young Werther.

[don't let me drown]

Я тону. В последнее время я стала замечать, что пребываю в какой-то вязкой пучине, которая тянет меня на дно. Начинаю подозревать, что в таком состоянии я уже не первый год. Но сейчас я чувствую это особенно остро. Мне нечего сказать в свое оправдание, ведь я даже не сопротивляюсь этому. Я иду ко дну вместе со всем, что во мне еще осталось.

Меня вырвало из социума. Хотя я постоянно пребываю в нем. Смеюсь над тупыми шутками знакомых или выслушиваю их проблемы. Однако я могу неделями ни с кем не говорить. Чувствую себя от этого даже лучше, чем если бы я хорошенько где-то оторвалась. Не пишу своим немногочисленным настоящим друзьям. Отчего иногда впадаю в уныние, но продолжаю по-прежнему забывать о их существовании. Стоит ли беспокоиться? Полагаю, что нет.

Меня тянет на дно огромный комок всех мечт, которые так никогда и не претворяться в жизнь. Я не могу заставить поднять свое тело с дивана, чтобы приготовить себе поесть. О более серьезных действиях не стоит и говорить. Кажется, что я потеряла стимул к жизни и побуждения к действиям. И, вроде как, эта мысль должна меня страшить, но мне по-прежнему все равно. Мне хочется рыдать и стонать от этого, но когда я пытаюсь это сделать, я понимаю, что не могу даже этого. Не удивлюсь, если где-то в глубине себя, я давно свыклась с этим положением. Наверное, я достигла той стадии, когда все настолько плохо, что кажется, будто бы все хорошо.

[a]

[диссоциация]

Всегда считала себя человеком, способным сказать в глаза все, что на уме. Без тени зазрения, без колебания. Порой, это приводило к хорошим последствиям. Чаще - к плохим. Я говорю прежде, чем успеваю подумать о чувствах другого человека. Будем честны, меня мало волнуют чувства других. Все, о чем я могу переживать, целостность моего я.

Однако, все это, казалось, напускное безразличие, неприступность и дерзость отступает, едва кто-то пытается со мной сблизиться. Я храню свои чувства за тяжелыми железными дверями, боясь открыть их любому, кто постучит. Я делаю вид, что мне все равно, говорю то, что может оттолкнуть человека, - словом, я убиваю отношения на корню.

Это иногда изводит и печалит, чаще - выматывает. И всякий раз, когда я думаю, что сейчас-то я не отступлю, я закрываю двери перед лицом пришедшего.

[a]

[неопределенность]

Впереди последний экзамен. Думаю, сдам хорошо. После чего полмесяца каникул. Хочу скорее покончить со всем этим гнетущим меня дерьмом и отправится на покой. Вселенская усталость одолевает меня каждый день, накопившаяся за целый семестр, тысячу раз выливавшаяся в тонны стрессов, ссор и депрессий. Обычно, я называю это осенней апатией, но в этот раз она довольно сильно затянулась, увлекая меня в пучины долгов, литры выпитого кофе и безграничное уныние. Со стороны может показаться, что моя жизнь жалка. Что ж дело ваше. Мне очень скучно было бы спорить на эту тему.

На выходных верну свое бренное тело в социум. Возможно, выберусь куда-то с друзьями, возможно, наполню парочку дней впечатлениями. Хотя мне кажется, что я попросту буду сидеть дома, читать книги, слушать музыку и смотреть фильмы. Не худшая альтернатива, которую можно представить. Словом, я буду просто отдыхать.

Строю планы на лето, которого у меня будет мало. Месяц практики в университете, экзамены, личные дела. Хочу съездить в Санкт-Петербург. Хочу посмотреть на этот замечательный город. Хочу встретиться со своей замечательной подругой Мией. Но не желаю загадывать и строить планы наперед, потому что все, что я обдумываю и планирую, имеет свойство, рушиться в самый последний момент. Так и живу в пределах одной прямой линии или вздымаю вверх, поддаваясь сиюминутным желаниям.

