no country for old man

Бокал водки-колы в руке и лампа в стиле модерн может поставить перед тобой непростые вопросы. Например, кто ты и что ты здесь делаешь. Для чего и зачем. Крик очередного ремикса на vanila radio поможет вернуться из глубин сознания и взять себя в руки, чтобы поставить бокал на стол.

С каждым разом находить опору в настоящем моменте становится все сложнее. Пробуждение чувств или новое эмоциональное острие? Может, это лето смещает краски в светлый спектр, успокаивая и окрашивая все в солнечный свет. Черт его знает. А еще черт его знает кто я, откуда и что мне делать.

В темной комнате неподалеку от аквапарка, вытянутой, как картонная коробка и заставленной бутылками из-под пива, так тяжело было сказать, почему я считаю, что больше не влюблюсь. "Ты думаешь, как я в 15-16". Зря я это сказала.

Но было так сложно вынести мысль, что путь может оказаться напрасным, и ложным вывод. Понемногу лестница из пяти ступеней выстраивается, постоянно меняются местами отрицание и гнев, активно закрывая собой депрессию мысли. Да, все может быть неправильно.

Но я считаю, что влюбиться можно лишь раз той, по-настоящему киношной любовью, безрассудной и требующей поп-корна. Следующая будет аккуратнее, осознаннее. Возможно, посчастливиться перейти дальше и открыть шире дверь в любовь к ближнему. Но чем дальше проходишь по коридору, тем больше дивишься тому, каким наивным, незрелым, опасным, чувственным, беспечным был в начале. Тогда ты доверяешься первый раз. По глупости. И поэтому до конца, не зная еще, что можно, а что нельзя вверять. В конце этого дурацкого метафорического коридора ты доверишься снова, полюбишь сильнее, потому что будешь любить всех без того, чтобы твое чувство мельчало. Но до этого еще так долго. Да и не просто вернуться назад в развитии. Только у маленького мышонка Элджернона да у Чарли все получилось.

В комнату залетело немного сигаретного дыма с улицы, тонкие серые спирали вились и пропадали в районе шкафа. А я все не могла понять, как объяснить так много таким малым словарным запасом.

Исключая насилие, сложно представить себе более странную, зависимую и наплевательскую на личную свободу другого человека вещь, чем приглашение на свидание. Одним вопросом ты порождаешь в голове другого человека цепную реакцию, которая в конце концов должна, как по волшебству, сложится вполне однозначный ответ: да или нет. Одним вопросом ты утверждаешь слишком многое: что ты ровно настолько хорош, что готов стоять рядом с этим человеком, не больше и не меньше; тебе заведомо это нужно больше, чем другому человеку; и что (мне кажется, это самое главное) ты надеешься на положительный ответ. На этом шаге мыслительного процесса твой образ в голове другого человека складывает свои полномочия, уступая место его внутреннему голосу. Так много всего нужно вместить в ответ длинной в один слог! Все сомнения, все надежды и разочарования заключаются в двух-трех буквах.

Мне хотелось бы думать, что я просто мнительна. "Я люблю себя и не хочу слышать того, что ранит мои чувства" — вот какие слова было бы легко произнести и с которыми жизнь стала бы определеннее имея перед собой образ себя же в качестве единственного врага неутолимого желания. Но нет. Мне страшно лишить человека свободы, страшно услышать ложь, уступки и жить с ними в мире иллюзий, который с легкостью может лишить тебя всего, даже понимания того, кем ты являешься в глазах иного человека. Мне даже хочется услышать отрицательный ответ, беспощадный, но по-умолчанию честный, гарантирующий то, что у моего объекта воздыхания произошел долгий умственный процесс и минимальные душевные стенания по поводу отказа. Услышать заветное "Да" — сложнее. Парадокс, но утверждение почти мгновенно трансформируется в груду страха, стоит ему сорваться с языка или быть доставленным по сети в эпоху Интернета. Мне страшно. Мне правда страшно услышать "Да".

Способов справиться со стразом существует великое множество. Мой рецепт: вздохнуть глубоко несколько раз, утрамбовать в животе, похожее на гремучую змею, чувство тревоги, и найти что-то, на чем можно писать. Нас не делают другими люди. Каждой мыслью, каждым движением и сложным действием мы делаем свой выбор, они в итоге определяют нас в миру, как бы излишне экзистенциально это не звучало.

И когда я решусь подойти, спросить что-то банальное, а-ля "как тебя зовут", я буду сильной и спокойной. Спокойной, потому что смогу не переживать о том, что не в силах изменить. Сильной, потому что я готова к довериться человеку и поверить в его ответ.

