Есть такие вещи, о которых лучше никому не знать.

Мы шли по заросшей травой дороге. Трава мешала идти. Это была не из тех дружеских, жизнерадостных прогулок которые оканчивались пикником. Тут был один конец, и мы знали, сегодня будет жертва. Нет, никто не жалел. Это чувство мы потеряли ещё на входе в лес. Ты молчал, а я не хотел спугнуть эту мимолётную тишину. Нам никогда не было так хорошо, как сейчас. Возможно, потому что это было наше последнее путешествие. Мы были морально истощены, на отчаянье просто не хватало сил, но продолжали идти. Чем дальше уходили, тем темнее становилось, дорога к дому забылась. Тебя било мелкой дрожью, взгляд расфокусировался, но шаг не замедлился. Сырая почва сменилась острыми камнями.
Вдруг, твой шаг замедлился, а потом и вовсе прекратился. Плечи содрогнулись, глаза заблестели, и ты опустил голову. Я не видел никогда твоих слёз. Ты плакал, словно маленький ребёнок. Это принесло раздражение, нервозность, я не знал чем тебе помочь. Поэтому решил не предавать этому значение и просто пошёл вперёд. Ты цепкой хваткой остановил меня и надрывистым голосом просил остановиться, вернуться обратно, но нет. Нет, я не трус. Это была клятва, обещание, всё не могло оборваться здесь и сейчас лишь потому, что ты испугался.
И я предложил решить всё сейчас. Он побагровел, желваки заходили ходуном. С надрывом выкрикнул «нет» и метнулся ко мне. Всё остальное было чередой слезливого хныканья. Нет, я ошибся в тебе. Сильно ошибся. Я вставил пулю в барабан, захлопнул и прокрутил его. «Удачи» и ткнул дулом ему в лоб. Выстрел, мозги забрызгали молодую траву и заросшие мхом стволы деревьев. Как жаль, что ты не дошёл до конца.

Ничему не научившись, мы уверенно возводим стены из планов и целей. Под гнётом бесконечных «хочу» и «надо» потеряв начальный смысл, слепо идём наощупь. Готов ли ты понадеяться на удачу, рискнуть и пройти до конца?

Они были до омерзения милы. Это внушало страх и недоверие. Оно отдавалось тупой болью в районе грудной клетки. «Я никому не принесу счастья», - вторил он себе, придвинувшись к углу. «Оно им не нужно, никому не нужно! Глупцы!» - истерически кричал он, метаясь словно зверь в клетке.

А кажется, в тот день, в нас что-то умерло, сломалось.
И алым заревом на снег, небрежно в суете упало.
На рёв толпы и ликованье палача.
И плаха в сцену обернулось вдруг.
Где маску безразличия оденешь сгоряча,
Как на поклон опустишься, мой друг.
Баз суеты, так чинно, величаво.
Назло провидцу и судье.
Как сойки сердце трепетало.
Что билась в клетке, на окне.
Тебя уж нет, ты съеден и забыт.
Твой век иссяк, мне кажется, я слышу,
Что вновь ревёт толпа, от голода скрипя.
Точа ножи для жён, детей и для себя.

Смотри. Их нет. Они ушли от тебя. Кто виноват? Это твоя заслуга. А теперь долгожданная тишина. Ты не рад? Где твоя улыбка? Почему ты не улыбаешься? Докажи всем что это было тем, что ты хотел. Заставь себя захотеть, вбей им это в головы.

Как же вам нравиться рушить то, что я так старательно строю. Высмеять и уйти, оставив одного.

Со временем моё превращение в озлобленное нечто приобретает явственный характер. И вот, мне от чего-то, стало всё равно. Когда родственники перестают заботить, их проблемы меня не волнуют, не нужна забота и прочие сентиментальности. Это слабость, это губительная сила.

Она делает людей глупцами, они морально обмякают, становятся мягкосердечными и непригодными для сознательных действий.

Туше.

Смотри, как они устали. Поблёкшие, потупив взор, шли обратно. Почему так? Так и должно было быть. Это возмездие. Моя отрада. У них ничего не вышло, как я и говорил. Я тихо радуюсь своей победе. Только не ясно кто выиграл.

Они найдут утешение в поддержке близких, а я останусь наедине с черепками счастья.

Дружба - подарок судьбы, билет в моё одиночество. Всем им надо свободы, действий. Они будут тонуть, гореть, ломаться, задыхаться, а я лишь смогу смотреть, подливать масла в огонь, топтать и усиливать напор подачи газа. Это эксперимент, игра, проверка. Каждый поступок имеет свою цену. Это союз, негласный договор.

