young Werther.

[весь мир в ее руках]

Ей было двадцать лет, и она до сих пор прислушивалась к шуму ветра, вглядывалась в капли дождя на руках и лучи солнца в сердцах людей.

Она видела во всех только лучшее. А, может, всего лишь хотела, чтобы так было. И горько плакала, когда кто-то оступался, рушил ее хрупкие надежды. Она была слишком добра к окружающим, слишком влюблена в этот мир.

Люди могли подумать, что она инфантильна, но дело было не в этом. Не в ее детской наивности было дело. Не в ее улыбке каждому прохожему. Улыбке, которую провожали с неприкрытой смесью жалости и удивления. Весь мир был в ее руках, на ее ладонях, и она любовалась им каждый день. Смеялась и плакала всякий раз, когда кто-то исчезал с ее рук. Но продолжала идти, потому что верила, что где бы не был человек, он всегда сможет обрести счастье.

В минуты грусти, когда ее лицо, обычно, светлое и жизнерадостное, застилала пелена отчаяния, я уходил из дома. Уходил так далеко, как только мог, чтобы не видеть ее безжизненные глаза. Мне было больно смотреть на то, как она разочаровывается в этом мире. В единственном, что осталось в ее крохотных руках.

Поэтому сегодня, когда луна взойдет и озарит ее комнату, кровать, на которой она будет слушать шум ветра. Я приду и заберу ее. Сотру ее след со своих рук. Потому что она слишком хороша была для этого мира. Слишком влюблена в него.

[a]

[босиком]

Превозмогая боль, сбивая ноги в кровь, я бежала на последний поезд, который отвез бы меня в то время, когда нас связывала эта земля.

Когда чего-то страстно желаешь, всеми силами пытаешься этого достичь. И не важно, что болит все тело от нагрузки, а душа разрывается на куски, потому что нет большего наслаждения, чем получить то, что так дорого.

Себя никогда не жалеешь, если знаешь, что есть кто-то, ради кого готов разбиться вдребезги. И задаешься возмущено вопросом: “Почему не я?”. Никто не виноват же, что я оступился, так почему страдает тот, ради кого я просыпаюсь каждое утро, ем, пью остывший чай и выхожу из дома.

"Лицом к лицу - лица не увидать" - сказал один поэт, чьи стихи я не стану советовать даже дураку. Но в этом он оказался чертовски прав. Большое видится на расстоянии. И вот теперь, когда ты за версту от меня, я понимаю, что ничто не важно так сильно, как то, чего невозможно коснуться в данную секунду.

И я бегу, разбиваю ноги в кровь, потому что поезд скоро отправится с перрона. И люди вокруг удивленно охают, оборачиваясь на сумасшедшие горящие глаза. Я бегу. Даже не подозревая о том, что поезд давно ушел.

Мы никогда не успеем. Как бы быстро не бежали.

[a]

[сквозь прозрачные стекла мира]

Я знавал таких людей, которые встречаются раз в жизни. А встреча с ними запоминается настолько долго, что на смертном одре в глубокой слепой старости ты как-нибудь напоследок вспомнишь парочку из тех самых "людей на тысячу лет".

И помнится мне один такой. Удивительный был человек. И в то же время совсем непримечательный, самый обычный человек. Ни высокий, ни низкий. Стройный, не худой. Слегка сутулый и задумчивый. И были у него очки. Старые. Которые ему оставил после себя дед. Так он их любил, что никогда не снимал. Даже когда одно стекло треснуло. Он все равно упорно их носил и не расставался. Все его знакомые подшучивали над его привязанностью к такому простому предмету, как очки. На их шутки он лишь снисходительно улыбался и продолжал думать о чем-то своем.

Однажды, когда мне только выпала возможность с ним познакомиться, я спросил у него, почему он не купит себе новые. На что он мне ответил, что эти очки видели весь мир. Через них его дед повидал горы и реки. Небо и звезды в разных странах. Тысячи людей были увиденными через них. А теперь и он сам каждый день сохраняет на тонком прозрачном, треснувшем стекле свои воспоминания. И я подумал тогда: "Что за чудак?". Но, на самом деле, может быть, и хорошо, что у каждого есть такая вещь, в которой он хранит все свои воспоминания.

Память - штука сложная. Сегодня она пестрит яркими моментами, а завтра ты уже разрываешься от боли и тоски. Теперь-то я понимаю его привязанность. В ней сокрыта вся его жизнь. И еще никто не видел его без очков. И никто не видел грусти на его лице. Удивительный был человек.

[a]

[идеально выглаженный костюм]

Лицо его было опухшим от слез. Голова кружилась, веки тяжелели, с каждой секундой наливаясь свинцом. Все в его понимании перевернулось с ног на голову. Земля стала небом, а ночь – днем. Ни один человек не сказал ему. Ни одна книга не поведала. Ни один художник не изобразил. Он бежал. Летел. Уплывал. От себя самого. К себе же. От старого к новому. Шел, чтобы сказать, как жесток и бессердечен мир вокруг. Черств и тверд, как земля, на которой он уже не так уверенно стоит.

