Как все было на самом деле

В-и-и-у, забегаю я в самолет: ой, успел-успел, спасибо, да, я знаю где мое место, спасибо, уже прохожу, простите. Хм, неужто и вправду у окна? Ох, здорово, здорово — можно хоть видами насладиться! Капитан говорит: "Парни, всем привет! Уже отлетаем, пристегнитесь и — спать!" Я пристегиваюсь вместе со всеми, будто бы в одно эхо плюем, затем все засыпают, а я понимаю, что нельзя спать — нельзя! Как же, такие виды ждут! Поторопись насладиться! У-рр-р, я десять раз подскакиваю на месте, но ремень не дает подскочить больше. А потом оказывается: уже так поздно, что кроме огоньков в домах ничего и не углядеть, ах, а я так мечтал увидеть все — до последней пылинки! Увидеть весь мир за два часа: подумать только, так мечтал, что и забыл, что уже ночь! Ничего, ничего, я пытаюсь запомнить каждый огонек, изучаю его. Но вдруг капитан говорит: "Мы идем на посадку, парни, это — все!" И тут я понял, что насладиться я в общем-то и не успел. Ни-че-м. Вот так жизнь! Ах, а как я ждал, как представлял-то все! И осел же прям по Канту! "Вот сижу и наслаждаюсь" — так я себе представлял. Ну да! А тут уже и из салона выгоняют, мол, вам пора, парни, мы прилетели, пожалуйста, проваливайте. И я ухожу, на улице все еще темно, один мужчина предлагает прокатиться на такси, я достаю два пальца и отрицательно указываю: "Мне еще здесь есть чем насладиться, приятель, спасибо…"

Подумываю открыть музей, в котором входной платой были бы поцелуи. Ну, к примеру, пятнадцать поцелуев на постоянную экспозицию, на временную — там уж конечно придется договариваться. Естественно, для студентов скидки. Мне бы повезло больше: я как владелец получал бы поцелуи не только от посетителей, но и от кураторов выставок, а чего они хотели-то — придумывают тут, заполняют залы, прошу заметить, на минуточку, находящиеся в моих владениях, а как дело доходит до платы — так что, мол, простите, мы не целуемся? Да, забыл сказать, заработную плату мне бы тоже пришлось выдавать поцелуями, так что тут уж и не отвертитесь, господа кураторы.

Ну да, есть у меня друг, который любит неожиданно появляться. Бывает, не видно его год в окне, а потом вдруг приезжает однажды. "Я, — говорит, — приехал". И даже как-то легче становится, мол, жив еще — жив мерзавец! Знаете, все это напоминает событие, когда один парень — на самом деле он из искусства, к тому же, давно жил, еще тогда — попросил своего друга выстрелить себе в руку на камеру, конечно, бросаю все козыри, что было невероятно страшно, но — что поделаешь: все ради искусства или чего-то там. А другой парень вообще вон — гляди — залез под потолок, что его и не видно из-под низу, и лежит, а люди заходят и кривятся, мол, нет там ни черта, и зачем вообще платить-то нужно было, ну блестит пол — мало ли где он блестит, подумаешь! А он лежит и не шелохнется — ладно бы ради чего-то мирского, но — нет: все ради искусства. Третий парень — совсем необузданный — лег на пол, закинул стекла себе на грудь и поджег их. Я сейчас объясню все: сделал он это для того, чтобы каждый, кто был вокруг, подумал, что у лежащего есть горящие крылья, нехило, а? Наверное, зрители так и подумали — как знать-то наверняка, ведь современная философия учит нас не отвечать за всех, а это, между прочим, на минуточку, ответственность! Если честно, то все трое — один и тот же человек, я это к тому, что, ох, вы только взгляните, сколько в одном-то деятеле может умещаться искусства, поразительно! А появиться раз в год и я могу, тут уж и стрелять не нужно!

