-

Был у меня когда-то приятель (или он все еще имеется, я, право, последнее время здорово путаюсь с тем, кто есть, а кого и след простыл), назовем его, положим, N. Я начну с того, что N обезличивает каждого, нивелирует в каждом личность и целостность, людей, уступающим ему в умственной работоспособности, не гнушается беззастенчиво использовать; я же в силу своей болезненной самовлюбленности от людей зависим и чужого сознания стыжусь. Я выбираю предмет, материю, вещь, звук, цоканье конских копыт спозаранку на главной площади, но не человека; бутыль не потребует от меня сострадания и милосердия, гладкой кожи, любви терпеливой и терпкой, как настоянный в кустах ландыша воздух, должной длины ног и безупречных манер. N ненавидит себя, желая избавиться от других как от лишнего напоминания о себе самом; N ненавидит себя, а я - благоговейно ползаю перед собой на коленях.

Черепная коробка моя изнутри обклеена вязкими, продолговатыми комочками манной каши, той самой, что в столовых еле отходит от тарелки, будучи даже перевернутой вверх дном. Я запутан, я напуган, я не знаю, куда идти; за кого держаться, к кому питать любовь, а возле кого виться с единственно желанием наживы, переступать ли через себя, пытаться ли кого разговорить, кого ждать, от чего себя отринуть; жертвовать ли тем немногим имеющимся ради радужных перспектив и будущего светлого, как проборы первоклашек, при ком говорить, а при ком - просто раззявить челюсть, что возвести в область приоритетного, чем пренебречь, пить чаще или реже, вскрывать вены или живот, учить немецкий или читать Ионеско вприкуску с Франклом; что определяет порог чувств человеческих, что позволяет человеку сказать, что он морально изничтожен, что позволяет ему бахвалиться о денных и нощных рыданиях; плохо мне или хорошо, кому нужно все это бумагомарание, что в итоге меня перетянет: вознесусь ли я в собственной чистоте и неискушенности или кубарем скачусь в затхлый порок, что я, где я, за что я и кому,

о жизни я знаю только то, что за ней сноснее всего наблюдать из окна вагона.

Благодарю за невнимание, за сим раскаланиваюсь и

и

и

И. Основательное такое И.

Как твои? Хочу знать, чем ты сейчас дышишь, чем занимаешься, что вообще в твоей жизни

18:35:17

А еще я не хочу, чтобы ты думала, что я тебя забываю или что мое отношение как-то изменилось. Ведь это не так, ты сидишь в моей голове, я вообще как-то редко пишу любимым людям. Ты до сих пор моя Вселенная

Пока я пишу, мне кажется, что я веду за руку девочку. Веду за руку, мякоткой пальцев ощутив каждую впадину ею ладони, зазубрив выпуклости фаланг, прочувствовав, проняв каждым изгибом руки себя. Девочка ступает по бордюрчику, а моя задача недвусмысленна: не дать ей оступиться. Такой же уровень ответственности и обходительности беру я на себя, находясь в обращении со словами: там заступиться, там убрать запятую, там окружить слово спасительными кругами или оставить одно, оголенное и оцепенелое; там подтереть капли пота, выступившие на носогубной складке.

Ощущаю на себе руки, да, пожалуй, именно руки, не касания - так будет выглядеть ясней и довольно постно; руки цепляют запястья, пуговицы на рукавах, после чего, разойдясь, стремятся к бокам, виднеющимся из-под встрепанной рубахи; и я, окаменев где-то между приятным и вмиг разнесшимся по телу пожарищем и неприятием всего вокруг, поспешно встаю, наматываю шарф, что безвольной сельдью треплется на моей шее весь последующий час дороги до дома; вспарывая топотом лестничную клетку девятиэтажки, выношу себя в пределы дождливой улицы. Зябко: устроил бы я вивисекцию собственному существованию! Но пока я вижу себя лишь вяло и неуверенно ковыряющим тупым клинком в его поддоне; вижу себя в жалких попытках пробить тугое его брюхо.

Единственное, набатом звенящее в голове и отдающее в ряд верхних зубов - преступил ли я все, мне дозволенное, или дозволенного не было, нет и быть не могло? И я шел дальше, и я жил дальше, и отмывал добела с утра щеки с мылом; и я чувствовал, что мне нужно проснуться - и просыпаться мне было некуда.

, und zwischen uns gibt's kein wort.

12:03

Сам себе напоминаешь акварельные раскраски: всегда бросался окружающим в глаза вопиющей пустотой своей и непричастностью, а вот наступает весна, а вот пойдет дело к апрелю, и кто-то неуклюжий заденет локтем неподалеку стоящий графин с водой: и пойдет сердце твое цветастыми разводами, и вот уж сам ты и молод, и свеж, и влюблен.

