Есть такие вещи, о которых лучше никому не знать.

Когда сбежишь под землю, в мир теней,

Спеша усопших восхитить собой,

Елена и другие дамы с ней

Придут, чтоб окружить тебя гурьбой

И о любви, угасшей миг назад,

Узнать из уст, пленявших самый ад.

Я знаю — ты начнешь им про пиры,

Турниры, славословия, цветы

И паладинов, павших до поры

Для полного триумфа красоты…

Но хоть потом, без пышных фраз и лжи,

Как ты меня убила, расскажи.

Усталость. Ты саваном прикрой меня.

Ляг радом и забудь, что по дороге, мы не прошли и полпути.

Ты должен всё пройти, и за меня прожить, что так беспечно я растратил.

Я спятил и оградил себя стеной, мне нужен был покой.

Но ты кричал и мой покой тревожил.

Ты злил меня, я ненавидел голос твой.

Не мог ты и предвидеть, что порой, любил твои закрытые глаза.

Я пел, почти шепча.

Хрипя от боли и отчаянья, Как птицей раненной в рассветной тишине

Ревел я зверем диким

Чудовищем я многоликим, взращенным под твоим крылом,

Родился и убил всех тех, кто так любил тебя.

Кукушкой был, мы были братьями, но разной масти.

И от напасти отец тебя не уберёг.

Я выкинул тебя из нашего гнезда, природы злобный смех

Иронией судьбы, мой милый братец

Ты мёртв, но буду я мертвей всегда.

Чудовище!- кричат они.

А я и рад. Мой брат, ты ангелом червивым затмишь меня.

Всегда. Ты будто светом окружен, тобою я обворожен

Как на картину мастера, смотрел я на тебя, и ненавидел.

Я чёрной завистью был ослеплён.

И не заметил, что был всего лишь навсего в тебя влюблён.

Насколько бы далеко меня не уводило. Он упрямо возвращал меня к начальной точке. Я снова здесь, и снова мне мало, что бы идти вперёд. Я топчусь в этот жиже полной гнили и насекомых. Я чувствую смрад, ощущаю маленькие пыльные снующие тельца под моими ногами. А он, как будто и не было ничего. Она его простила, хотя буквально вчера, рыдала и говорила, что это конец. Моё спокойствие не учитывалось, они знали, что это тонкая грань, но замечать этого не хотели. Я снова балансировал. Вот только был один просчёт. У него на руках билет в один конец. Я так хотел думать, я так считал на тот момент, эта мысль меня удерживала. Меня всегда удерживала чужая смерть. Это был маленький праздник для моего сознания, для моего тела. Нас было двое, но только поначалу. Позже, я стал многоликим. Лживым, лицемерным, а главное настоящим, для себя. Жил в своём мире, где благополучно и заточил себя. Я был счастлив в своём несчастье. Сдерживал себя, ради неё, ради её спокойствия, ведь она не заслуживала это. И когда я вижу её улыбку, слышу смех, там, где один на один с собой, я стегаю себя кнутом, раздираю кожу. Мне стыдно за то, что я не могу прочувствовать её радость, стыдно за то, что и боли я не ощущаю.
Но рано или поздно всему приходит конец. И её слезы обернулись моей усмешкой. И каждый раз, когда она ревёт, я спешу уйти как можно дальше, чтобы не было слышно тихого смешка. Ведь что может быть забавнее слёз милосердных?

Здесь умирала твоя душа.

Травинок мягкая перина, ночей сгущающая тьма.
Однажды, ты сокрыл меня от мира,
Зарыл сундук, и будто не было меня.
А я всё тут, я всё гнию, землёй припорошённый.
Я сплю и жду, тебя всё жду, от жизни отрешённый.
Не виноват никто, что здесь согнулись мои ноги,
Звериный вой, что слышен у дороги,
От многолетнего покоя пробудил.
Развеян прах, обглоданы останки.
Лица не распознаешь никогда,
Чума тебя в свой плен взяла.
Твой сон окутан пеленой,
А ты не мёртв, но не живой.
Язык иссох, глазницы впали.
Зовёт тебя в те сумрачные дали,
Последней жизни мой безмолвный мотылёк.

Всё будет изменено.

Теперь всему пришёл конец, чего не воротишь, глупец

Тому вовеки не бывать.

Глаза сомкнуть и рот червями полон,

Весенний талый снег и мерзлая земля.

Для вас теперь всё это будет домом,

И запахи листвы сырой, а шелесты травы

Сказания веков нашепчут.

Ты позабудешь всё, что знал,

Жуки оставят остов, а было ведь так просто

Всё пировать, и день, и ночь.

Бока твои заплыли жиром, и разум затуманило вино,

Одно движение с трудом давалось,

Но время славу обратило в пыль.

И прахом обернулась вся твоя семья, прислуга.

Всё это не твоя заслуга, а величавый замок склепом стал,

Последнею обителью мышей и крыс.

Певец молчит, и лютня не играет,

Лета сушили руки, лишь звуки

Ветра гулом разнеслось по залу,

Как будто рёвом небывалым

Проснулся дух, охранник сна, покоя покорённых.

Которые в забвении быть обречённы.

Во век веков, из лета в лет,

Обет был дан лежать смиренно.

А путь им преградит могила.

Она сцедит себе всю силу, красоту,

Преподнесёт успокоение и тишину.

