо всех сил стараемся не наследить: нечаянный лайк или несдержанный комментарий выдаст нас с головой. Мы гордо отказываемся от такого шпионажа на словах, но ежевечерне играем во внутреннюю разведку. Мы анализируем то, что видим, строим догадки, которые в большинстве своем оказываются верны. Мы мним себя всемогущими - и злорадно сжимаем нити-сюжеты в кулаки.

Мы странное поколение. Мы понимаем друг друга с полуклика, но продолжаем делать вид, что не понимаем. Дружба начинается с интересной песни, которой поделились на свой страх и риск и которая нечаянно попала в настроение или музыкальное пристрастие - мы дружим музыкой. Мы хвалим красоту снимка безмолвным, но почему-то страшно важным лайком. Мы пасем страницы людей, с которыми нас уже ничего не связывает и связать едва ли может, но любой их успех заставляет нас стонать от досады. Мы устраиваем представления для тех, кто нам когда-то насолил, зная, что они обязательно увидят вас на фотографиях счастливыми - и будут стонать от досады. Если нам больно, мы ставим кучу бесцветных и тонких скобок-улыбок и обязательно врем, что все хорошо, если мы злимся - ограничиваемся точкой в конце предложения, которая, в общем-то, ни в чем не виновата. Но самое страшное - мы только читаемы, мы перестали говорить друг с другом. И единственно откровенны мы только в статусах, ни к кому не обращенных, и вот в таких вот заметках - разумеется, ни о чем.

Я никогда не повзрослею. Потому что все еще живу в мире идеалов. Так забавно: мне до сих пор кажется, что все люди должны быть счастливы. Все те, кто как-то меня касаются. Что семьи - дружные, что дочери и сыновья имеют отцов и матерей в равной степени. Что дома - мирные, где ругаются только из-за криво повешеной картины. Что улыбки - настоящие, а не тогда, когда от истерики сводит мышцы. Что мужчины - сильные, разумные, способные перебороть все, думающие о том, кого взялись защищать. Что женщины - слабые, точнее имеющие на это право, ласковые не по принуждению. Что слезы могут остановить любую ссору, а доброе слово - любые слезы. Что есть где-то правда, истина, как хотите, и что она одна, а не у каждого своя для удобства оправдания собственных грешков. И что рано или поздно она входит в сердца, потрясая и озоряя их. Что человек, если он человек, разумеется, думает и о высоком тоже: о своей душе, о своих поступках, что эгоизм не может напрочь отбить способность рефлексии. Что люди имеют право голоса, честного, а не смешанного с мнимой храбростью от алкоголя, что имеют право на диалог.

Если то, что он говорит, хоть на секунду правда - мне его действительно жаль. И мне действительно стыдно, потому что я знаю, что с моей стороны так и есть. Но ведь все могло быть иначе, могло! Я не могу сказать, что совершенно не люблю его - люблю! Люблю и презираю. Как бы ужасно это ни звучало. Я должна его понимать? Я понимаю гораздо больше, чем ему кажется. Увы, гораздо, гораздо больше вижу, чем видит он.

Если бы можно было пробраться в голову человека и там убраться, я бы постаралась. Я не чужая, я не брезгливая. И пусть там столько пыли, паутины и грязи, что страшно представить, главное - там не пусто. Я бы справилась.

И как же меня убивает это "бы".

Их много.

Их так много. И у них так плохо, что непременно нужно рассказать.

И мне уже кажется, что если не плохо - то и рассказывать нечего. Надо молчать.

И я молчу.

Но страшно: а если в какой-то момент их плохого станет так много, что потеряется все мое. Вся я - потеряюсь в их бесконечном черном нытье. Черт возьми, да везде же есть выход! Возьми - и выучи, возьми и сделай, скажи, признайся, распутай, разберись! Всем трудно. Это жизнь.

