Родной, я уже и не помню, сколько раз мой разум мутился. Не знаю, серьезно ли это все было, но я уже второй раз в жизни не узнаю себя в зеркале, не помню, как должна точно выглядеть.
Моя к тебе любовь спряталась далеко, выглядывает редко, во мне бушует верховым пожаром беспокойство. И одиночество. Одиночество даже больше.
В прошлый раз было тоже тяжко из-за того, что вокруг всегда был ты, а потом вдруг оказалось, что остальные - не просто не вокруг, а где-то ровно на другом конце шарика. И никому никакого дела. Хотя я теперь больше радуюсь этому, наверно. Представляешь, сколько бы заразы занесли их грязные, немытые клешни.
Завтра встретятся два одиночества: одно осознающее это, но имеющее веру, что оно не одиноко, второе глубоко в своей значимости заблуждающееся. Мне страшно будет тебя увидеть, моя крепчайшая на эти три недели броня уже трещит так, что на девятом этаже слышно. Я не думаю, как мы проведем вермя там. Мне уже больно от того, что нам придется уехать. И совсем неизвестно, на сколько. Ты будешь улыбаться, а я кусать губы и злиться, что накрасилась.
Мое помешательство получит окончательное разрешение в поезде, который будет разлучать деймона и его хозяина.