Он хотел быть великим художником, рисуя бесконечные вселенные, галактики, существ, рождавшихся в его голове. Хотел показать всему миру то, что было доступно только его воображению. Его родители хотели, чтобы он работал в банке. А он отправил свои рисунки в художественную школу. Он не искал понимания в лицах окружающих, он был уверен, что поступает по совести. По совести с самим собой.

«Ваши рисунки никому не нужны» - так и сказали, а после повесили трубку. И звенящая тишина в тот момент расставила для него все на свои места. Смахнула розовую пелену грез. В тот же день он купил костюм, а мольберт и краски спрятал в ящик. Он был уверен, что поступает по совести. По совести с самим собой. И каждый раз, надевая свой идеально чистый и поглаженный костюм, он свято верил, что так больше его никто не ранит. В его железном скафандре. В котором, хоть и нельзя бороздить по галактикам из его картин, но можно укрыться от холода окружающих вещей и людей.

И ничуть не жаль его. Потому что нельзя кричать и заявлять всему миру о себе, свято веря, что тебя поддержат и подведут за руку ко всем благодатям жизни. Клерков в банках много. А среди них еще больше художников, чьи галактики и звезды в них были недостаточно яркими, чтобы указать верный путь.

nekto [a]

[звезды над гаванью]

Всё в этом мире ценят за оболочку. Единицы вглядываются в суть и прикасаются к ее лику лбом, чтобы прочувствовать вкус победы и умиротворения. Большинству просто не под силу открыть для себя что-то большее, чем видят их глаза. Их сердца закрыты, а руки слабы, чтобы нащупать и приоткрыть занавесу тайны. Ты же была моей тайной. И пусть окружающие видели в тебе лишь обыкновенную женщину. Я видел в тебе свет миллиона звезд. И пусть твой лик теперь является мне только во снах, я рад буду и этому. Со временем я могу забыть твой тонкий лоб, который скрывала непослушная челка. Твои темные, как смоль волосы, твои губы, маленькие руки и родинку под правой ключицей. Я никогда не забуду твою душу. Детскую, наивную, добрую, нежную. Твой интерес ко всему. Будь то камень или птица. Твой смех, когда я покупал тебе мороженное, чтобы спасти от знойной жары. Теперь я это храню в своих снах и воспоминаниях.

Наше лето этого года было последним. Теперь тебя целует свет от ослепительных звезд, а душа твоя стремится по просторам Вселенной. Ты одновременно везде и одновременно нигде. Не в этом мире, не на этой земле и даже не в этом времени. Время для тебя вообще потеряло ход. И пока у нас на утро кофе, на обед салат, а вечером чай и книга. Ты поутру встречаешь рождение звезды, а на закате вечности - смерть Вселенной. И я иду по нашей набережной, мимо мороженщика, у которого уже нет твоего любимого мороженного, мимо лавочек, где обустраивались вечером влюбленные и мамочки с колясками. Иду к тихой гавани. Где ночью тише, чем в гробу. В этом безлюдном месте я сажусь на остывший асфальт и смотрю на звезды, среди которых ты живешь. И если бы я мог загадать хотя бы одно желание, я бы не просил ни денег, ни молодости и даже не твоего возвращения. Я желал бы еще раз увидеть твой свет, который так искрился из твоей души, будто свет тысячи звезд над этой гаванью скопился в одной тебе.

Все в этом мире ценят лишь то, что видят. Мне выпала возможность увидеть такое сияние, что все земные блаженства не стоят и частицы тех воспоминаний и чувств, что ты подарила мне.

nekto [a]

[керосин]

Ее плоть гнила уже пятые сутки. Ее тело содрогалось в приступах лихорадки, губы несли сладкую чушь, а глаза метались из стороны в сторону. В них искрился сумасшедший огонь. Никто даже подумать не мог, что гнила не ее плоть, вернее, не в ней дело было. Все началось с ее отвратительно грязного комка, плевка бродячего, который она называла душой. Я напоил ее керосином, хотя сказал, что это вино. И она поверила, так же, как я когда-то поверил в свет ее грязного комочка.

Даже керосин покажется сладким на вкус, если выдавать его за вино. Никто ведь не догадается. Скольких мы можем обмануть, а сколькими мы были обмануты. И зорок тот глаз, сильно то чутьё, которые распознают среди чести нечисть. Слепым помажут глаза медом - и они будут рады, облизывая стекающий по щекам сладкий нектар. И будут кричать, тыча пухлыми пальцами, в тех, кто видит за блестящей мантией гниющую плоть. Повезло тем, кто чувствует эту отвратительную вонь гнилья, которую умело прячут за лавандовым освежителем. Не приведи вам Господь заразиться этой проказой. Не приведи вам Господь почувствовать на губах вкус вина, глотая при этом керосин.

nekto [a]

[вы идиот и кретин, господин]