Сегодня, в десять часов утра, он умер. Всё как я и говорил когда-то, до зимы он недожил. У него отказали лёгкие и кишечник, а сердце билось. Надеюсь, тебя вознаградят за твоё добро. Спи крепко.

У меня нет права на свободное время, его просто не может быть. Я не трачу время на сон и еду, что бы хоть что-то успеть. Лишь иногда, падаю и погружаюсь в царство морфея. И через час поднимаюсь, что бы продолжить свои дела. У меня галлюцинации. Я не могу рисовать то, что хочу. Я ограничиваю себя в мелочах. Я устал, апатия становится нормальной. Музыка больше не радует. В ушах звон. Всё ради неё, цели.

Одиночество, отсутствие сна и они снова здесь, рядом. Эта толпа заполняет комнату, они бесцеремонно трогают мои книги, читают записи. Шепчут мне что-то, но их не понять, они смотрят в глаза, смеются. Одёргивают, не давая спать. Я не могу. Я смотрю на них, страха нет, лишь усталость, она свинцом разлилась по моему телу. Я просто сижу, ожидая их ухода.

Как необычно видеть блаженные улыбки, это состояние нирваны на лицах людей, которые так неосторожно забыли о своих масках, предавшись музыке. Нет, я так не смогу, это не для меня.

А зависть хороший толчок к переменам, она заставляет двигаться вперёд, меняться, эволюционировать. Искать себя и переступать через то, что некогда было так важно, но мешало осознавать реальность, трезво видеть. Именно завить меняет меня, когда я вижу что-то, и понимаю, что я смогу превзойти это, надо только приложить усилия, обрести цель.

Это не игра, не то время, когда слово «дай» или «хочу» были ведомыми, нет. Теперь мы в состоянии ждать, терпеть, добиваться и молчать. Капризы больше не в почёте. Мы копим гнев, обиду. А когда весь этот шлак перевалит через край, выплёскиваем на окружающих, близких. В тот момент нас не заботят мнения, есть только единоличное «я», и ничего больше.

Ты вечность на краю стоял,

Всё ради тех, кто жить желал.

Но время шло, и ты устал,

И вот — шагнул неосторожно…

…

Я видел это и бежал,

И о любви своей кричал,

Но ты уже внизу лежал.

Я добежал — но было поздно…

Нет никакого греха. Это понятие придумали те, кто хочет тобой управлять. Контролировать тебя через чувство вины.Виноватый человек со всем согласен. Он уступает и подчиняется, он готов склониться и понести наказание. Такое, какое ему укажут, будь это жертва или полное смирение.

Жизнь - странная штука, чем больше ты к ней стремишься, тем сильнее она от тебя отстраняется.

Так не должно было случиться, но, как говориться, не всё в этом мире нам подвластно. Я Август Улрик. Я уже умер, остаёться поведать вам как всё было. Мертвец может быть рассказчиком? Да, если эту историю больше некому поведать.

Парень, что так отчаянно копает мне могилу, образован, но глуп в делах любовных. Рядом с ним -девушка, с интересом наблюдавшая за его работой, легкомысленна, импульсивна и, в основном, благодаря ей, теперь я тут. Мы провели нашу последнюю осень, пользуясь гостеприимством этого особняка. И единственно точный факт в этой истории - то, что та осень стала для меня последней. Пять дней назад, когда я прибыл сюда, уже было поздно…

Мой знакомый и я, одного возраста, он в жизни ни одарил меня улыбкой. Меня это устраивало, и всё же. А вот и моя сестра - идиотка. Природа её наделила внешностью, но явно не умом, хотя, как я вижу, ей это не сильно мешало. Она нуждалась в постоянной опеке, такое существо, наверно, не выжило бы самостоятельно. Поэтому она тут, на вилле, с её преданным - угрюмым слугой и стражем. Глаза у неё были как у моей матери, которой было на меня плевать. Посмотрев на девушку, я сказал: « Мне сейчас двадцать семь, как раз тот возраст, когда мать родила тебя и умерла, почему-то эти цифры кажутся мне пророческими. Хм, отчего такие грустные лица, последняя осень здесь, может, насладимся ей на славу?» Вот что я сказал тогда, да вы наверно сами представляете, насколько размерена и однообразна здешняя жизнь.