[a]

[raison d`etre]

Каково в наше время жить без смысла жизни? Многие скажут, что смысл жизни есть у каждого. Построить дом? Вырастить чадо? Заработать миллион? Ставить целью жизни что-то материальное? Тогда как на счет саморазвития? Или покорения доселе непреодолимых вершин? Изобретения вечного двигателя? Да хоть что-нибудь.

Закончить университет и переехать от назойливых родителей? Добиться повышения по карьерной лестнице? Я не знаю, можно ли хоть что-то из этого назвать по-настоящему важным, тем, что можно назвать смыслом всей жизни. Поэтому я и нахожусь в данный момент на этом распутье. Человек без смысла жизни. Возможно, просто не осознаю его пока что. Мой юношеский максимализм остался позади, вместе с моими нелепыми мечтами жить так, как того от тебя ожидают. Я учусь, живу ото дня ко дню, иногда встречаюсь с друзьями. Не ищу цели в обогащении, поиске любви, обзаведении потомства. Живу и ищу свое место.

Возможно, что мой raison d`etre заключается в нахождении его же. И пока что эта цель не увенчалась успехом. Мои желания просты: стать хорошим специалистом в своем деле, найти престижную работу, уехать из родительского дома и звонить им изредка, поддерживая связь, но все это не является тем важным, чего мне так не хватает. Спросите, каково это жить подобно листу, плывущему по течению? Я скажу, что так же, как и всем прочим.

[a]

[абсолютный ноль]

Когда я был на войне, сложнее всего было научиться убивать. Держать в руках твердо автомат, выживать в тяжелых условиях и точно знать, кто друг, кто враг - всего-то пол дела. Суметь нажать на курок и выстрелить в голову человека, которого считаешь врагом - трудно. Это потом, с высоты своего опыта, пройдя огонь и воду, и, конечно, если останешься жив и дойдешь до конца, понимаешь, что, по сути, человеческая жизнь не стоит ничего. Она стоит ровно столько, сколько пуль было потрачено, чтобы отнять эту жизнь. Это мы придаем ей цену в виду разных обстоятельств, чувств, которые испытываем и количества времени, проведенного вместе.

Так что, нет, человеческая жизнь не стоит и пуговицы на вашем пиджаке. И убить сложно только первый раз, потому что голова забита давно сформировавшимися стереотипами о том, что убивать плохо. И когда первая пуля пробивает черепную коробку или пронизывает насквозь сердце, все принципы, стереотипы и настоятельные слова пастора разбиваются вдребезги о звук пули, которая пробивает звуковой барьер. Второй раз легче, а третий - уже не думаешь и просто стреляешь.

Да, пожалуй, жизнь, которую купить нельзя ни за какие деньги, не стоит даже ломаного гроша.

[a]

[бывает так…]

Бывает так в детстве, когда играешь. Да так заигрываешься, что забываешь обо всем и нечаянно ранишь себя, или кто-то тебя. Разбитая губа, ссадины на коленях, клочок волос в руке. Всякое бывает. Первые минуты - молчание, вторые - плачь, третьи - вновь беззаботное веселье. И друзья навеки с обидчиком, и в ладах с внимательностью на этот раз.

Во взрослой жизни все повторяется. Когда играешь в жизнь, бывает и такое, что заигрываешься. Ранишь себя или ранят тебя - не особо важно. Боль никуда не девается. Разбитое сердце, амбиции, желания. Всякое случается. Первые минуты - молчание, вторые - плачь, третьи - сожаления. И уже враги навсегда с обидчиком, и не в ладах с умом и ногами, которые упорно наступают на грабли в который раз.