" Я начинаю". В английском есть разница между сделать что-то новое, сотворить, и собрать из материалов, переделать. А если ты занимаешься "искусством"? Ты переделываешь или создаешь? По всем законам и правилам, когда бумага окрашивается чернилами или красками, заходится цветами кинолента, ты - творец, покоритель момента, расщепитель действительности. А на деле это простые переделки реальности, странная сублимация каждодневности, занесенной в мозг фильмами 90-х. Откуда у меня в голове взялась эта колонка здравой критики? Черт его разберет, но журнал "Сегодня" точно мог бы давеча получить себе в штат одного гневного комментатора, издевающегося над творчеством и обыденностью.

Я испытываю физическое наслаждение, когда наблюдаю за ним. Поворот головы, взгляд исподлобья: 'u have order?'. И мне кажется, что я полгода шла к тому, чтобы жить от жеста к жесту и наслаждаться мимолетной зависимостью, которая рассыпается каждый раз, как за мной закрывается дверь бара и собирается вновь, когда вверх летят брызги газировки и слышен глубокий гортанный смех.

На орле болгарских монет изображен воин в шлеме на коне, в горделивой позе и чем-то у ног, отдаленно напоминающем горностая или куницу. Сейчас это выглядит ужасно смешно. У кого-то еще эта страна ассоциируется с чем-то, кроме медовых настоек, моря и розовой воды?

Я протираю стол, сложила посуду в мойку и под звук океана слова постепенно начинают обретать смысл и окрашиваются во что-то настоящее, перестают быть просто звуками и становятся изображением момента, возвращают нас во времени к самому созданию слова. И все же они остаются там, в голове. А я протираю стол, забираю поднос, улыбаюсь и слышу много русской, английской, французской, болгарской, немецкой речи. Моя голова уже перестает воспринимать различие в звуках и улавливает лишь настроение: стремление сидячего движения и власти. Будто они хотят заполучить руль от Земли и вертеть планетой сидя на ортопедическом стуле с кожаной обивкой.

Мои пальцы пахнут морем, кожа - кремом от загара, вечером платье пахнет сигаретным дымом вместо цветочных духов. Контраст обретает свое значение только при нахождение в жизни двух противоположностей. Спокойствие ощущается в стремительном грохоте стаканов и тарелок, в криках и цоканьях людей, желающих сменить окурки в своих пепельницах на модели поновее.

Йога по утрам дает удивительное ощущение дыхания. Может, и не так важно, какие группы мышц напряжены, если ты наконец слышишь себя и чувствуешь, как живот раздувается под напором сжатых в замок рук. Мои пальцы только обрели такт печати, но меня уже ждет жаркое солнце и ожидание великолепного - подтаявшего мороженного. И я рада, что уходить со сцены становится все легче.

Мне кажется, что я смогу продлить одну мысль на век, а с ней и чувство. И оно будет звучать во мне при каждом мимолетном дуновении прошлого. Заманчивая перспектива, открывающая мириады возможностей для стабильных странствий. Странствий - потому что ты можешь уйти. Стабильных - потому что ты идешь с собой, больше не бежишь, а принимаешь каждый момент прошлого.

Мне вспомнилось, как чувствовать. А меж тем стало понятно, что не нужно бояться стоящего за мыслью действия, потому что оно необязательно. Можно избежать любовного признания и довольствоваться любовью в себе, присутствием чувства. Раньше несовершенное действия представлялось мне трусостью. Теперь же - высотой храбрости. Какой силы решимость нужна, чтобы человек вольный пустил все на самотек и сохранил спокойствие? И сколько мудрости нужно, чтобы осознать преднамеренность случайности? Нет, я не про эти метафорические "дорожки" и "вся вселенная работала на нашу встречу", отнюдь. Я про высший абсурд, полную неопределенност, смирение, принятие и еще несколько стадий, ведущих к счастливому чувству неизбежности. Попахивает затхлым коэльевским "если ты моя судьба, то ты вернешься ко мне", но без пафосной лирики.

Мне захотелось написать это буквально сидя на сумках. Когда время все покидать, когда поездка и отдаление от родины изменит не только вектор мысли, но и цвет кожи. Захотелось перед палящим солнцем отдать дань зиме и осени, теплой весне и предыдущим летам. И людям. Количество встреч перевалило за десяток, но я так рада увидеть милые глаза всех, кто хоть на минуту занимал мои мысли. Коэльо пафосен, да и я не лучше.

