Есть такие вещи, о которых лучше никому не знать.

Вы играете в жизнь мою,
Превозносите мою смерть;
Хорошо первым быть в бою, а потом –
На костре сгореть;
Задыхаясь от дыма,
Палачей проклясть,
Смыть с души своей обиды,
Клевету и грязь.
Так помолитесь за душу мою –
Я мертв шестьсот с половиной лет
Я прошу – хоть в Аду, хоть в Раю
Не ищите тайны, которой нет!
Может, был я грешен,
Может, был и свят…
Мертвецам не нужно песен –
Пусть спокойно спят!
Может, я бы остался жить –
Все же дело решилось так…
В подземелье тихонько гнить и уйти
В замогильный мрак.
Покаянья повесть –
Ты спасла б меня!
Только собственная совесть
Жжет страшней огня.
Так помолитесь за душу мою –
Я мертв шестьсот с половиной лет!
Я прошу, хоть в Аду, хоть в Раю
Не ищите тайны, которой нет!
Все, что испытал я –
Это только боль!
Мне не нужно адвокатов –
Нужен лишь покой…
Паутина чужих легенд
Залепляет глаза и рот…
Был я или, быть может, нет, на земле –
Кто теперь поймет?
Пляшет отраженье
В зеркалах кривых,
И в победу пораженье
Обратилось в них.
Так помолитесь за душу мою –
Я мертв шестьсот с половиной лет;
Я открою вам тайну свою –
На один вопрос дам один ответ
Всем, кто сдуру носит
В сердце образ мой:
Мертвецы любви не просят –
Просят лишь покой…

Я буду читать, прочитаю всё что смогу, пока я вижу и понимаю, я буду читать. Я изучу всё, что смогу изучить. Пока человеческая глупость не возьмёт верх, пока однажды глупец не скажет что книги это ерунда, ненужный хлам, я пойму, что тут мне больше делать нечего. И уйду, скроюсь от позора, великого позора народа. Вскрою вены, повешусь, удавлюсь, утоплюсь, что угодно, только не видеть, не знать, не верить в это.

И вот, только появившись на пороге, я становлюсь отрицательным героем, неважно где, будь то в больнице или в магазине. Не спорю, приятно возвышаться над дрожащей медсестрой, говорить менторским тоном, медленно и громко, так что бы она сжималась под каждым словом. Но от этого быстро устают, и страх сменяется гневом. Интерес пропадает.

Иногда я мечтаю о воображаемом друге, плевать на то, как это будет выглядеть, если ради этого надо стать сумасшедшим, я готов. Зато я смогу окружить теми, кто не будет задавать глупых вопросов, выкрикивать сентиментальные глупости и скулить от боли при каждом ударе судьбы.

Больше всего пугает разговор с людьми на темы, которые я не люблю и не понимаю, панический страх сорваться и высказать то, чего они не готовы услышать, не готовы принять. И оказывается гораздо проще молчать и слушать, слушать и пропускать мимо весь этот бред, мусор, что срывается у них с губ. Надеяться на то, что такого никогда не случиться со мной, и будь я трижды проклят, уж лучше смерть, чем это невежество, наивность.

Я готов умереть за идею, но не за такую жалкую, никчёмную и пустую.

-Ты ведь прекрасно знаешь, что он умирает.

-Да, знаю. И это делает его не менее привлекательным. Осознание того что он не достанется никому, и ты будешь тем кто проглотит его без остатка.

Он будет вяло сопротивляться, обессиленные руки буду отталкивать меня, но нет, я намного сильнее, что бы победить его старания. Поэтому всё свершится, он просто уснёт, его сбившееся дыхание постепенно станет ровным, а потом затихнет. Мышцы расслабятся, лицо приобретёт умиротворённый вид.

Я вызову врача для констатации смерти. Ровно в 7.30, 19 декабря 1925 года, он ушёл.

Две маленькие иволги сидели на окне,

Они мне пели песни,

Наверно, только мне.

Те солнечные трели не вспомнить мне теперь.

Забыв ко мне дорогу, исчезнув в кутерьме

Оставив меня тут,

Плясать в кромешной тьме.

Гнию и разлагаюсь,

Я чахну в той тюрьме.

И пёрышки считаю,

Бормоча в тишине

Те косточки глодаю

С душой наедине.