Порвав все цепи, одолев преграды.
Не оборачиваясь ты пойдёшь вперёд.
Оставив мне, кусочек той награды,
Пойдёшь туда, куда сердечный крик зовёт.
А я всё тут, я всё гнию, землёй припорошённый.
Я сплю и жду, тебя всё жду, от жизни отрешённый.
Не виноват никто, что здесь, согнулись мои ноги,
Звериный вой, что слышен у дороги,
От многолетнего покоя пробудил.
Развеян прах, обглоданы останки.
Лица не распознаешь никогда,
Но буду помнить я всегда.
Твой шаг и гордую осанку,
Они мне были путеводною звездой,
Во тьме ночной и ясным днём.
В степи пустой, в лесу живом.
А ты бежал, опять бежал.
Бежал, упал и так не встал.
Твой сон окутан пеленой,
А ты не мёртв, но не живой.
Язык иссох, глазницы впали.
Зовёт тебя в те сумрачные дали,
Последней жизни мой безмолвный мотылёк.

Смотри, куда нас это привело!
И кем мы стали, а мы ведь даже не мечтали
Всё это одолеть, ты не дошёл, а я устал
Заснули у дороги, вели нас оцарапанные ноги
Вперёд, за светлый горизонт.
Курганы стали нам постелью, а одеялом травы луговые.
И не видать нам больше те пути иные,
Природы благодать.
И всё поют ветра степные, гробы нам заколотит гром,
Дождём, сотрёт кровавый след.
А шелест листьев вторит всем в ответ:
«Жизни нет, смерти нет».

Это был итог, никто ничего не спрашивал. Руки были всегда холодными и слегка подрагивали, не потому что я замёрз, просто они были такие. Сначала пропали сны, потом я перестал засыпать. Сидеть и ждать утра стало привычкой. С каждым разом время шло всё быстрей. Я больше не могу рисовать и это плохо. Как если бы я перестал дышать, я ничего не могу. Я слишком часто злюсь и в то же время не могу выпустить свой гнев, просто сижу и жду. Иногда меня трясёт, глаза болят. Вокруг меня жаркий воздух, не люблю жару. Я два раз в день погружаюсь в холодную воду, голова раскалывается. Кашель учащается. Стало труднее дышать. Выход на улицу равен пытке. Я устал. Все к лучшему.

Вам нагло лгут. Среди нас нет здоровых. Будто это чума, гепатит, энцефалит. За нашим столом полчища крыс, мы делим с ними еду, мы живём одной жизнью. Тысячи разлагающихся тел, еда для следующих поколений.

Сначала был запах, смрад. Его я никогда не забуду. Дух гнилой плоти, гноя. Они давно разложились, наверно прошло пару недель, а может и больше. Их тела лежали бесформенной массой и пропитывали мой ковёр жиром. Личинки мух превратили останки в свой дом. Видать, я опять заснул, раньше это длилось днями, неделями. Врачи говорили это летаргия. Казалось бы, вот они будто живые, ещё не остывшие, готовые в любой момент подняться и заполнить смехом этот зал. Я закрываю глаза на минуту, а открыв, вижу кости обтянутые кожей, она суха как пергамент. От её натяжения рты раскрыты, будто в безмолвном крике, черты заострились, глаза впали. Спёртость и затхлость, сколько я тут сижу, сложно определить. Время не изменило интерьер, пыль, паутина. Обои слегка отошли от стены и выцвели. Цветы завяли, стёкла закоптились. Я слышу писк, хруст костей и шуршание. Крысиные выродки таскают волосы и сухую плоть для строительства своего гнезда. Я всё ещё тут, они всё так же рядом, мы одни, никто не искал и не найдёт нас.

И куда же теперь?

Это не распутье, тут нет дорог.

И связаны руки, отрезаны пальцы ног.

Чужая чужбина, пустая строка.

И ночь была длинной, лесная тропа.

Пойти, заблудиться. Молчи, не кричи.

Они уже близко, беду не кличи.

Идти, побираясь, мощами скрипя,

Неся своё знамя, и труп волоча.

Обглодан и ссохся, да кровь не течёт.

И дух мёртвой плоти за нами идёт.

Брести хоть налево, свернуть ли направо?

И знать, не имеешь на это ты право.

То, к чему мы шли так долго, стало пепелищем. И на останках прошлой счастливой жизни уже ничего не выстроить. Это как незажившая ссадина, саднящая и кровоточащая. Танцуй отчаянье, прославляй одиночество.

Кем же ты стал? Во что превратился? Добился ли ты того, чего хотел? Нет?

Наверно просто струсил, испугался и теперь скулишь в своём убежище.

Все так ничтожны, мимолётны, что моргнув лишь раз потеряешь их навсегда. Никого нет, так должно быть.

За что ей всё это? Неужели в наказание? Всё повторяется снова и снова, крики, слёзы, объяснения. Всё зря, он не слышит и не услышит. Он будет обзывать, стараться задеть за живое, разодрать свежую кровяную корочку, как озлобившаяся собака скалишь зубы, но нет, ты не страшен и уже давно. Да, я вижу это, и вновь звенящая тишина, вновь иллюзия спокойствия. Хлопок и тысячи звуков прорываются в пустую комнату, их слишком много. Изоляция окончена, все свободны, кроме него. Он медленно тонет в трясине, скуля и вздрагивая, не в силах выбраться.