[a]

[не тону, не падаю, не пропадаю]

Когда у них на руках не остается аргументов, меня обвиняют в моей несостоятельности. При этом смотрят так, будто я совершила страшный грех, и кара господня вот-вот разверзнет небеса и устремиться молниеносным ударом в мою бестолковую голову. В свою очередь, я смотрю на них, как на умалишенных, а посему и всего остального, людей. Пусть я неполноценна, пусть я в 5 лет не изобрела вечный двигатель, пусть даже они лучше меня в лепке пельменей, не возражаю, зато все мои ценности остались при мне. В отличие от тех блаженных, извергающих из своего рта обвинения. Мои взгляды не кочуют от одного максимума к другому. Я остаюсь всегда на плаву, гребя своими прогнившими веслами, однако, гребу. Не тону, не падаю, не пропадаю.

[a]

[о незастегнутой пуговице]

Когда-то кто-то сказал, что нужно взрослеть - и все поверили. Вот так взяли, просто, и поверили, представляете. И живут, и взрослеют, и дальше доживают. А главное, думают, что счастливы, а может, и, вправду, счастливы. А я категорически не хочу взрослеть, однозначно не желаю, своевольно отказываюсь, капризно бьюсь в истерике. Кто придумал цеплять галстук и завязывать бабочки? Одна незастегнутая пуговица выдает, как оказалось, в тебе человека несерьезного. Но мне удобно так, а не с этим поводком на шее, который душит меня не хуже ваших мерзких представлений о жизни.

Я родился ребенком, так почему я должен умирать стариком? Я хочу умереть молодым. Похороненным в пижаме. Шучу. Это называется по-другому. Я не хочу умирать стариком, чтобы все помнили меня брюзжащим мешком костей. Я хочу чтобы люди читали мое надгробие и говорили: “Вау, этот чувак был таким крутым”. Не хочу ничего слышать, мол, этот человек жил достойно, он носил галстук. Хочу, чтобы все улыбались, вспоминая меня, а не снисходительно грустили, потому что так принято.

Умру молодым. Потом рожусь молодым и снова умру молодым. Я буду вечно молодым, буду так же не завязывать галстуки и не застегивать пуговицы. Буду тыкать пальцами в других людей и смеяться с открытым ртом. Буду молодым, пока мои одногодки будут стареть и гнить. А пока я отбрасываю галстук и, да, не забыть расстегнуть пуговицу, а то душно.

[a]

[все, что ты любил когда-то, ветром унесет]

У меня есть давно сложившаяся традиция - терять все, что я отчаянно люблю. Я люблю лето, но оно ускользает из моих рук, как-только наступает 1 июня. Я люблю клубничное мороженное, а милого мороженщика - нет. Я, просто, не могу осилить себя подойти и купить его у этого отвратительного человека. А оно, как на зло, продается только в этом киоске.

У меня кривые руки, как ветки за моим окном. Они не умеют отчаянно хвататься за то, что так дорого моему сердцу. Вокруг меня все то, что я желаю больше, чем что-либо на этом свете, превращается в воду. В воду из ручья около моего домика. И течет. Далеко. Я снова остаюсь ни с чем.

И казалось бы, винить некого. Я сама виновата. Но я хочу обвинить того мороженщика, который приветливо улыбается каждому покупателю; лето, за то, что оно так быстро наступает; солнце, за то, что оно сменяет день на ночь. Вселенная несправедлива была, дав мне эту ужасную судьбу. Я слаба, чтобы признать в себе все то, что я так ненавижу.

Все, что ты любил когда-то, ветром унесет. Мой ветер даже не приносит мне и частицы моих радостей.

[a]

[вершина, которую я зову «верой»]

Я закрываю лицо ладонями - я невидима. Словно давно забытая детская наивность и привычка полагать, что, закрывая глаза, сам становишься незрим, проснулась и встрепенулась крыльями в моем сознании.