«Пустая трата времени»-

Всё вторит она мне.

Две маленькие иволги сидели у окна

И были теми иволгами, всего лишь ты и я.

Когда остаёшься один на один, в голову лезут воспоминания, некогда запрятанные за прочной дверью. Те самые, которые заставляли обернуться и обдумать то, что я делаю.

Я вспомнил её, обычная девочка лет восьми, улыбчивая, приветливая. И кто бы мог подумать, что простого удара она не переживёт. Нет, это было не сразу. Сначала было головокружение. Она слабела, дикие боли, крики. Теперь она лежала, капельница сопровождала её повсюду. Сил больше не было, всё стихло. Тогда, такие моменты мне казались очень яркими, как вспышка молнии. Хотелось закрыть глаза и понять что это не конец, так не умирают. Помню её слова матери «Я так устала, я хочу поскорей туда».

И она ушла. Кажется, это был 2004 год.

2006 год.

Был он, ему на тот момент было одиннадцать лет. Всё изменило купание в реке. Моя мать ещё тогда отметила, что странные синяки покрывали его тело. Она спросила, не бьёт ли его кто-то. К сожалению, я не помню, что было потом, но знаю, что вскоре его не стало. И невольный холодок пробежал по спине, опять, всё снова случается рядом, так близко.

Конец июля-август 2012год.

Рак, последняя стадия, ничего не изменить. Адская боль, слёзы, ночи без сна, бессилие, смирение. Сидеть возле неё и разговаривать обо всём, просто так, что бы ночь ни казалась такой пустой и страшной. Что бы быть рядом пока ей это надо, пока она нуждается. Она лежала, и слёзы стекали с её лица. Просила, что бы я её продушил, той подушкой, что была рядом. Нет, нельзя, не сейчас. Потом долгая пауза до звона в ушах. И тихий, почти шепотом смех. Она говорила «А ведь так хочется жить». Утром всё закончилось.

Это не конец, это начало, это только приоткрытая дверь, я вижу выход, осталось сделать шаг.

Как я и думал, до зимы он не дожил, умирал болезненно и долго, но теперь ему легче, я уверен. Хоронили его в промёрзшей земле, припорошенной полусгнившими листьями. Под протяжный вой женщин и всхлипы детей, к этому времени я растерял все банальные чувства, подобное зрелище больше не трогало. Было пусто и нервозно, гул голосов, шорканье шагов, шуршание цветов. Бесполезно. Как они могли так бесцеремонно рыдать навзрыд, лица искривлены в страдальческой гримасе, они ярко контрастировали с лицом мирно спящего.

Самое парадоксальное то, что это ещё не произошло, но обязательно случится. Я просто смиренно жду, хороня одного за другим.

Я давно знал, что рано или поздно у меня должны сдать нервы, просто это логическое объяснение всему тому, что происходит вокруг меня. Всей этой бессмысленной кутерьме, которая придаёт мои идеалы в целом. И тут встаёт вопрос. Что делать дальше? Ведь прежние способы умиротворения меня уже не помогают, и хочется чего-то нового, большего. Неужели мне всё-таки придётся перейти грань дозволенного и совершить то, чего бы раньше мне не позволил совершить здравый смысл. Буду ли я наказан или это стало настолько нормальным, что меня поймут и о совершонном забудут?

Хватаюсь руками за острые скалы,

Пытаясь спасти своё тело и душу.

Но крепко вцепились ночные шакалы,

Не давая мне выбраться снова на сушу.

Мне надо собрать вещи и уехать, срочно, именно сейчас и не часом позже. Всё так приелось, вписалось, что потеряло истинный смысл. В последние дни, во мне стала копиться желчь, гнев, обида и выпустить это не получается, будто кто-то глушит мои эмоции. Я пытаюсь кричать, но голос сел. Во что я превратился, от осознания этого становиться тошно. Надо уйти.

Никогда не умел выражать свои чувства, по крайней мере, так, как мне хотелось. Всегда казалось, что чувства это что-то интимное, то, что не следует показывать посторонним, что-то личное. Наверно это правильнее назвать собственничеством, в моём случае. И когда становишься зрителем публичных отношений, всё это теряет свой смысл и очарование, приобретая пользовательский характер. Как пример, когда нимфетка осознает свою привлекательность и использует её в своих целях, при этом цели не всегда бывают благоразумными. И выходит так, что мысли звучат внушительно и весомо только в моей голове, не когда я говорю или пишу, да и порой написать я могу во много раз лучше, чем сказать.

