мрамор

мой дневник на вьюи никому не нужен. даже мне.

у меня болит печень, я чувствую себя древним, сухим, неживым и пыльным. я хочу снова осень. снова лето. снова весну. что угодно, кроме этой уродливой тёплой зимы, что угодно, только не засыпать в темноте, не имея возможности разглядеть твоё прекрасное бледное лицо. что угодно, лишь бы больше не снились трупы и холодные бесконечные лестницы.

пожалуйста, давай трахнемся этой ночью. давай протрахаемся всю жизнь.
внутри меня паутина.

мне опостылели мои заглавные огромные буквы, всем своим видом будто пытающиеся вытеснить всю мою истинную беспробудную крохотность, и я оставляю капс лок в покое.

нам с тобой прописывают разные препараты, но мы пьем одно и то же вино, и ты не помнишь под утро как ночью, когда я бесконечное количество времени задыхался в кулак, противостоя очередной панической, вдруг проснулся, утер мои слезы и прижал меня, выдохшегося, к себе. раз за разом я обретаю в тебе тот самый дом, которого у меня никогда не было.



мне кажется, брайан молко в своей i'll be yours поет самые главные слова о нас.

Я рад тому, что никогда тебе не верил.

Это душно-пряное, липко-жаркое пьяное лето подходит к концу, а мы так и не ходили к заливу, так и не ходили в парк, так и не исследовали ни кусочка улицы вокруг нас, кроме продуктовых с дешёвым вином, и, знаешь, я не жалею. Ни о чём вообще, кроме того, что прямо сейчас нельзя вжаться холодными потрескавшимися губами в твою шею. Прямо сейчас. Ну пожалуйста.



Наше "мы" стало тем самым священным, сокровенным и в то же время всеобъемлюще-вездешним пространством, окружающим и наполняющим моё пустое поверхностное "я", и это единственное светлое и возвышенное, что есть и было в моей жизни, и моё дыхание снова сбито, только коснись меня, докажи, что всё это мне не кажется, как когда на сырую ледяную реальность выпадаешь из самого тёплого, самого яркого сна, и гудит в ушах так, как будто тебя отпевают.

Мои запястья соскучились по ремню.

До восьми больше часа, и я извожусь. Поскорее прожить, поскорее нырнуть в ненавистный-желанный автобус, жадно и трепетно поцеловать тебя с порога нашей обшарпанной милой квартирки. Прожечь горло дешевым красным вином. Упасть на кровать, притягивая тебя к себе.

И я знаю, это та самая любовь, в которую я не верил. Я хочу быть твоим глупым шумным мальчиком, твоей самой надежной бронёй, лучшей выпивкой, тенью под ресницами. Это то, о чём поют в лучших песнях, то, чего, как я думал, и быть со мной не могло, но ты видишь? Ты видишь то же, что вижу я?

Время вновь останавливается, когда ты прижимаешь меня к себе и называешь своим эльфёнком, и я целую твоё плечо.

И когда ты вновь пишешь мне о том, как жалеешь и как хочешь все вернуть, я смеюсь, не открывая рта. Ни одна мышца на моем лице не дергается, ни один укол грусти или злости не вынуждает мое сердце дрогнуть.


Мой долгожданный, нежданный, карманный, стеклянный покой.

15:49:58
Мраморный.
Мраморный и холодный, пыльный и сухой.
Вот, каков твой вкус
И каков ты сам.

Я падаю на пол вниз лицом и рыдаю, не меняясь в лице и не покидая стула напротив тусклого квадрата экрана.

Мой рот в белесой хрусткой корочке сухой кожи, а под моими ногтями грязь. Я плачу в линялую мешковатую наволочку и что-то бессвязно нашёптываю в экран мобильника, зная, что ты не слышишь ни слова, никто не слышит. В моём питерском жалком пригороде утром холодно и тоскливо, но эту серо-сырую гниль я люблю куда больше, чем жаркий удушливый полдень, успевший достать меня за неделю, если не меньше. Строчки распадаются под моими ноющими от боли пальцами. Давайте-ка снова, спасибо.

Мой рот в какао, бежевом, тошнотворно-приторном. Под моими ногтями вода из-под крана, и я пишу тебе что-то про новые шорты. И про то, что скоро всё будет лучше. Я пишу тебе это уже целый год. Говорю это целую жизнь.

