Серая тетрадь

Одержимость дочери охотника

Раз трудно сломать лёд, может, растопим?

Он всегда говорил, что предпочёл бы густые пласты снега резкому столкновению. Онемение, расслабленность и сонливость вырванному силой крику и пресечению; совсем как Конт, предпочитающий плавную эволюцию и избегающий рывков революционных реформ. Никаких внеплановых движений и помех, всё последовательно и предсказуемо, а в ином случае он не знал бы как следует расположить себя в ограниченном пространстве, чтобы ухватиться за шанс. У него даже не хватило бы времени на это, а смерть не должна быть такой неосознанной. Мои же представления являли собой оппонента. Взгляд сверху, сокращение дистанции, чтобы ты за секунды успела поймать слова руками и понять, что было самым важным в твоей жизни, скрытым, возможно, блюром из каких-то повседневных примесей. А тут всё ясно. Расстояния хватает на одну-две петли, а в большем количестве уже и нет необходимости. Зачем себя обманывать? Ты не тянешь время, бросая тузы в лицо мафии, ты незамедлительно берёшь, что хочешь, или же то, что тебе вручают силой – смотря какая непогода висела над твоей головой в нужный момент. Какая из ситуаций больше отражает страх перед болью? Несмотря на все мои теории и планы, сползающие по алфавиту, когда пришло время, я опешила и не запомнила ни единой своей мысли, зато видела здание, зияющей раной прорезающее пыльную дорогу ранним утром. Воздух словно выплюнул его нам навстречу, но случись это внезапно, то во всём было бы больше благоразумия, однако нам дали время, тем самым словно бы проявив милость. Я не воспользовалась этим временем, не растаскала ситуацию по углам в бешеном ритме и, в общем и целом, не чувствую себя виноватой. Было проще сказать, чем облачить в более конкретную форму, обдавая прилагательными и уточняя.

Прилечь на дно, на её ПМЖ, рассмотреть безнадёжность этого места и оттолкнуться раз и навсегда.

Никакие формы анализа не стали бы уместными. Ты не можешь заметить, как мне некуда девать свои руки, как я отвожу взгляд, как он расфокусирован и отражает туманную сумятицу, не можешь услышать, как, возможно, дрожит мой голос, когда я чеканю слова, то ли приготовленные заранее, то ли всплывшие благодаря импровизации. Тогда любое несоответствие и упущение стало бы ключом, отсылкой к тому, что всё не до конца разрушено и ещё есть надежда, а флаги возвышаются посреди горящих руин как единственная непоколебимая точка. Если бы перед тобой была бы полная картина, то некоторая сомнения не заставили бы себя ждать. Что же ты имеешь на самом деле? Слова. Без интонаций и подтекста, без обращений к экзорцисту, чтобы он убрал эту дрянь. Только одну сторону. Только одну.

Мне снова не с кем поговорить. Точнее, не так. Я снова всех отторгаю, потому что знаю, что наткнусь на порицание или непонимание, на стену, разделяющую один мир от другого. Я привыкла кипеть, а теперь водную гладь ничто не тревожит, и мне непривычно, некомфортно; очевидно, придётся привыкать к этой тишине, нарушаемой разве что разыгравшейся непогодой или крайне редким случайным вмешательством. Ничего, я буду в порядке, такое уже было, правда, с тех пор немало воды утекло, однако это всё ещё я, пусть и не полностью идентичная, но некоторые устои остаются непоколебимыми. Тогда я много писала, спасала себя текстами и часами с кистью или карандашом в руке с пресным отблеском гуаши в аудиториях. Теперь у меня есть учёба, множество любопытной литературы и блоги. Правда, заставить мысли плыть подобно прошлым будет нелегко, но у меня много времени, призванного меня излечить. Предполагаю, что расшевелить себя будет сложнее, чем во все прошлые разы, ибо я каменею, вместе с тем изливая накопившуюся агрессию, словно чувствую, что вскоре лишусь натиска, способного меня реагировать как прежде. И не нашлось излиться чему-то другому, кроме негодования, раздражения, злости и непринятия. Светлый человек исчерпал годовые запасы и прибегнул к тому, чего у него, как думали многие, быть не может. Это перепутье. Я то и дело слышу, что стала какой-то отстранённой, словно бы меня подменили противоположностью. Может быть и не было подмены? Может я всё это время являлась ребёнком, которому в определённый момент открыли глаза на мир, ожидающий его столько лет и вобравший в себя, безжалостно и резко, превративший в нечто, до сих пор принимающее форму? Я вижу очертания, я могу взглянуть на свои руки размытым взглядом, но до обличающего зеркала, показавшего бы, кто я есть, по моим меркам, ещё очень далеко. Но я иду, продвигаюсь сквозь заросли, и когда они стали гуще, в моих руках появилось мачете как признак недоверия и рвения. Мне хочется смести всё ненужное с моего пути, мне хочется не тратить времени, а расти, стремиться выше и выше, взбираться по Лестнице, как делают герои моего нового увлечения. Это единственное, что мне осталось. Дороги обратно нет, я даже не думаю о том, чтобы сделать несколько шагов назад, в сторону того безобразия, которым я была, истеричным, болтливым и наивным. Я буду разбирать статьи и читать, заполнять еженедельник и блокноты, вести дневник и тренировать гибкость слов, искать достоинства и работать над недостатками. Больше никаких головокружительных порывов и полётов со склона.