"эдельвейсы, незабудки в солнечной росе"

Мне претят эти так называемые "писатели". Собираются в свои кучки и играют словами, за которыми ничего не стоит. Они ловят чувства, о, тут я согласна. Вдохновение и запал, когда ты судорожно разрисовываешь буквами бумагу, каждую секунду жалея, что не можешь писать быстрее, становятся теми моментами, ради которых они терпят свою бездарность и отсутствие опыта. Сидят в пыльной комнатке, воображая себя Бродским, а сами забывают об его жизненном пути и ощущениях, о его настолько глубоком стремлении к жизни, что оно не поместится ни в какую комнату, ни в какой двухэтажный дом. И я смотрю на их зарисовки. Вижу долю претенциозного воззрения и юношеского максимализма, который они, писатели, как-то умудрились пронести в свои 40 лет. Тайком что ли. Их не разберешь.

Я просто смотрю на хэтштеги по сети, на рассуждения умов, познавших кинематограф, но не встретивших на своем пути ни одного хорошего жизненного кадра. И, кажется, еще долго буду смотреть, пока у меня самой не атрофируются вкусовые рецепторы слов.

В обществе где „другой” (любой другой) является явной раскрытой или еще нераскрытой (и потому еще более зловещей и пугающей) угрозой, солидарность (в особенности идейная солидарность, скрепленная клятвой или обязательствами) выглядит коварной ловушкой для наивных, доверчивых, легкомысленных и безрассудных. Избежать этой ловушки теперь — значит следовать разуму, вернее, доксе, заменившей разум современной господствующей философией. Солидарность сегодня — валюта неконвертируемая. Из надежного актива она странным образом превращается в пассив. Биржи „политики жизни” обесценили „социальный капитал” Патнэма, премируя самореферентность, заботу о себе и доведенное до антисоциальности самоутверждение

***

Квиетизм — позиция людей, которые говорят: другие могут сделать то, чего не могу сделать я. Учение, которое я излагаю, противостоит квиетизму, ибо оно утверждает, что реальность — в действии.

Оно даже идет дальше и заявляет, что человек — проект самого себя. Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь.

Отсюда понятно, почему наше учение внушает ужас некоторым людям. Ведь у них зачастую нет иного способа переносить собственную несостоятельность, как с помощью рассуждения:

«Обстоятельства были против меня, я стою гораздо большего. Правда, у меня не было большой любви или большой дружбы, но это только потому, что я не встретил мужчину или женщину, которые были бы их достойны.

Я не написал хороших книг, но это потому, что у меня не было досуга. У меня не было детей, которым я мог бы себя посвятить, но это потому, что я не нашел человека, с которым мог бы пройти по жизни.

Во мне, стало быть, остаются в целости и сохранности множество неиспользованных способностей, склонностей и возможностей, которые придают мне значительно большую значимость, чем можно было бы судить только по моим поступкам».

Однако в действительности, как считают экзистенциалисты, нет никакой любви, кроме той, что создает саму себя. Нет никакой «возможной» любви, кроме той, которая в любви проявляется. Нет никакого гения, кроме того, который выражает себя в произведениях искусства. Гений Пруста — это произведения Пруста. Гений Расина — это ряд его трагедий, и кроме них ничего нет.

Зачем говорить, что Расин мог бы написать еще одну трагедию, если он ее не написал? Человек живет своей жизнью, он создает свой облик, а вне этого облика ничего нет.

***

Я понял, что значение жизни сводится к «теплому местечку»; что цель жизни — чин статского или иного советника; истинный смысл и желание любви — женитьба на богатой; блаженство дружбы — денежная поддержка; истина — лишь то, что признается большинством, восторженность — способность произнести спич; храбрость — риск подвергнуться десятирублевому штрафу; сердечность — послеобеденное пожелание "на здоровье"; набожность — ежегодное говение.

Я взглянул на жизнь и засмеялся.

***

Ведь это иллюзия, будто юность всегда счастлива, — иллюзия тех, кто давно расстался с юностью. Молодые знают, сколько им приходится испытывать горя, ведь они полны ложных идеалов, внушённых им с детства, а придя в столкновение с реальностью, они чувствуют, как она бьёт их и ранит.

Молодёжи начинает казаться, что она стала жертвой какого-то заговора: книги, подобранные для них взрослыми, где всё так идеализировано, разговоры со старшими, которые видят прошлое сквозь розовую дымку забвения, — всё это готовит их к жизни, совсем непохожей на действительность.