08:41

Сквозь прорехи в облаках проглядывает безапелляционно синюшное небо; и вот бы просунуть ноги в эти дырки и щеголять в шортах из облаков!

20:56

La Dispute – First Reactions After Falling Through the Ice

Сам факт осознания того, что вмешательство в чужие страдания подчас необходимо - особенно при заведомом понимании, что единственное верное твое слово пресечет все муки в зародыше и повернет всю историю вспять, пустив затраченную на оную энергию на галактический войлок - больно нокаутирует мое самолюбие и как-то, что ли, идет совсем вразрез с врачебной этикой.

Я люблю все живое, и я, в общем-то, против варварских вклиниваний в естественно протекающие процессы - а что есть наглядней и натуральней медленного сгнивания и методичного размазывания соплей по потолкам, клавиатуре и столовым приборам?

Назвался наблюдателем - так и не смей лезть со своими советами, в худшем же случае - не лезь со своей бессвязной и безалаберной любовью.

"Поймать себя на чем-то" - забавное такое словосочетание. Будто берешь постылого себя за руку, а постылый ты уже умудрился ухнуть в бездну, да и вернуться уже успел, а еще и избороздить ее вдоль и поперек. А ты такой приходишь и себя ловишь.
Если человек идет по дороге и не видит ее, то у него может не выдержать сердце; а я поймал себя сегодня на том, что мое сердце чуть ли не сорвалось с петель посреди супермаркета, пока руки мои ковырялись в контейнере с мороженым, а шея вовсю гудела от теплого уличного ветра, возвещавшего единственно верное - весна, весна, весна!

Красивая девушка, окаймленная, окольцованная сырым бабушкинским переходом - где красота тут кончилась, убежала, сиротливо поджав хвост?

Нет, не так.

Я вижу красивую девочку и думаю, что она спасет меня от потопа, от набухающего по краям от влаги бурого линолеума, от непосильных депозитов и инфецированных аборигенов, в лапы которым я попаду под свое тридцатилетие, изрядно потерявший массу от протоптавшей родные края эпидемии холеры; я вижу красивую девочку и думаю, что точеное лицо ее окупит все прогорклые завтраки, все грибоедовские мильоны терзаний, все выхолощенные, белесые лица друзей, наотрез отказавшихся выдернуть и имплантировать мне свои органы, когда я буду погибать от сердечной и почечной недостаточностей; все стенания у склепов и всех кривозубых училок. Я вижу красивую девушку, и она просто обязана спасти меня от голодной смерти, от загнивания, от повседневной этой дури. Я вижу красивую девушку. Я вижу, я вижу, я..

Нет, не так.

Видите? Я, кажется, пропадаю. Видите, ну вы видите?

на дворе, казалось бы, уже дня четыре как февраль - а мы еще не успели достать чернил и заплакать

Звенит лобешник, клокочет печень, заходятся бронхи; я люблю тебя, я тебя люблю, люблю, люблю! Мы! Слово - парное молоко, слово - сливочный баблгам. Как страшно жить, как непростительно любить! Примечателен ли в толпе влюбленный человек, носят ли походка его, его жесты черты безрассудства и пылкости? Я люблю тебя; разгадают ли прохожие в моем силуэте осмысленность, дознаются ли, что есть Мы? Мыкни! Мы - и, не размыкая дольки губ, гляди на хороводы баюкающих твое сердце призраков, что сгустились ныне над твоей головой.

не знаю, о чем писал Хайдеггер, но помыслами и душою чист

А гибель моя, последующая за изъятием жизненно необходимого органа, наиярчайшим образом проиллюстрирует смерть при жизни мою и жизнь при смерти. Некрологов не нужно - каждому под нос склизское сердце вкупе с утренними газетами.

Ощущаю себя пренеприятнейше: на тебе сердце, чувствительное и волнующееся от любого просвистевшего поодаль мотылька, и на тебе слова, каменные, увесистые, неповоротливые. На тебе вечный двигатель, вечный вопиющий разлад меж словом и чувством; с ума сошедшую, бьющуюся о стенки желудка мысль, что никак не может себя выразить, набок скошенную ухмылку мироздания. Бейся, бейся с искушением вывалить хлюпающее свое сердце в книжный переплет, погрести меж страниц и, с досадой туго стянув его в рукописи, стремглав помчаться в издательства.

Я вам расскажу о силе, которая настолько сильна, что может обессилить себя и перестать быть силой, о красоте, которая может стать безобразием и чудовищем, если захочет, о свободе, для которой сладка и желанна бывает неволя, и об истине, которая одевается ложью и все-таки бывает истиной, настолько она всемогуща. Жизнь смеётся и из гробов.