Я тут подумал: все-таки девушки — интересная вещь, да-да, есть в них что-то такое, на что определенно следует обратить внимание, как бы вы ни пытались их отменить или запретить, наверное, вам это и не удастся, хочу вас огорчить. Кто-то, возможно, скажет: "Дело в том, что девушки имеют особые знания". Может и так, но тогда я отвечу, что в знаниях хоть и есть своя красота, но лучше, конечно, быть не очень красивым. Другой возразит: "Все ведь бегают за красотой, чего это ты их не догоняешь-то?" Тогда я вздохну, прилягу к нему на плечо и усну, показав таким образом, что в наше время за красотой не бегает разве что спящий.

Кстати, там вроде как пора купаться уже, я имею в виду на морях и всем таком. Полагаю, купаться можно было и вчера, и даже позавчера, но это касалось отнюдь не морей (и всего такого). Хотел бы я сказать, что у одного из моих друзей есть собственное море, мол, и купаемся мы там постоянно — оно ведь собственное! Ох, грустно, конечно, опускать сейчас пальцы на эти клавиши, но — нет у него собственного моря! Однако у него есть почтение к друзьям, а это на целых два моря обменять можно, если постараться! У некоторых вот даже на лужу не наберется.

Я тут в поход ходил недавно, никого не зная, меня друг позвал, он учится на механика: позвал походить по горам с его одногруппниками, а одногруппники у него ребята деревенские, друг мой — из города. Понятно, почему они деревенские-то — таких парней всегда привлекают тракторы там, комбайны. Друг предупредил, что ребята — отнюдь не богема, вроде как совсем без манер, но вести должны себя вполне сносно. Говорил, что вряд ли кто из них понравится. Но понравились абсолютно все! Один из них был похож на Безрукова, только хамоват слегка. Хотя, это у него тоже, наверное, от Безрукова. Другой парень был высокий и постоянно улыбался — у него была роль доброго здоровяка, который, если нужно и в костер по локти влезет, и на себе куда нужно отнесет. Третий парень был, вроде как, лидер — делился со всеми едой, готовил, носил дрова и так далее — как истинный лидер. Затем была еще девочка, она мыла посуду и убирала, что свойственно любой деревенской девочке, наверное. Так оказалось, что в этой компании я не делал абсолютно ничего — просто спал целыми днями да кирял: ребята делали за меня все. И ветки носили, и костры жгли, и супы варили, и, когда нужно, — подливали чего. Место знатное: заповедник, вокруг — санитарная зона, ходить даже страшно, везде водопады и родники, немного вниз спустишься — а там Медведь-гора, море и Артек. Еще скалы были — так их там облепили как муравьи и лазят, будто больше заняться нечем! Сложно это, конечно, может, у меня просто позиция неправильная, может, в воспитании дело, то есть, ребята-то все командно, а я, вроде как, совсем уж бесцельно! В первую ночь вот, так много выпил, что раз десять, наверное, с гор скатывался по росе, больно конечно было, и страшно даже слегка, мол, кто его знает, на что там в темного натолкнуться можно! Еще солдат какой-то приходил, затем ушел, не понятно вообще, зачем приходил-то!

Тревожит, конечно, многое. Мы были на поэтическом вечере, там бар: все сидят вокруг и глаза у них горят, смотрят вот сюда сперва — потом туда. Парень читал стихи, в смысле, он почти сразу сказал, что это не стихи (ох, ну ладно), там и рифмы не было; в основном о любви к девушке, затем он сказал, что у него и девушки-то нет (о-о-о, хм, ладно!), признался, что и относится к ним скверно (о-о-о-х, пожалуйста, ладно-ладно!) и вообще любит жизнь. Почти все стихи, кстати, о том, как он умирает. Я еще лимонад пил, ну и вечер, хоть голову в песок толкай.