Иногда чувствую себя как уродливый трансвестит, клоун или необычное животное в цирке, на которое все смотрят с любопытством и опаской, а порой от людей исходить ничем не подкреплённая ненависть.

И оказалось, что ничего не было, ни друзей, ни родственников, ни животных, ни дома, ни работы, и меня самого тоже не было. Всё это лишь сон пассажира маршрутки, не более, и вот, ему осталось только проснуться.

-Какие красивые глаза. Прекрати реветь, иначе отрежу тебе язык.

По подвалу разносятся всхлипы. Потом всё смолкает.

-Какой ты мне разрешишь забрать себе?

Он хватает её за волосы. В ответ мычание, перерастающее в рёв.

-Пожалуй, я возьму оба, ты же не возражаешь?

Она мотает головой, неестественно выгибаясь, и закатывает глаза, изо рта идёт пена, судороги. Он отбрасывает её в сторону, направляясь в другую сторону комнаты. Там, в углу, сидела девушка, лет двадцати, перепачканная в грязи, с растрёпанными волосами. На фоне этих хаотично разбросанных грязных пятен глаза казались ярче. Она дрожала, то и дело, уверяя себя в том, что это сон. Недолго думая он скользнул ножом по её узкому лицу. Кровь медленно ползла по её коже, захватывая с собой кусочки грязи. Глаза расширяются, рот разрывается в немом крике, перетекающем в визг. Он подносит лампу к её глазам.

-Хороши.

-Пожалуйста, нет, не надо, забирайте всё, отпустите меня.

Не обращая внимания, доктор, молча, возвращается к столу. Оперевшись руками на него, он призадумывается. Резко развернувшись лицом к жертвам, судорожно разглядывает их. Одна, свернувшись калачиком, изредка поскуливала, другая лежала при смерти, зрачки подрагивали.

Решено. Его рот расплывается в улыбке, он приближается к телу. Из другого угла доносится еле слышное «Нет». Это его только сильнее раззадоривает. Поднимает её и переносит. Раскрыв ей веки, вытаскивает сначала один глаз, потом другой. Она вяло извивается, он надавливает на сонную артерию, и она теряет сознание. Достаёт шприц, диктуя себе под нос. «Сначала тиопентал натрия, потом павулон и хлорид калия. Спи крепко».

Сбривает ей волосы и тщательно моет ее, вытаскивая грязь из-под ногтей. Фотографирует, заматывает в белую ткань и отправляет в печь.

-Теперь ты.

Хватает её за руку и тянет, ноги онемели, поэтому она просто волочится за ним. Он укладывает девушку на стол и поступает точно так же, как и с её сестрой. Когда всё было окончено, он вымыл инструменты и стол, сжёг одежду. Сложил всё необходимое в сумку и покинул дом.

Сколько людей пропадает за день? А за год? Их могли продать в рабство, убить, они могли забыть свой дом, родных, попасть под машину. Так много людей забыты. Тех девушек никто не искал, и не найдёт, а в память о них - лишь милые голубые глазки, что остались лежать на металлическом столе. Возможно, их найдут новые жильцы или дети, пробравшиеся в пустующий дом. Но, скорее всего, они истлеют, и их сдует напористым ветром, что гулял по комнатам. И никто ни о чём так и не узнает.

Так странно, как будто я из другой эпохи. Спал, долгие годы и за это время умерли или постарели мои друзья, родители, актёры и музыканты. Смотреть на то, чем они занимались в моё отсутствие и понимать, боже, как много я пропустил, не успел. Я опоздал.

И вот ты опять сбежала, скрылась, в надежде начать всё заново. Но как оказалось, весь этот ад будет продолжаться снова и снова, просто потому, что дело в тебе. Избалованной девчонке, которая не соответствует своему возрасту, такая простая, такая безликая, поверхностная. Мне нет дела до того, что с тобой когда-то случилось, ведь как вы говорите «Бог даёт по силам испытания», вот и ты значит его пройдёшь.