Я не писал тебе целую вечность лет. Не спрашивай, почему. Может быть, мне и правда нечего сказать. Может, говорить и правда не стоит. Может, наше расставание было лучшим, что могло случиться со мной после стольких потраченных на тебя нервов и стертых в кровь кусочков души. Может быть, мое молчание означало, что я научился без тебя жить. Я не научился о тебе не помнить. Твое имя всегда несказанным привкусом горчит на кончиках губ. Перекатывается, хочет сорваться, но я его не пускаю. Смысл расставания был в том, чтобы мне не приходилось его сдерживать. Я не мог писать, когда мы были вместе. Нашего «вместе» уже нет, но я по-прежнему не могу написать ни слова, видишь? Слова всходят полынью, колышутся на ветру, разлетаются спорами по всему полю и всходят новыми ростками полыни. Когда-то я писал вереском, веришь? Ты сжег меня, как подростки сжигают тополиный пух возле бордюра. Я не обвиняю тебя, не подумай. Мне просто все еще больно о тебе вспоминать. И, что хуже, боль эта сладкая, как только что собранный мед, я хочу воскрешать ее снова и снова, дай почувствовать себя. Дай приблизиться к тебе ближе, чем расстояние трех несказанных слов. Почему мы не смогли «нас» сохранить? Неужели я плохо пытался? Неужели моего старания не хватало на двоих? Или проблема в том, что стараться должны были оба? Ты никогда не хотел, чтобы я к тебе привязывался. Я никогда не хотел, чтобы ты от меня не зависел. Моя любовь хотела привязать тебя вечными нитями. Чтобы ты навеки во мне нуждался. Ошибочная позиция. Пытаться поймать тебя – все равно что ловить ветер. А ведь у меня когда-то получалось. Но главной твоей хитростью всегда было умение ускользать сквозь пальцы. Незаметно. Я не понял момента, когда ты перестал быть моим. Просто не заметил. А когда увидел пустые руки, было слишком поздно. Пальцы уже были изранены твоим отсутствием. Мы вместе клеили на них пластыри, чтобы скрыть эти жуткие порезы, но потом ты все равно уходил. Я делал все новые раны, чтобы ты вернулся, но и этим не смог тебя удержать. Твоя питерская осень обдувает тебя со всех сторон, обнимает и смеется мне в лицо. Я нервно дергаю плечами и закуриваю. Помнишь, у тебя болело предплечье, когда мы ссорились? Почему оно не болело больше, когда я курил в окно, пытаясь выкурить всю боль? Воск плавился на разгоряченной отчаянием коже, надрезы во мне становились больше порезов на мне, катастрофа тянула меня вниз, бездна спокойно смотрела в мои глаза, она видела своего. Ты стоял на ее краю, на тебя она не глядела, ты уже был ее частью. Я слишком поздно увидел твою пустоту. Или просто не хотел ее замечать. Кругом был сговор. И мрак. Мы так долго бродили в нем, что я не мог понять, когда наткнулся на стену, а ты остался с другой ее стороны. Я хотел тебя разгадать. У меня получилось. Но ты оказался стеной. Такой же израненной, в какую превратил меня. Я никогда не говорил, что ты этого хотел. Может быть, все попытки оттолкнуть были попытками спасти? Но тьма уже пустила в меня корни, ты лишь был естественным ее продолжением. Нельзя сказать, что я скучаю. Просто ты лежишь во мне камнем, как и всегда лежал. Все труднее становится не писать тебе, все сложнее писать. Никогда не знаешь, о чем говорить со своим убийцей. Ты был глубже дозволенного. Откуда мне было знать, что это не глубина, а пропасть? Я распыляю мысли и падаю только дальше. Кто-то протягивает мне руку, я даже хватаюсь за нее и пытаюсь выбраться. Ты сидишь внутри меня и безразлично наблюдаешь за этими попытками. Моя жизнь связана с тобой? Сомневаюсь. Я только лишь не могу тебя выпустить. Ощущаешь ли ты эту клетку из ребер и кожи? Знаешь ли, что впаян мне в душу метастазами? Надеюсь, что никогда не узнаешь. Спи спокойно, невысказанная боль моя, я отпущу тебя сразу, как только выйду из тьмы.