Единственные гости тут - пожилая дама, живущая по соседству, являющаяся сюда, чтобы помочь по хозяйству. Но если вы предполагаете, что во времена, когда родители были живы, гости и слуги заполоняли этот дом, и находиться здесь летом было весело, я отвечу: «Не было такого».

Мой отец был ворчливым стариком, а мать молодой и красивой женщиной. Я еще ребенком понял, что брак был по расчёту, а не по любви.

Этот серьёзный человек со странным энтузиазмом заботился о сестре. Мне всегда казалось, что это женская работа. Но, сколько себя помню, она никого так не любила, как его. Он всегда присматривал за ней, как будто, так и должно было быть. Догадки, конечно, витали, но никто не решался их озвучить. Когда мы впервые с ним встретились, мне не было двадцати. Он был осиротевшим сыном предпринимателя, на тот момент оканчивал своё обучение. У него были золотистые волосы и необычного цвета глаза. Мать тогда окинула его взглядом и подозвала к себе, и перевязала ему окровавленную руку, и причиной этому была не жалость или сочувствие.

Даже для меня она такого не делала, хоть я был её сыном. Он настороженно разглядывал мою мать своими изумрудными глазами, но руку не одёрнул. Перевязанная платком рука выглядела странно, тогда мне показалось, что я стал свидетелем того, что было не предназначено для моих глаз.

Он необычайно полезный человек, стоило мне приказать, и он был готов делать даже это или же такая работа ему идеально подходила. И мне и ему всё это было прекрасно знакомо, нежность и забота здесь ни к чему. Они бы были тут лишними. Меня вполне устраивало, что мы просто давали выход своей похоти. И было лишь одно правило, наши губы не должны соприкасаться, вот и всё. Мне было удобно.

«Я знаю, что вы были с моей матерью любовниками, плод вашей любви - моя сестра, ведь так? Поэтому ты заботишься о ней. А предполагал ли ты, что её отцом мог быть и я? » он не ответил, даже после этого его лицо не изменилось? Будто видит людей насквозь. Ты отвратительный человек.

Грезэ заболела, с её хрупким здоровьем это было опасно. А он, он как всегда - возле неё. «Завтра к нам придут гости, одень её во что-нибудь милое. Разве я не говорил, что нашёл покупателей на этот дом? Он даже готов купить и её в придачу». Хотя бы на это он отреагировал. Рад видеть, что твоё лицо изменилось. «Её лечение слишком дорогое и обременительное. Будет лучше, если она приглянётся кому-нибудь, тогда больше шансов выжить. А уж как эта симпатия будет выражаться…» Вот так, разозлись. Это я и мечтал увидеть. Настоящее чувство. Вот она протягивает ему руку пытаясь остановить. В такой момент, на этого непробиваемого человека, вот так подействовало всего лишь одно её движение. Грезэ - ты наше вечное проклятье. Нож в моих руках. Так, я положу этому конец. Ты перехватываешь мою руку, нож отлетает в сторону. Я ору: «Она должна умереть! Почему она только родилась! Она бесполезна! Я стараюсь ради тебя, из-за неё ты прикован к этому дому! Я…» Верно. Не он страж этого места… Я сползаю вниз, хватаясь за него, он придерживает меня. В спине нож, а сзади она. И, правда, как я мог так ошибиться! Я ведь хотел умереть от твоих рук. Больше всего… Ты хочешь вызвать доктора, я останавливаю, это ни к чему, слишком поздно. Ну что же, и эта смерть не так уж плоха. Я говорил то, что ты отец Грезэ, что она плод того, чего не должно было быть. «Вот поэтому она так прекрасна» - хотел добавить я, но, к сожалению, потерял сознание. Почему-то удача мне не сопутствовала, но теперь мы хотя бы сравнялись. Ты такой тугодум, верно? Чего же ты теперь меня целуешь. Теперь уже поздно.

Я осознал. Белизна кожи Грезэ красиво контрастирует с твоей, что я схожу сума от ненависти.

«Не смотри на меня так!»- говоришь ты мне. Что за чушь. Моё лицо ничего не выражает. Я уже мёртв. «Всё как ты сказал. Это наше возлюбленное дитя. Вот поэтому оно так прекрасно…»- добавляешь ты. Что, неужели ты как-то услышал мои мысли? Я рад. Уже расцвело. Ты закопал меня. Вымотался. Смотри, Грезэ спит, сырая земля уже промёрзла, отнеси её в дом. Что? Ты не собираешься этого делать? Я понял, ты выбрал её. Итак, долг стражей исполнен, они оставили особняк далеко позади.