Внутри меня горы и реки, океаны и пустыни. Тысячи путешественников стремятся покорить непреодолимую вершину, которую я зову «верой». А другая кипа таких же жарких и распаренных, тянется вереницей по пустыням. И погибают от жажды в песке, и утопают в его вязкой пучине. А те, кто смог пройти бесконечную гладь песчаных берегов, окунаются от счастья в океан, забывая вынырнуть на поверхность. И тонут так глубоко, что невозможно ухватить пальцами даже отголосок их слов.

В моем мире звезды вереницами встречают одиноких путников. Говорят, половина мерцаний от звезд уже давно умерших. И на том конце, как ни крути, мертвое тело растворяется в густой невесомости. Вас встречает не свет моих окон и даже не свет живых звезд. Это так, чтоб не думалось, будто здесь еще кого-то ждут.

Я закрываю лицо ладонями - я невидима, невесома, неслышима. Я парю над всем этим миром, неистово тянущем меня вниз. И смотрю на все новых ведомых, что карабкаются по склону вершины, которую я зову «верой».

[a]

[ширма]

Мне нужна ширма. Плотная, длинная, широкая. Такая, чтобы за ней не было видно меня, а мне, в свою очередь, не видно окружающих меня людей. Хочу быть ограждена от всех этих противных мне лиц. Ветер вздымает мои волосы, но я прикреплю на концы ширмы камни, чтобы ни один порыв ее не поднял. И проведу электричество, чтобы цепкие руки не трогали мою защиту.

Ширма должна быть черной. Чернее, чем тьма, когда закрываешь глаза. Темнота мой друг. В ней не видно ничего, только то, что хочет видеть мое воображение. А уж с ним я справлюсь.

Ширма должна быть повсюду. Вокруг, сверху и даже снизу. Ничто не должно пробиваться сквозь нее. Ни один свет, ни один взгляд и ни один звук.

Изолируй меня от этих лиц, изолируй от этих рук, от слов и улыбок, таящих за собой ножи. Я боюсь пораниться, потому что мое тело и так саднит от ран, нанесенных вашими доброжелательными руками.

Спаси меня, ибо я не вижу более ни в чем спасения.

[a]

[предоставьте все нам]

Чтобы отойти от той потери, которая произошла в моей жизни, мне нужно было всего-то пару дней. Плюс-минус год. Вдобавок ко всему реабилитация и все те штуки, которые выписывают врачи по случаю, когда ваше лицо уже успело надоесть, но ваш кошелек еще шуршит хрустящими свежими купюрами. А куда деваться нам, простым людям, у которых за душой ни грамма чистого человеческого счастья. Просто устало соглашаться.

" Предоставьте все нам ". Страховая компания, служба защиты, здравоохранение - все, как один, гудят нам эти проклятые слова на ухо. А что отдавать? Отдавать нечего. Подавитесь вашими бумажками, но будьте любезны вернуть нам эквивалент этой бесполезной траты деревьев в чем-то таком, что поистине нужно. Ну, там, я не знаю, счастье, здоровье, долгие годы жизни, любовь, на худой конец. Ах, вы не предоставляете таких услуг? Как жаль.

Как жаль, что нельзя купить чувства. Почему арендовать яхту можно, а душевное равновесие - нет. Я бы сдала в ломбард все драгоценности, что пылятся на полке, если бы их можно было обменять на тепло близких или взгляд любимого человека. В интернете можно заказать кучу ненужного хлама, а стойкость перед проблемами - нет. Я знаю, что не доживу до тех пор, когда это все будет возможным. И будет ли?

А пока держите свои денежки и лечите меня от моих душевных травм, как можете. Можете ампутировать этот бесполезный кусок, называемый душой. Душевных разговоров уже не будет.