"На людях приходится быть аккуратной и держать себя, а дома я трэш в чулках и оранжевом кимоно, курю как пожилой моряк, пью энергетики и не покидаю блог".

По мере того, как увеличивается число гробов в ямах, как поднимается до верхушек деревьев запах сырой земли после воскресного дождя, я продвигаюсь по спектру реакций от тёплых оттенков до холодных и затемняю то, что другого сбило бы с ног. Тем не менее, некоторые устои не поколеблешь, а только лишь непроизвольно начнёшь накладывать одно на другое с течением времени до тех пор, пока не начнёт казаться, что это действительно работает. Вера в преодоление барьеров и становление куском мрамора с надеждой на то, что хотя бы не бесформенным куском. До определённого момента, до скольжения шёлковой ткани, в конце концов обнажающей острые углы. Возможно, это случится не на публике и не на похоронах, а в лабиринтах выставочных залов Луиз Буржуа.
Я слышала, как испившие из этой чаши насколько это было дозволено, говорили, что мечтают вернуть фейерверки на их законное место, а женщинам вполне к лицу быть истеричками. Но теперь я против это, я за титанические усилия и движение вперёд. Ницше погладил бы меня по голове или он вспомнит о нас только когда возникнет то, о чём он писал?

Частичное, преисполненное надеждой замещение всегда имеет место быть. Я давно решила to devote myself to writing, а теперь это и вовсе будет являться моим спасением, даже если дорога станет обременительной и извивающейся вдоль болот и многовековых дубов, выбрасывающих в воздух терпкий, тяжеловесный яд. Мне по нраву этот вкус, мне по нраву всё, где нет людей. Ветра всё отчётливее подводят меня к переменам, как и сами обстоятельства. Вот они, как нельзя кстати – лепи под натиском кого хочешь, стань отчуждённой и независимой, отдавайся разве что письму и тому, что прежде вдыхало в тебя жизнь. У меня есть время, чтобы перестроиться. Этим я и займусь, закрывая пока ещё дрожащими пальцами кровоточащее сердце.

Пусть кто-нибудь остановит меня, восхваляющую опиум и собственную глупость.

Устроим вечеринку с кофе и оккультно-античными томиками в честь каждого удара, сделавшего из меня ту, кто я есть.

Все мои до кретинизма надуманные проблемы неизменно утыкаются в стену, любезно погружающую меня во всеобъемлющую невозможность писать. Писать достоверно, иллюзорно, живописно. Этот навык утрачен. Силюсь убедить себя в том, что не безвозвратно, что ещё можно поднять его с колен и воплотить в жизнь, как было раньше, и даже лучше, а нужно выделять лишь чуть больше времени поискам и быть внимательнее к своим скрытым порывам, которые вполне способны сказать, со мной ли сегодня муза или нет.

Пора бы отделить себя от них и стать одной из парижских бунтовщиц.

Кто-то называл меня богиней декадентства. Возможно, это предположение и не имело такой плотной формы, а было брошено кем-то за газетными заголовками в сонной полутьме у разлагающихся стен театра, который я, бывало, пыталась спасти, хватая равнодушных прохожих за замасленные рукава. Но какая же я, к чёрту, богиня? От моих пальцев несёт сигаретным дымом, а не крепким парфюмом из ряда поднебесно дорогих, как бывало раньше. Никаких несусветно ярких одежд – взгляд цепляется лишь за силуэты, облачённые в тёмное пальто, с развевающемся на снежном ветру шарфом предпочтительно синего цвета и оттенками. Вдохновляющие ленты тут и там, приносящие в результате лишь комки материи, пережёванные и использованные сотнями. Я жажду бродить по cathedrals и лить слёзы над абсолютным превосходством, я мечтаю перебирать архивы в Англии, возиться с мольбертами, источать превосходство и всепоглощающие знания – сдержанно излагать биографию Алистера Кроули, говорить о том, что авангарда не было, прочитывать разветвлённые книги по оккультизму и наукам, шептать об Искусстве Дэвида Линча. Огонь, иди со мной. Я создаю себя. Беру скульптурную глину, постепенно перерастающую в нечто более плотное, и накладываю новую кожу поверх старой, а порой и вовсе вгрызаюсь в прежние покровы, освобождая место для новых. Боги, герои и мужчины. Несоизмеримая коллекция, равномерно распределившаяся в сердце, в голове, обволакивающая субстанцией всё моё естество. Стать выше, действительно стремиться к вышеупомянутому статусу, но не знать меры лишь в глубоких рассуждениях. И начать стоит с рук.

Когда под тобой огромная толща воды, не видно и дна, а ты, неплохо держась на плаву, самоуверенно заявляешь: я никогда не опущусь, не дотронусь пальцами песка, не приму его, не примкну к нему. Ситуация меняется. Может быть, плавно и едва заметно, или одним сокрушающим ударом стремительно пропуская твоё тело сквозь водный пласт. Результат один: ты посреди песка. Касаешься его губами, рисуешь растворяющиеся линии, пожираемые песчинками. Рассыпчатое покрывало, на краткий или, может быть, на длительный срок ставшее твоим домом. Ты на дне, ты к нему примкнула, твоё воспоминание о сказанном смутно болтается где-то сверху. Краем своего сознания ты понимаешь, что нарушила обещание, оказалась в плену обстоятельств, поддалась, но в этом осознании нет резкости – оно не пестро, лишь струится песочного цвета линией. Тебе практически всё равно.