чужое небо

Меня искалечила война ещё в 14-ом году. Меня продолжает калечить нынешняя война. Сколько войн в состоянии пережить человек? Сколько войн он в состоянии пережить, оставаясь человеком? Меня калечит жизнь в мире, в котором за этот текст могут посадить в тюрьму, а за последнюю букву английского алфавита считать сочувствующим человеком. Вокруг меня люди, которые радуются чужим смертям. Вокруг меня люди, которые ненавидят других, потому что им так сказали. Вокруг меня люди, не считающие любую человеческую жизнь ценной по определению. Мне страшно среди них жить. Я больше не боюсь темноты, ужастиков, змей, выдуманных чудовищ. Самые страшные монстры ходят по улицам как ни в чем не бывало. Я вижу их каждый день. Я читаю о них в новостях. Монстры со всех сторон. С любой из сторон. Я нигде не чувствую себя в безопасности. Я нигде не чувствую себя живой.

Скоро будет 2 года как мы вообще не общаемся. И я до сих пор не знаю почему. Догадываюсь немножко, конечно, но если поразмышлять, то чего стоят мои догадки? Ты все ещё меня любишь, и общение причиняет тебе боль? Не слишком ли самонадеянно и наоциссично? Или это только мне очевидно, что любить во мне нечего. Ты наконец живёшь счастливой жизнью, в которой для меня нет места? Не знаю, нас столько связывало, что я просто не хочу всерьез думать об этом варианте. Я скучаю по тебе. Или правильнее будет сказать скучаю по прошлому? Все таки даже те наши неловкие попытки общения совершенно не то, чего хотелось. Ты входишь в круг самых близких мне людей, но я не могу обсуждать с тобой большую часть своей жизни, разве не смешно? Разве это стоит того, чтобы ранить твою душу своей навязчивостью? Ты — часть меня, и я одновременно хочу чтобы ты забыла меня и была счастлива, но так же сильно хочу быть частью этого счастья или хотя бы уж знать о нем. Наверное, это ближе всего к привязанности близнецов. Я люблю тебя, но не так, как тебе /когда-то/ хотелось.

Я хочу обсуждать с тобой то, что важно для меня. Как бы ни было грустно, но больше мне кажется не с кем. Когда я говорю своему мужу об эмоциях, которые заставляют меня страдать, его ответ — если ты не можешь это изменить, забей и не страдай. Когда пытаюсь сказать, что беспокоит меня в его поведении, обижаю его этим. Когда он ищет себя в этом мире, могу только критиковать. Но что мне сделать, если так я устроена? Если всегда вижу тысячу плохих вариантов, последствий и вероятностей. Мой стакан всегда наполовину яд. Могу увидеть тысячу минусов в любом предложении, миллион возможных опасностей в любом действии. Не могу понять, всегда ли было так, или меня изменила война? Скажи кому — рассмеется, я ведь её и не видела толком, мы почти сразу уехали. Но разве обязательно видеть взрывы своими глазами, если слышишь их где-то вдалеке, пытаясь заснуть? Разве обязательно смотреть на трупы мертвых одноклассников, чтобы понимать, что они умерли, и на их месте мог оказаться ты? Разве обязательно держать в руках автомат, чтобы знать, что твоя жизнь только что изменилась раз и навсегда, все планы рухнули, нужно срочно строить новые, учиться жить заново, обретать самостоятельность и ответственность? Разве обязательно иметь боевые раны, чтобы всем сердцем ощущать боль за миллионы невинных загубленных жизней? Или раз я не могу это изменить, я не должна этого чувствовать? Может быть у меня ПТСР, может быть я просто хочу так думать, чтобы оправдать собственную неспособность жить эту жизнь.

С кем мне обсудить все это, милая?

Заткнись и ложись наконец спать.

Да, внутренний голос, ты как всегда прав.

