[идеально выглаженный костюм]

Лицо его было опухшим от слез. Голова кружилась, веки тяжелели, с каждой секундой наливаясь свинцом. Все в его понимании перевернулось с ног на голову. Земля стала небом, а ночь – днем. Ни один человек не сказал ему. Ни одна книга не поведала. Ни один художник не изобразил. Он бежал. Летел. Уплывал. От себя самого. К себе же. От старого к новому. Шел, чтобы сказать, как жесток и бессердечен мир вокруг. Черств и тверд, как земля, на которой он уже не так уверенно стоит.

Он хотел быть великим художником, рисуя бесконечные вселенные, галактики, существ, рождавшихся в его голове. Хотел показать всему миру то, что было доступно только его воображению. Его родители хотели, чтобы он работал в банке. А он отправил свои рисунки в художественную школу. Он не искал понимания в лицах окружающих, он был уверен, что поступает по совести. По совести с самим собой.

«Ваши рисунки никому не нужны» - так и сказали, а после повесили трубку. И звенящая тишина в тот момент расставила для него все на свои места. Смахнула розовую пелену грез. В тот же день он купил костюм, а мольберт и краски спрятал в ящик. Он был уверен, что поступает по совести. По совести с самим собой. И каждый раз, надевая свой идеально чистый и поглаженный костюм, он свято верил, что так больше его никто не ранит. В его железном скафандре. В котором, хоть и нельзя бороздить по галактикам из его картин, но можно укрыться от холода окружающих вещей и людей.

И ничуть не жаль его. Потому что нельзя кричать и заявлять всему миру о себе, свято веря, что тебя поддержат и подведут за руку ко всем благодатям жизни. Клерков в банках много. А среди них еще больше художников, чьи галактики и звезды в них были недостаточно яркими, чтобы указать верный путь.

nekto [a]