На самом деле странно все это происходит, то есть, я хотел сказать, что, вот допустим, у меня есть сосед, которому всю жизнь было тринадцать, а спустя лет десять вдруг стало двадцать три: вопрос не в этом. У него были беспорядки с девушками, то есть, он жаловался, что не знает ни одной нормальной, с которой хотел бы вести дела — в то время я как-то пытался себя этим утешить, мол, не со мной одним это происходит, не мне одному снится этот сон; а затем оказалось вдруг — совсем внезапно — что он уже разводится; и так тоскливо — тоскливо так, ведь я за это время даже не успел жениться толком, догнать его, что ли, а он уже, ну, вроде как — все. Я тут месяц назад подумал, что, ну-у, хотел бы когда-нибудь жениться, ладно, чем бы, как говорится, черт не наедался — лишь бы не голодал!

Я однажды уснул под бочкой с вином. Да-да, нас всех пригласили в семейный погреб, сказали, мол: "Налейте себе по бокальчику, право — вино отменное!" Мы и попробовали, в смысле, пробовал в основном я, затеми обнаружил себя рано утром под бочкой. Там их много — около двадцати, и во всех что-то льется да не вытекает, прям — рай какой-то! Закуски приносили разные девушки — но они-то, конечно, не очень (в смысле, приносили), не ясно до сих пор, чего они там вообще делают — куняют целыми днями, хоть замуж зови! Выпили мы тогда около пяти литров, — вот не совру! После такого, конечно, начинает казаться, что пить уже и не охота. Но нет — сейчас вот я по крепостям хожу здесь, воздуха свежего набираюсь, во всяких улочках замковых проваливаюсь, плюю в колодцы, а жажда будто бы и не покидала. Странное дело.

C новым, ох, ладно, ладно, вроде как, конечно, конечно, сейчас, наверное, интрига, скорее всего, может, ох, запросто, ну, или типа того, а может, хотя кто бы говорил, на самом деле нет, вдруг кому покажется, что да, тогда уж мы и думать иначе начнем, но пока нет, или как бы так, но не так, в общем, наверное, вы понимаете, да-да, ладно, годом!

Я очень люблю обниматься. Но всегда как-то холодно становится от объятий, потому что понимаешь, мол, вот — они сейчас закончатся, и — все. Кто его знает, когда снова будут. И ходить люблю, но от хотьбы мне тоже холодно, потому что, бывает, идешь себе и вдруг понимаешь, что она ведь тоже может закончиться, и как знать — когда опять вернется. Еще мне нравятся велосипеды, но от них тепло: так много в мире велосипедов — они никогда не пропадут без следа, к тому же, на них еще и кататься можно; и холодильники никогда не исчезнут, и цветы — и от них тепло, наверное, и девочки никогда не исчезнут, но от них-то, конечно, смертельно холодно. И ничего с этим не поделаешь, такие уж они получились, хоть в чай горячий бросай.

В автобусе я ехал с мужчиной, у которого была борода и все такое. Сперва он спросил, удобно ли мне говорить на английском. Я ответил: "Удобно". И тогда он начал разговор. Сказал: "Я из Турции". Я ответил: "Понимаю". Затем заговорил о своих планах, но там я ничего не разобрал, потому что автобус громко ревел. Турок сказал: "Тут вокруг красивые девушки". Я ответил: "Вполне сносные". Тогда он добавил: "Они не толстые, как у нас". И я добавил: "Здесь нет толстых девушек, по крайней мере, я никогда не видел. Есть толстые умом, но никак не телом". Он сказал: "Я решил жениться на девушке" – и начал ей звонить. Она не брала трубку. Он снова позвонил. Девушка не ответила. "Свадьба отменяется, наверное" – заметил я. Мужчина из Турции дал мне странную жевательную резинку: она была несладкой и с запомнающимся вкусом (конечно, сейчас я его уже не помню). Я никогда до этого не пробовал наркотики. На обертке была надпись, турок перевел: "Одна непривлекательная и сильная женщина ищет себе жениха, здесь есть ее сайт, можно смело жениться, у нее много денег". Но мне была не интересна свадьба, мне была не интересна Турция и бороды, я просто ехал вперед. Просто вперед.