Мне всего мало. Постоянно чего-то не хватает. Преследует какое-то вечное чувство незавершенности. Смех - недостаточно радостный. Секс - недостаточно страстный. Грусть - недостаточно унылая. Свет - недостаточно яркий. Еда - недостаточно вкусная. Все не так. Не понимаю, почему. У меня все замечательно. Любящий человек, с которым я неимоверно счастлива. Прекрасные друзья, с которыми мне всегда хорошо. Замечательные родители, которые не лезут в мою жизнь больше необходимого. Но все не то. Знаете, бывает такое чувство, когда делаешь вдох, и хочется вдохнуть еще больше воздуха, но легкие уже заполнены. Чувство незавершенности. Почему-то я живу с ним.

Год предыдущих отношений научил меня, что год ничего не значит. Это не гарантия любви до гроба, да и не гарантия любви вообще.

Год нынешних отношений научил меня, что предыдущие были дерьмо. Если хотя бы раз в день ты не испытываешь счастье - уходи.

Это всего лишь год. Не пять, не десять. У нас все еще впереди. Мы только начали по-настоящему узнавать и принимать друг друга. Этот год был прекрасен. Дальше будет только лучше.

Я ничего не видел.

Ни Вильнюс, ни Бирмингем, ни Юпитер.
Ни полюс, ни монастырь. Ни окоп, ни парус.

Я ничего не видел.
Я был простым.

Мир состоял из пустоты и пауз.
Мир состоял из пауз и пустоты.

Я ничего не видел. В моём портфеле
Бэкон, Булгаков, Тоинби, Фукуяма.
Я не был в Турине, в Кракове
и в Марселе,
амфибрахий не отличал

от ямба,

не жил, не плакал, не сочинял.
Не хотел быть шофёром и космонавтом.
Не пил вино и остывший чай,
не ел кураги на завтрак.

Я ничего не видел. Ни проводов, ни линий.
Ни этикетки от "Шнапса" и "Кока-колы".
Не видел – как тащат железо и алюминий
мимо
начальной
школы.

Или бьют тарелки в окне напротив.
Или ругаются без причин.
Не видел взлетающий самолет и
потерянные ключи.

Я ничего не видел.

Ни Вильнюс, ни Бирмингем, ни Юпитер.
Ни залив, ни парусник, ни маяк.
Ни Велеса, ни русалок.

Зато
раз в неделю
я видел
тебя

и это меня спасало.

© Джек Абатуров

Здесь написано, что у меня 24 человека "следящих". Примерно 90% из них какие-то мертвые профили. И я прошу эти 10% - уделите 2 минуты вашего времени и пройдите небольшой опрос https://www.survio.com/survey/d/S5I7I5B2D0Y0Q3Z9J

Возможно, благодаря вам я получу победу в конференции по психологии и, как следствие, повышенную стипендию. Спасибо.

Смысл в том, что мне не нужно переставать носить кольца, подаренные тобой, выбрасывать игрушки или даже просто переставать с ними спать, не нужно удалять твои сообщения, даже не прочитав, не нужно избегать встречи с тобой, не нужно писать тебе, когда напьюсь. Смысл в том, что я не нуждаюсь в тебе, и не прикладываю для этого никаких усилий. Любила ли я тебя вообще? Легко убеждать себя, что да. Легко год практически жить с человеком, которого считаешь любимым. Нелегко понять, любишь ли ты его на самом деле или это всего лишь самообман. В моем случае, кажется, был второй вариант. Мне все равно. Абсолютное равнодушие. Ноль по шкале Кельвина. Найди в себе силы отпустить меня. Не писать пьяным, не удалять переписки. Не страдай. Единственное, что я к тебе испытываю - жалость и раздражение. Минус четыреста шестьдесят по шкале Фаренгейта.