Не хочу никого обидеть, но придется. Я не могу справиться со всем своим негодованием. Играю в бутылочку на окружающих меня людей. Кручу, и на кого горлышко не покажет, каждый тот еще «кадр». Ты парень? Тогда ты обязательно обольешь девушку грязью, просто, за то, что она наступила на твои «найки». Ты девушка? У тебя обязательно сигарета во рту и бутылочка энергетика в руке. Ах да, в свои тринадцать неполных лет ты пережила такую любовную драму, что «Унесенным ветром» и не снилось. И ты обязательно будешь кричать об этом каждому. А вот ты, да ты, ты сейчас скалишь мне свои зубы в милой улыбке, а за углом перечислишь все мои недостатки, не забыв приписать даже несуществующие. А еще ты высмеиваешь тех, кто читает книги, думая, что общество детей с алкогольной и табачной зависимостью намного приятнее, чем пара хороших произведений. В пятнадцать ты называешь себя взрослым, покупая еду, одежду и пользуешься вещами, купленными на деньги родителей. Но у тебя куча проблем, которые важнее проблем всех остальных. Ты ставишь себя в центр земли, хотя на самом деле центр земли - раскаленное железное ядро, чтоб ты знал. А твоя любовь к себе - это болезнь, которая имеет свое название - эгоцентричность. Ты плачешься в мою жилетку, которую я купила себе, чтобы носить, а не выжимать из нее твои проблемы. Но когда я прихожу к тебе, чтобы рассказать о своих заботах, ты отмахиваешься, мол «дел невпроворот и все такое». Окей, я подожду, но учту твою бескрайнюю заботу. А вот ты называешь меня своим другом и даже придумал для нас особое приветствие, но звонишь только для того, чтобы узнать, что задали по математике. И, конечно же, ты будешь читать все это и думать, что это о ком-то другом, ведь «я совсем не такой», но ты уже делаешь ошибку.

[a]

[в 18 как в 60]

Наверное, это странно, что в 18 лет хочется вспороть себе живот и пустить свои кишки по канализации в кругосветное путешествие. Может, хоть так я побываю на Гоа, а, может, из моих кишок сделают колбасу, которую продадут потом, как за свиную, милым бабушкам на рынке. А все же, плевать на свои пищеварительные органы и прочие системы моего гребаного организма. Какая разница: вспороть кишки или разбавить серый асфальт абстракцией моих внутренностей. Итог будет один и тот же, а результата ноль. Почему я думаю о подобной херне? Потому что я чертовски чувствительна к настроению и отношениям в моей семье. Я была бы рада родиться последней дрянью, что плевала с Альфа Центавры на остальных, но свыше великодушно распорядились внедрить в меня огромный недостаток под названием "сентиментальность" и еще просят, чтобы я им молилась. В моей семье происходит полная херня, в моей жизни абсолютная противоположность первому - в ней не происходит вообще ничего. Что это? Подарок судьбы или очередная "ступень моей жизни", преодолев которую, я стану сильнее? К черту все и к черту всех. Это полное вранье, которым кормят желторотых детей, едва оперивших свой еще не затраханный мозг. Вы требуете от меня стойкости и силы, но взамен разрушаете изнутри своими выходками. Вы маленькие дети, что называют себя взрослыми, и, конечно же, вы любите трепать мне нервы. О, мои, мама и папа, я знаю, вы не прочтете, но где, как не тут, я могу послать вас к черту с вашими ссорами, которые вызывают во мне приступы тошноты и гнева. Так что кончайте со всей вашей гребаной херней и дайте мне дожить свои несчастные года в спокойствии.

[a]

[тик-так, тик-так]
…или давно забытое старое.

Часы, которые не работали пять лет, снова пошли. Это такое же странное явление, как встретить человека, давно похороненного для себя в памяти, просто идя по улице. Обычно все: разговоры, улыбки, жесты, проходят так, будто вы двое старых знакомых, повстречавшихся на людной улице. Все эти разговоры о жизни, которой особо не хвастаешься, да и к чужим остаешься особо равнодушен. Эти пожелания удач и здоровья, которые никогда не исполняются, но ты все равно говоришь, в рамках приличия, ведь так делают все. Но отличие между встречей старых знакомых и людьми, которых давно схоронил в душе, весьма огромное. Первые поулыбаются и разойдутся дальше по своим делам, другим же эта встреча как соль на рану. Никто не пытался расковырять едва зажившую ссадину до крови? Это тоже самое. Но, как говорят люди. это не телесная, а душевная рана. Это ни то чтобы больно, это до жути неприятно. Душевная боль длится двенадцать минут, остальное - самовнушение. Но это я уже так, для справки.

[a]

[…воспоминания - дороги…]

Я больше не могу писать стихи, но я могу с помощью них вернуться в прошлое, они нити, связывающие меня с моей памятью. Привратники, открывающие врата в мои воспоминания. Они не подведут, не позволят забыть какую-то малейшую частичку моего прошлого. Стихи хорошо умеют хранить в себе чувства. Стихи - это воспоминания. Воспоминания - дороги, которые ведут меня по моей жизни, чтобы я не забывала саму же себя. Как бы странно это не звучало.

[a]

Людям нужно во что-то верить. Неважно во что: будь то обычный камушек или великое Божество. Тогда человек не чувствует себя беззащитным в этом мире, так как знает, что ему есть на что положиться и на что надеяться. Когда во что-то веришь, не чувствуешь себя одиноким в своих мечтах и надеждах.

[a]