Молодежи приходится открывать самой, что всё, о чём она читала и о чём ей твердили, — ложь, ложь и ложь; а каждое такое открытие — ещё один гвоздь, пронзающий юное тело, распятое на кресте человеческого существования.

***

Меня интересует только «чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своём нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт — ненавистные для меня слова и чувства.

Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех.

***

Ценность путешествию придает страх. Потому что в какой-то момент, вдали от родной страны, родного языка, нас охватывает смутный страх и инстинктивное желание вернуться к спасительным старым привычкам.

Это самая очевидная польза путешествий. В это время мы лихорадочно возбуждены, впитываем всё, как губка. Ничтожное событие потрясает нас до глубины души. В луче света мы прозреваем вечность.

Поэтому не следует говорить, что люди путешествуют для собственного удовольствия. Путешествие вовсе не приносит удовольствия. Я скорее склонен видеть в нем аскезу.

Люди путешествуют ради культуры, если понимать под культурой извлечение из-под спуда самого глубокого нашего чувства — чувства вечности. Удовольствия отдаляют нас от себя самих, как у Паскаля развлечения отдаляют нас от Бога.

Путешествие как самая великая и серьезная наука помогает нам вновь обрести себя.

***

В качестве определенного животного ты вступаешь в работу механизмов, логических процедур и систем, которые существовали, существуют и будут существовать вне зависимости от того, жив ты или нет, которые к тебе глубоко равнодушны, безразличны к тому, живешь ты или нет.

Существует фундаментальное равнодушие культуры к человеку и, что характерно, такое же фундаментальное равнодушие человека к культуре. Как бы человек не пытался и ее старался объяснить то, что он делает в культуре, из своих личных переживаний, чувств или личных проблем, депрессий или эмоций, мы знаем, в конечном счете, выпить стакан вина, кого-нибудь трахнуть или просто удавиться, - оказывается значительно более аутентичным решением этих проблем.

***

Всякий человек, который хоть сколько-нибудь не понял время, а только не понявший хотя бы немного понял его, должен перестать понимать и все существующее. 2) Наша человеческая логика, и наш язык не соответствуют времени, ни в каком ни в элементарном ни в сложном его понимании. Наша логика и наш язык скользят по поверхности времени

Он может отрицать что есть "наша" песня. А меж тем только заслышав первые аккорды, пульсирующие трели синтезатора, у меня в голове сразу, будто из давнего сна, появляется его комната с на все лето задернутыми шторами. Зеленый значок Spotify, розовый тюбик крема, пыльный книжный шкаф, ёж Мартин, дверь со стеклянными вставками, несколько выпускных альбомов.

Мне нравится этот вечный "не киевский" район. Зеленый, стоящий будто на отшибе, а меж тем единственный, который имеет для меня окрас города. В парке можно заметить детей, их родителей, группу подростков и стихотворцев с их музами — бутылками вина. Находясь там можно с каждым встречным разделить мотив его жизни. Компания подростков, собравшаяся на прогулку, идет не спеша, стаей окружив их главаря. Парень с колонкой идет впереди и обсуждает с невидимым телефонным собеседником перспективу встретиться у конкретной, а меж тем только для них двоих особенной, лавки. Девушки весело переговариваются и разбавляют озабоченный поиск компании тихим, с элементами сговора, заливистым смехом.

Появление образов в голове — разве не это признак, что какой-то объект уже навсегда связан во времени с человеком? Скамейка может стоять обособленно зиму и две, обливаться дождем и выгорать на солнце, меняя раскраску с коричневой на светло-рыжую. И только в момент обращенного на нее взгляда она действительно начинает быть: стоять вон там, перед маленьким озером на окраине парка. Две бутылки пива, пара неподходящих для времени года велосипедов, случайные прохожие, запах хвои в морозном воздухе, луна и ее дорога, спускающаяся на воду, кусок пиццы.

Среди стольких встреч странно, что в голове заседают лишь ничего не значащие пустяки.

Разговоры забыты, черты лица сгладились и не вызывают волнения, дыхание стало плавным.

Как разрушительно желание узнавания и бессмысленно при проявлении уникальности! Меж тем оно никогда не утихает, бьет ключем из каждого слова, каждого хмурого взгляда и поджатых губ, даже не подозревая, что рекурсивно и пагубно: своим существованием это желание мешает своему же воплощению.