Классе в первом, когда никто никого не знал, учился с нами один подозрительный человек. В смысле, он был вполне себе обычным, только вот мы никак не могли определить его пол, хоть мы с ним и дружили, а спросить как-то неловко было, мол, мальчик или девочка-то — вот уж и вправду, само по себе глупо звучит! Когда его не было рядом с нами — мы долго спорили и зачастую нам приходилось делиться на две равные стороны: одна за мальчика, другая — за девочку. Конечно, на деле оказалось, что это мальчик, но это ведь только на деле, то есть: спустя время. Однажды, когда мы все еще спорили, этот парень позвал меня к себе в гости, и мы с ребятами решили, что покидать дом пока я все не узнаю — ни в коем случае нельзя. И я ничего не узнал! Вот, я стою шнурки затягиваю, и тоскливо же так, а тут его отец с огромным шкафом на спине ко входной двери идет и говорит: "А ну-ка, мальчики и девочки, разойдитесь!" — и с грохотом вылетает на площадку. Тут-то я все понял! Это девочка! Ну конечно! И я побежал во двор, рассказал всем и мы вместе огорчились — такого друга потеряли, ах, такого парня! Все прояснилось на следующий день, когда мы вновь встретились с нашим странным другом и все ему выдали, мол, с девчонками не водимся! Он, конечно, удивился и даже оскорбился. Тогда я спросил его, почему его отец про девочек-то вчера говорил, раз уж мы оба мальчуганы. Оказалось, что он посчитал меня девочкой. После этих слов, конечно, у меня началась депрессия. На десять лет! На самом деле нет. Все прошло спустя час. Но осадок-то, осадок!

Так вот, у меня есть одна знакомая девочка и она родом из Японии. У них там много городов, так что она нашла себе вполне подходящий, чтобы родиться. На самом деле она очень добрая и милая, еще рисует разные картины и продает их вокруг всего мира. Но дело в том, что она говорит, что Япония — самая скучная страна, мол, делать там нечего, все слишком спокойно и тоскливо, и заняться нечем, и пойти некуда, и технологии еще эти — будто бы специально на голову свалились. Сидят целыми днями да книги свои электронные читают. Еще говорит, что нам здесь, наверное, очень хорошо живется, мол, у нас и цвета какие-то другие, ярче, что ли. "Конечно хорошо живется! И цвета отличные!" — я ей отвечаю. И сразу же начинаю жить еще лучше. И с цветами.

В этом мире слишком много места занимают мелочи. Если бы меня спросили об идеале женщины, то я бы, наверное, сказал, что девушка моей мечты должна как минимум уметь дышать, а остальное – ненужные детали. Нет, конечно, идеалы это положительно правильная вещь, но женщин это не должно касаться. Вокруг есть много идеальных вещей, но это не люди; есть идеальный угол падения света, есть идеальное небо или идеальное зеркало, но никак не отражение в нем себя. Ты можешь идеально смотреть на небо, но, к сожалению, небо не может идеально смотреть на тебя. Один мой друг однажды летел в самолете и когда я спросил его, можно ли с самой большой высоты увидеть человека, он ответил, что нет. Это невозможно. Я действительно хотел бы смотреть на людей сидя в самолете, но не на тех, что вокруг, а на других – людей, которые на земле. Всегда нам хочется того, чего нет рядом. А то, что находится в двух метрах от нас – мы просто не замечаем, вот – как эту стюардессу, которая только что поправила твою шторку. Иногда мне кажется, что я и есть та самая стюардесса – мечусь вокруг кого-то, даже, наверное, навязываются. А иногда, что я тот парень, который пялится в окно, и мне вовсе не интересно туда смотреть, может быть, мне просто страшно глянуть в другую сторону, ведь я действительно почувствовал, что кто-то поправляет мою шторку.