И почему я не делаю трагедий из всего, что происходит? Почему не ношу траур, что скоро останусь одна окончательно, почему не выношу мозг (ПО-НАСТОЯЩЕМУ), что мне страшноплохобольноодиноко, почему не вою, что все еще, до этих самых пор, сомневаюсь во всем живом! Как и когда я успела убедить всех окружающих, что любые мои слезы - это ничего страшного, что во мне все разрешаемо само собой? Неужели я и правда такой нытик, что…а впрочем…

Единственное, чего я действительно хочу - чтобы после моей смерти все эти дневники, записи, все эти откровения, которые сейчас никому, кроме меня не интересны, чтобы они были прочитаны. Вдумчиво, сопоставленно, чтобы стало хоть что-то понятно. Насколько все было жалко. Насколько все было молча по сравнению с тем, что говорилось.

Между этой и предыдущей записью чуть больше двенадцати часов и два разговора. Забавно, весьма забавно.

Да, я люблю головой больше, чем ушами, голосом, глазами, чем даже сердцем… Но кто вправе осудить?

Но я люблю, как могу, как умею, всем, что осталось! Его нежность, его бесконечная нежность… Только он так может прикоснуться к коже, чтобы я затрепетала, только он может так поцеловать, чтобы я растаяла…

Это больше не поддается описанию, и грош мне цена, как напыщенному описателю, если я не могу…а впрочем…нет, как раз наоборот. Дело не в отсутсвии таких слов у меня, дело в отсутсвии таких слов в принципе. И если собрать все самые честные, горячие, сердечные слова всех языков мира - я все равно буду молчать. Может, потому что изреченное - ложь, а может, потому что изреченное - ничто.

И все-таки…есть ли еще в этом мире люди, верящие в абсолютную любовь и никогда не поддающиеся сомнению?.. И грешно ли сомневаться?

Мой мир состоит из звуков.

Вот мама гремит кастрюлями на кухне. Вот они ругаются, вот она причитает сквозь слезы. Вот надрывается сакс в колонках. Вот скребется Марго в самый правый край двери. Вот клацает привычная плоская клавиатура. Вот потрескивает Контакт, призывая посмотреть, что произошло.

А потом, мне кажется, настанет тотальная тишина. Я оглохну от очередного июля(ну почему я раньше не понимала и не видела, что убивает именно он?), после очередного стука колес. Как проснуться на следующее утро? Как заставить себя не делать трагедии из того, что весь твой мир, целиком, берут - и увозят? Сколько может длиться год?

Только сейчас я понимаю, что вся существую единственно через запятую или через союз от него. Но если растояние станет дальше буквы или крючек - что тогда? Сейчас он со мной бывает редко, но ведь можно написать, можно полюбоваться на зеленый цветок в аське, можно сорваться и убежать к нему, если станет совсем не в моготу. Мир бывает только на пороге его квартиры, когда открывается дверь в Нарнию через мост в Терабитию. Беспокойство вычучхивается только в его руках и под его подбородком на макушке. Слезы высыхают или наоборот текут только под его пристальным взглядом. А что станет со мной, когда я целый год не смогу забираться с ногами к нему на коленки и пристраивать голову на грудь, прикидываясь кошкой, когда будет невозможно лежать на его неразобранном диване, вжиматься в него щекой и смотреть, как он сидит, развалившись, перед монитором и решает вселенски важные проблемы. Что будет, когда я уже не смогу любить его в непосредственной близости или чуть на расстоянии, а только на дистанции, при мысли о которой захватывает дух?

Я люблю все так же неистово и безнадежно. Погубит меня это или спасет…кто его знает…

А ты знаешь, я немного соврала тебе… Есть у меня одно огромное желание.

Я хочу, чтобы скорее настало то время, когда легко будет дышать. Когда сердце перестанет биться через силу, а будет опережать мои мысли. Когда воздух перестанет быть киселем напополам с битым стеклом. Когда от музыки не будет трясти. Когда во мне появится свобода от несчастливости, а улыбка перестанет болеть. Тогда я перестану искать сирень с пятью лепестками.