Уникальность подразумевает отличие. Наличие черт непохожих, хотя бы в деталях, если не по сути. Но осознание единой природы человеческих ощущений забивает чувство в угол. Любовь не ищет отличия от любви другой, оно претендует на уникальность только зародившись на свет и до конца, до самой своей смерти остается не высказанным в боязни найти сходство. Признание шаблонности подобно смерти. Но ведь оно не может быть идентичным, только подобным. "В жизни, наверное, нет двух одинаковых дней".

И сидят все на пне, такие уникальные, разные, но отдающие серостью в своем уникальном стремлении. Одно только чувство может объединить их, связав по рукам и ногам и запихнуть в одну корму - желание быть одним-единственным в своем роде и обнаженное чувство страха, что это может оказаться не так. Оно отдаляет. Разводит по углам, строит пафосные замки и становится основой множества романов (увы, неудачных для искушенного зрителя). А меж тем наблюдать яркие аккорды мы можем лишь у менестреля обыденного, воссиявшего радостью от осознания шаблонности, поющего тем свободнее, чем быстрее в нем рушится чувство исключительности.

понедельник 03.06

Моя позиция всегда идет оговорками. В "Капитализме и свободе" идет нарекание на оппозицию "интеллектуалов" и верность положения "обычных" людей. Для меня это события когерентны по своей сути и я не могу придумать такого масштабного социального отличия, чтобы они не могли прийти в равновесие и скоррелироваться. А если убрать умные слова, то лишь скажу, что для меня человек - это нечто большее, чем количество произведенной им продукции, машина или квартира в его владении и выбор места работы по профессиональным навыкам. Человек - это мир размышлений, чувств и страданий за гранью классификации. Само сознание нельзя разложить на составляющие, так как мы можем расслаивать людей по выбору рода деятельности, размазывая биомассу чувств по территории страны? "Количество труда, предельная стоимость" - для меня эти слова как плевок в сторону света и погребение высокого в яму приземленности. Напрашивается вопрос без ответа: зачем нам мозг такого прекрасного строения, если целью нашей становится махание палками за большое кол-во еды?

вторник 04.06

Я не могу представить объективных причин для существования влюбленных. Любовь сама по себе не представляется мне загадкой: она должна быть и существует в человечестве и человеке, но двое, те, которые решили отделиться от стаи? Гормоны, не иначе. В своем осознанном движении к восприятию иных людей не может быть места исключению и превосходству любви к одному от любви к другому. Иначе это уже не любовь, а подобие лицемерия или, на в крайнем случае, возвышенной претенциозной чувственности. А влюбленность? Какие могут быть причины у одного человека, чтобы бросить себя в омут другого, положить половину жизни под ноги тому, кого не поймешь сколько не пытайся? Гормоны - защита от дурака, задающегося такими вопросами. И только случайность представляется мне достаточным оправданием подсознательного стремления к убийству себя в другом.

" Глаголы на наших глазах доживают свой век. В искусстве сюжет и действия исчезают. Про человека, который раньше одевал шапку и выходил на улицу, мы говорили он вышел на улицу. Это было бессмысленно. Слово вышел, непонятное слово. А теперь: он одел шапку, и начало светать, и небо взлетело как орел.

События не совпадают со временем. Время съело события. От них не осталось косточек. И прожив сегодняшний день, он сказал: есть о чем говорить. Этого сегодняшнего дня нет у меня, нет у того который живет в голове, который скачет, как безумный. который пьет и ест, у того который плавает на ящике, и у того который спит на могиле друга. У нас одинаковые дела. Есть о чем говорить."

- Александр Введенский

«Мой совет: держитесь ближе к жизни, знайте больше простых людей, населя­ющих землю, и бойтесь книжничества. Плохо, когда писатель отталкивается не от жизни, а от книги»

Жизнь так проста, когда ее проживаешь. Момент может длиться, но лишь момент. Лес, холод и человек может существовать долгое время. Час или два, может три если кто-то отдельный настоит. А момент он всего один, тот, который можно прожить. И так незначительно будет тогда кто и что сказал, можно будет пережить любую неприятность, любой укол и пагубное слово. Оно не будет трагедией в том лесу и не станет ей по дороге домой. Оно станет чем-то внезапно. Может стать суждением о человеке или о тебе, превратится в описание вечера за бокалом вина. А тогда его не будет существовать, как и чувства. Будет одна лишь жизнь, которую ты проживаешь, момент, который упущен или состоялся, предвкушение рассказа.

Рассказ… Чтобы воплотить в форму все то, что произошло. Будто и не может оно существовать иначе, как воплощенное в форму слова. Иначе этого просто нет. Феномен слов, или жизни, или человека. Ничего не было, если об этом не сказано ни слова.