Говорят, что мир сдвигается с места, и я вижу, как он сдвигается, потому что ломаются горы, трещат деревья, из лесов выбегают зайцы, потому что кто-то хрипит и стонет в черном озере подо льдом, потому что я смотрю на тебя, и вижу тебя с трудом. Говорю тебе, мир сдвигается с места. Голоса друзей не слышны в тумане, я кручу телефонный диск, но связи нет, а день никак не настанет, потому что подходят к концу запасы тушенки, галет и чая, потому что я держусь за тебя и едва тебя ощущаю. Мир сдвигается с места, два года назад была бы весна по календарю, я смотрю на тебя, и держусь за тебя, говорю, говорю, говорю, ничего, кроме слов; я не знаю, есть ли ты вообще на свете, но если бы тебя не было, то зачем бы тогда все эти рыбы и птицы, коты и зайцы, вот это все, что мне снится, светлый дом, и тихая музыка, и скачущие синицы. И пока мир сдвигается с места, я касаюсь тебя словами, я держусь за тебя словами, и длится цепочка существований, и я говорю: «я люблю тебя», и это одно, что есть непреложно так, и темнота, меня обступившая, отступает еще на шаг. © Лемерт /Анна Долгарева/

Сегодня день, когда мои родители вместе уже восемнадцать лет, а папа все еще не запомнил, что мама не любит розы. По крайней мере, все восемнадцать лет он пытается сделать ей приятно.

В волосах дым. На плите намекает турка,
гулко капает в раковине вода.
Мы сидим, два молодых придурка,
и веруем, что всё это - навсегда:
мы, такие яркие и светящиеся,
занавески, проткнутые лучом.
Счастье приютилось, как будто ящерица
на руке. Чего пожелать ещё?

Солнце зажигает ночные тучи,
кот сердца выписывает хвостом,
всё, не надо больше, не надо лучше -
счастье в этом. В этом, а не простом.

Пальцы заплетаются в кельтский узел,
взгляды электрические искрят.
Дай нам, Боже, радости в нашем вкусе,
радости смешных молодых зверят.

Ведь Ты же знаешь, - всё это ненадолго.
Знаю я. И мы.
В волосах дым.
Крутится сансара. И кофемолка.
Господи! Бывал же ты молодым!

Ведь только в начале, Боже, Твое Слово,
но самое главное - это же Твой Смех!

Дай любить, как можем, один другого.
И мы тебе обещаем любить всех.

У нас с тобой обязательно будет Лето.
Настоящее лето, теплое, как рука.
Знаю, что счастье - сиреневые билеты.
Все силуэты уходят на берег Леты,
эти снега - превращаются в облака.

У нас обязательно будет большое Море.
Такое большое, - только оно кругом.

Будет много историй. Они в миноре,
мажоре, соре, сорри, задоре, вздоре,
разговоре, с волнами, чайками и песком.

И Северное сияние. И рассветы.
И радуга - среди загорелой тьмы.

Знаешь, я просто верю.
Я верю в это.
Верю не как в примету, - а словно Свету.

Верю, что верю.

И верю, что будем Мы.

Что было бы, если бы мы встретились раньше - когда внутри у нас ещё не всё перегорело и мы ещё не были похожи на два ходячих крематория?

Вы, наверное, жутко разочарованы, но я счастлива, а, когда я счастлива, мне совершенно нечего рассказать. Простите.

