Мой рот в белесой хрусткой корочке сухой кожи, а под моими ногтями грязь. Я плачу в линялую мешковатую наволочку и что-то бессвязно нашёптываю в экран мобильника, зная, что ты не слышишь ни слова, никто не слышит. В моём питерском жалком пригороде утром холодно и тоскливо, но эту серо-сырую гниль я люблю куда больше, чем жаркий удушливый полдень, успевший достать меня за неделю, если не меньше. Строчки распадаются под моими ноющими от боли пальцами. Давайте-ка снова, спасибо.
Мой рот в какао, бежевом, тошнотворно-приторном. Под моими ногтями вода из-под крана, и я пишу тебе что-то про новые шорты. И про то, что скоро всё будет лучше. Я пишу тебе это уже целый год. Говорю это целую жизнь.
- День рождения надо отметить на свалке возле того шоссе. Нацепить на голову мусорный мешок, есть лакрицу, а потом завалиться домой и смотреть мои самые нелюбимые фильмы.
- И пить квас, ты же его ненавидишь.
- Точно.
Я убогий плачущий мальчик с вывернутой наизнанку грудной клеткой, с кончиков моих грязных волос каплями дробится об пол смола. У меня нет имени, у меня нет прошлого, в моих глупых уродливых рёбрах живут умирающие животные, гнездятся старые птицы, кишат холодные склизкие змеи. Я лысею и вымираю на холодном заплеванном асфальте. Мой возраст - отрицательный. У меня язвы вместо глазниц. Кашель вместо голоса.
Я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и исцелится душа моя.