- День рождения надо отметить на свалке возле того шоссе. Нацепить на голову мусорный мешок, есть лакрицу, а потом завалиться домой и смотреть мои самые нелюбимые фильмы.
- И пить квас, ты же его ненавидишь.
- Точно.

Я убогий плачущий мальчик с вывернутой наизнанку грудной клеткой, с кончиков моих грязных волос каплями дробится об пол смола. У меня нет имени, у меня нет прошлого, в моих глупых уродливых рёбрах живут умирающие животные, гнездятся старые птицы, кишат холодные склизкие змеи. Я лысею и вымираю на холодном заплеванном асфальте. Мой возраст - отрицательный. У меня язвы вместо глазниц. Кашель вместо голоса.

Я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и исцелится душа моя.

На моих губах кровь и сахарная пудра

Я сгибаюсь от режущей боли в левом боку и ныряю в это расхлябанное слепяще-жёлтое утро. Мой плащ как чёрный пиратский флаг, он уже больше меня в два раза, и я боюсь представить хотя бы на миг, во что за год превратился мой бедный желудок.

Мои бедные планы на будущее.

Мой бедный я.

И кто виноват в том, что я как всегда себя переоценил. В том, что мне не хочется вылезать из своей скорлупы, поломанной, колкой, причиняющей мне боль каждый чёртов день. Что мне нравится то, в какого асоциального паразита я превращаюсь, когда поездка в метро для меня - грандиозный подвиг, а стойко выдержанный взгляд встречного прохожего заслуживает оды в мою гнилую честь. Что в большинстве случаев я молчу, и мне стыдно писать сюда, и я надеюсь, что никто из тех, кто со мной общается, этого не прочтёт.

Мне стыдно. Мне постоянно стыдно. Мне стыдно непроходимо, убого и неуклюже, мне стыдно жгуче и гулко, до рвоты и до слёз, когда я открываю свой эгоистичный поганый рот и хоть слово говорю о себе.

Простите меня.
Все простите меня. Даже если я не заслужил этого.
Очень хочется всё стереть и написать всё заново.

И я говорю себе, что не стоит так волноваться. Что это всего лишь ещё одна пыльная светло-серая весна. Всего лишь ещё один день, который я всякий раз обещаю себе прожить как последний, чтобы опять прожить как бесчисленный.

И в твоих шутках опять почти надёжно скрытая боль. И ты целуешь воздух напротив моих губ и смеёшься в моё изумлённое уродливое лицо.
Я ужасно, безобразно устал.

Что может быть глупее любовного треугольника?

Рвет ли мне это сердце, еще бы, каждую секунду каждого дня на столько кусочков, что, кажется, их уже не составить вместе, разве мог я подумать, что стану молчаливым, тем более — немым, я вообще о многом не задумывался, все изменилось, клин между мной и моей способностью радоваться был вколочен не миром, не бомбами и горящими зданиями, а мной самим, моими мыслями, раковой опухолью моего нежелания что-либо забыть, блаженно ли неведение, я не знаю, но как же мучительно размышлять, и вот скажи мне, что дали мне мои размышления, в какие божественные дали завели? Я думаю, и думаю, и думаю, мои мысли миллион раз уводили меня прочь от радости, но ни разу к ней не приблизили.

88888888888888888888888888

Я гнию в своей тусклой холодной комнате, где стоит душный запах затхлости. Я простужен, и, видит бог, я потерял всё, на что был когда-то способен. Обновляю пару раз в день страницу, где пылятся мои убогие выкидыши (их почти пятьдесят штук, чёрт бы их побрал), иногда отвечаю на тёплые приветы читателей в личке, этих, знаешь, вежливых незнакомцев, которые никогда меня не узнают, которых никогда не узнаю я. Всё откладываю на завтра. Всё всегда откладываю на завтра.

Очень хочется верить, что однажды
И что однажды и что однажды
Однажды - что ?

Эгоцентричный спаситель, я никогда не делаю достаточно, только недостаточно.
Не настолько хорош, чтобы заменить собой всё.
Не настолько хорош, чтобы что-то значить.

Так цепляться за свою никчемную жизнь. Предпочесть боль пустоте. Что с ней делать дальше?

Так бесконечно помогает просмотр постов humpty-dumpty . Бесконечная яркая вереница того, где хотелось бы побывать.

Я всё ещё жив

Мой брат самый-самый лучший.

всё равно