Я не писал тебе целую вечность лет. Не спрашивай, почему. Может быть, мне и правда нечего сказать. Может, говорить и правда не стоит. Может, наше расставание было лучшим, что могло случиться со мной после стольких потраченных на тебя нервов и стертых в кровь кусочков души. Может быть, мое молчание означало, что я научился без тебя жить. Я не научился о тебе не помнить. Твое имя всегда несказанным привкусом горчит на кончиках губ. Перекатывается, хочет сорваться, но я его не пускаю. Смысл расставания был в том, чтобы мне не приходилось его сдерживать. Я не мог писать, когда мы были вместе. Нашего «вместе» уже нет, но я по-прежнему не могу написать ни слова, видишь? Слова всходят полынью, колышутся на ветру, разлетаются спорами по всему полю и всходят новыми ростками полыни. Когда-то я писал вереском, веришь? Ты сжег меня, как подростки сжигают тополиный пух возле бордюра. Я не обвиняю тебя, не подумай. Мне просто все еще больно о тебе вспоминать. И, что хуже, боль эта сладкая, как только что собранный мед, я хочу воскрешать ее снова и снова, дай почувствовать себя. Дай приблизиться к тебе ближе, чем расстояние трех несказанных слов. Почему мы не смогли «нас» сохранить? Неужели я плохо пытался? Неужели моего старания не хватало на двоих? Или проблема в том, что стараться должны были оба? Ты никогда не хотел, чтобы я к тебе привязывался. Я никогда не хотел, чтобы ты от меня не зависел. Моя любовь хотела привязать тебя вечными нитями. Чтобы ты навеки во мне нуждался. Ошибочная позиция. Пытаться поймать тебя – все равно что ловить ветер. А ведь у меня когда-то получалось. Но главной твоей хитростью всегда было умение ускользать сквозь пальцы. Незаметно. Я не понял момента, когда ты перестал быть моим. Просто не заметил. А когда увидел пустые руки, было слишком поздно. Пальцы уже были изранены твоим отсутствием. Мы вместе клеили на них пластыри, чтобы скрыть эти жуткие порезы, но потом ты все равно уходил. Я делал все новые раны, чтобы ты вернулся, но и этим не смог тебя удержать. Твоя питерская осень обдувает тебя со всех сторон, обнимает и смеется мне в лицо. Я нервно дергаю плечами и закуриваю. Помнишь, у тебя болело предплечье, когда мы ссорились? Почему оно не болело больше, когда я курил в окно, пытаясь выкурить всю боль? Воск плавился на разгоряченной отчаянием коже, надрезы во мне становились больше порезов на мне, катастрофа тянула меня вниз, бездна спокойно смотрела в мои глаза, она видела своего. Ты стоял на ее краю, на тебя она не глядела, ты уже был ее частью. Я слишком поздно увидел твою пустоту. Или просто не хотел ее замечать. Кругом был сговор. И мрак. Мы так долго бродили в нем, что я не мог понять, когда наткнулся на стену, а ты остался с другой ее стороны. Я хотел тебя разгадать. У меня получилось. Но ты оказался стеной. Такой же израненной, в какую превратил меня. Я никогда не говорил, что ты этого хотел. Может быть, все попытки оттолкнуть были попытками спасти? Но тьма уже пустила в меня корни, ты лишь был естественным ее продолжением. Нельзя сказать, что я скучаю. Просто ты лежишь во мне камнем, как и всегда лежал. Все труднее становится не писать тебе, все сложнее писать. Никогда не знаешь, о чем говорить со своим убийцей. Ты был глубже дозволенного. Откуда мне было знать, что это не глубина, а пропасть? Я распыляю мысли и падаю только дальше. Кто-то протягивает мне руку, я даже хватаюсь за нее и пытаюсь выбраться. Ты сидишь внутри меня и безразлично наблюдаешь за этими попытками. Моя жизнь связана с тобой? Сомневаюсь. Я только лишь не могу тебя выпустить. Ощущаешь ли ты эту клетку из ребер и кожи? Знаешь ли, что впаян мне в душу метастазами? Надеюсь, что никогда не узнаешь. Спи спокойно, невысказанная боль моя, я отпущу тебя сразу, как только выйду из тьмы.

нас научили читать на всех земных языках,
но из текстов наших учебников вовсе исчез смысл:
ни биология, ни история и ни физика
ничего не сказали о том, кто такие мы.

кроме того, что мы и все, кто нас любят или любили -
только звездная пыль, ничего, кроме звездной пыли.

почему мы, такие хорошие, часто совсем одни.
для чего пешеход из А отправляется в точку Б.
смотрит ли кто-то за нами, кто тогда смотрит за ним,
с какой скоростью нужно идти, чтоб придти к самому себе.

все, что мы знали, в руках держали, чего так жаль нам -
ничего из этого вовсе нам не принадлежало.

кроме слов, которые тоже отчасти взяты взаймы,
только и есть, что они, между нами и тем, что не мы.