[a]

[здравствуй]

Когда я был маленьким, мне сказали, что одиночество - удел сильных, слабые же жмутся к толпе. Не помню, что я тогда подумал, но точно знаю, что я был не согласен с этим. Нужда в обществе живых людей - прямая потребность человека разумного. Разве это не логично? Вместе легче переживать беды, легче делиться болью, приятнее радоваться тоже вместе. Одиночки несчастны - так думал я. Что может быть хорошего в том, чтобы просыпаться одному, под звон будильника, и засыпать с пустыми мыслями. Детский максимализм и вера во все самое лучшее. Так думаешь только до тех пор, пока не понимаешь, как сильно ошибался. Не в любви к маслинам проявляется взросление. Не в количестве пельменей, что может поместиться в твой желудок. Детство, по крайней мере мое, закончилось тогда, когда я понял, что никто мне не нужен так сильно, ни в чьем обществе я не нуждаюсь так смертельно, как в своем собственном. И, пожалуй, любовь к себе самая сильная, потому что взаимная. А вот общение с собой далеко не такое. Себя понять не так уж и просто. Скажу более, не хватит даже и жизни, чтобы себя понять. Это только говорят, что люди не меняются. Напротив, они переменчивы и непостоянны, как погода, как ветер, как день и ночь. И, возможно, это лучшее, что может быть в людях. В частности, во мне. И перед сном, когда я завожу свой будильник - единственное, что звонит в моей одинокой квартире - я ложусь и думаю о том, кем я был и кем стал. И главное - меня устраивает мое общение с самим собой.

—Здравствуй, прошлый Я.
-Привет, ты выглядел весьма паршиво, но чтоб я без тебя делал.

Одиночество прекрасно тогда, когда умеешь им наслаждаться.

[a]

[анонимный чат]

Вечерами после работы я сижу перед своим старым компьютером и переписываюсь в анонимном чате с разными людьми. Попадаются, бывает, всякие уроды, типа, "давай я подрочу тебе на камеру" или "сдохни, ублюдок". Раньше такие люди вызывали у меня гнев, сейчас же - безразличие. Я просто нажимаю кнопку "Далее" и ожидаю слова от нового собеседника. Бывает, попадаются хорошие люди, которые не против выслушать мои проблемы или рассказать о своих. Поразительно, как анонимность раскрепощает человека. Когда надеваешь маску, когда уверен, что никто не обличит твою настоящую сущность, не ту, что ты каждодневно примеряешь на себя, выходя из своей квартиры.

Почему я - молодой парень двадцати семи лет - сижу вечерами в анонимном чате вместо того, чтобы гулять с подружкой или сидеть в баре с друзьями? Дело в том, что меня эти самые друзья оставили позади, вернее, я сам предпочел остаться в "хвосте". Поначалу я тактично отказывался от встреч с ними, ссылаясь на занятость, потом я попросту не отвечал на звонки, и, в конце концов, они перестали мне звонить. Они продолжили путь, отсиживаясь в барах и смеясь над моей ничтожностью, я-то знаю. Хотя, на самом деле, они давно забыли, как ненужный рваный зонт на станции метро.

Не помню уже, когда предпочел обществу живых людей анонимных извращенцев и таких же жалких неудачников, как я. Но вряд ли бы я встретил в жизни ту девушку, что собиралась покончить жизнь самоубийством из-за того, что ее ненавидели в школе. Или парня, который за пакетик героина готов продать квартиру.

Возможно, я ищу оправдания своей никчемности, однако, я каждый раз, после рутиной работы, стремлюсь домой, чтобы включить компьютер и погрузиться в сотни новых историй. И вот уже наступает новый день за моим окном, а я сижу и упорно жму кнопку "Далее" в поисках новых таких же оставленных позади людей.

Мир так интересен, когда на нем нет масок.

[a]

Пока длилась молитва, я пыталась его представить в таинственном Где-то с большой буквы, но тщетно убеждала себя, что когда-нибудь мы снова будем вместе. Я знаю много умерших. Время для меня теперь течет иначе, чем для него. Я, как и все присутствующие, буду накапливать потери и привязанности, а он уже нет.
Окончательной и невыносимой трагедией для меня стало то, что, как все бесчисленные мертвые, Гас раз и навсегда разжалован из мыслящего в мысль.

—Джон грин «Ошибки наших звезд»