с синдромом принцессы

Впрочем, я и не скрываю своей любви к поколению 2000 :) . Мне нравится их уверенность, их работоспособность, а также их убежденность в том, что работа может быть творческой. И в том, что творческая работа может приносить деньги. Нравится даже то, что на самом деле работать они не любят, но хотят заработать до фига денег, чтобы потом ни в чем себе не отказывать, а только путешествовать :) . По крайней мере, они в этом честно признаются.

А еще мне нравится, что эти мальчики и девочки умеют расставаться. Они не остаются рабами отживших отношений. Переживают сильные эмоции – и идут дальше. В общем, тетеньками и дяденькам есть чему у них поучиться :) .

А еще они умеют формулировать то, что знают об отношениях. А поскольку отношений было много, то спектр отображаемых эмоций весьма широк и насыщен, и в поэзии Веры Полозковой каждый может выбрать для себя то, что он чувствовал и не мог сказать. О любви.

вот как всё кончается: его место пустует в зале после антракта.
она видит щербатый партер со сцены, и ужас факта
всю её пронизывает; "вот так-то, мой свет. вот так-то".
и сидит с букетом потом у зеркала на скамье
в совершенно пустом фойе

да, вот так: человек у кафе набирает номер, и номер занят,
он стоит без пальто, и пальцы его вмерзают
в металлический корпус трубки; "что за мерзавец
там у тебя на линии?"; коготки
чиркают под лёгким - гудки; гудки

вот и всё: в кабак, где входная дверь восемь лет не белена,
где татуированная братва заливает бельма,
входит девочка,
боль моя,
небыль,
дальняя
колыбельная -
входит с мёртвым лицом, и бармен охает "оттыглянь" -
извлекает шот,
ставит перед ней,
наливает всклянь

вот как всё кончается - горечь ходит как привиденьице
по твоей квартире, и все никуда не денется,
запах скисших невысыхающих полотенец
и постель, где та девочка плакала как младенец,
и спасибо, что не оставил её одну -

всё кончается, слышишь, жизнь моя - распылённым
над двумя городами чёртовым миллионом
килотонн пустоты. слюна отдаёт палёным.
и я сглатываю слюну

Чуковская говорила мне когда-то про так называемый "комплекс очереди" - это когда вы либо все время в противофазах с человеком, который тебе нравится: ты свободна, но у него кто-то есть; потом у тебя кто-то есть, и вы опять пересекаетесь где-то, улыбаясь друг другу ты чуть виновато, он понимающе; либо он просто ветрен, и раздолбаист, и сводит с ума, а ты сидишь в уголке и осторожно тянешь руку, как главный тихоня в классе - но спрашивают кого угодно, кроме тебя.

Комплекс очереди - это подсознательная уверенность, что следующей обязательно должна быть ты. Что это вообще когда-нибудь будешь ты. Что он знает, что он тебе нравится, константно, по умолчанию, и он не забудет об этом, если вдруг что.

Я недавно обнаружила себя стоящей в трех очередях одновременно, какой-то три года, какой-то от силы месяц; это скорее смотреть кино с твоим любимым актером в главной роли, чем самой вязаться на роль; тебя мало трогает, что у него в объятиях опять не ты, однако тебя живо интересует, как он сыграет на этот раз; ты искренне желаешь ему счастья, но иногда думаешь с ухмылочкой, что ни с кем, кроме тебя, оно-таки ему не светит.

Иногда кто-то из твоих любимых актеров приходит к тебе, утыкается лбом в плечо и говорит: я больше не могу, поговори со мной.

И ты идешь трещинами от того, что человеку, который давно уже и прочно занимает пусть небольшую, но постоянную комнатку в твоей голове, так плохо сейчас, а ты ничем не можешь ему помочь. Как если бы к тебе пришел Киану Ривз и попросил бы выслушать, а ты всплескиваешь руками, заходишься междометиями и чувствуешь кошмарную беспомощность.

Я настроена на долгое, целительное безлюбовье, безураганье; мне сейчас до того спокойно, что менять это на еще месяц американских горок во главе с очередным кареглазым каким-нибудь, белозубым, а потом на два месяца кровохарканья по нему же, - было бы ужасно глупо; и когда кто-нибудь из твоих дальних маяков, мальчиков-ориентиров, легенд внутричерепного телевидения - пишет тебе что-то на манер "я тоже соскучился" или "как все-таки с тобой легко"; ты вдруг понимаешь, что стоишь уже не в очереди даже, а где-то над ней; не то чтобы дежурный ангел-хранитель, но постоянный безмолвный мысленный бодигард.

И так, ей-богу, лучше для всех.

как у него дела? сочиняешь повод
и набираешь номер; не так давно вот
встретились, покатались, поулыбались.
просто забудь о том, что из пальца в палец
льется чугун при мысли о нем - и стынет;
нет ничего: ни дрожи, ни темноты нет
перед глазами; смейся, смотри на город,
взглядом не тычься в шею-ключицы-ворот,
губы-ухмылку-лунки ногтей-ресницы -
это потом коснется, потом приснится;
двигайся, говори; будет тихо ёкать
пульс где-то там, где держишь его под локоть;
пой; провоцируй; метко остри - но добро.
слушай, как сердце перерастает ребра,
тестом срывает крышки, течет в груди,
если обнять. пора уже, все, иди.

и вот потом - отхлынуло, завершилось,
кожа приобретает былой оттенок -
знай: им ты проверяешь себя на вшивость.
жизнеспособность. крепость сердечных стенок.
ты им себя вытесываешь, как резчик:
делаешь совершеннее, тоньше, резче;
он твой пропеллер, двигатель - или дрожжи
вот потому и нету его дороже;
с ним ты живая женщина, а не голем;
плачь теперь, заливай его алкоголем,
бейся, болей, стихами рви - жаркий лоб же,
ты ведь из глины, он - твой горячий обжиг;
кайся, лечи ошпаренное нутро.
чтобы потом - спокойная, как ведро, -
" здравствуй, я здесь, я жду тебя у метро".

вот как всё кончается: его место пустует в зале после антракта.
она видит щербатый партер со сцены, и ужас факта
всю её пронизывает; "вот так-то, мой свет. вот так-то".
и сидит с букетом потом у зеркала на скамье
в совершенно пустом фойе

да, вот так: человек у кафе набирает номер, и номер занят,
он стоит без пальто, и пальцы его вмерзают
в металлический корпус трубки; "что за мерзавец
там у тебя на линии?"; коготки
чиркают под лёгким - гудки; гудки

вот и всё: в кабак, где входная дверь восемь лет не белена,
где татуированная братва заливает бельма,
входит девочка,
боль моя,
небыль,
дальняя
колыбельная -
входит с мёртвым лицом, и бармен охает "оттыглянь" -
извлекает шот,
ставит перед ней,
наливает всклянь

вот как всё кончается - горечь ходит как привиденьице
по твоей квартире, и все никуда не денется,
запах скисших невысыхающих полотенец
и постель, где та девочка плакала как младенец,
и спасибо, что не оставил её одну -

всё кончается, слышишь, жизнь моя - распылённым
над двумя городами чёртовым миллионом
килотонн пустоты. слюна отдаёт палёным.
и я сглатываю слюну.

пожилые рыбы лежат вдвоем,
наблюдают с открытым ртом,
как свинцовую реку в сердце моем
одевает тяжелым льдом

как земля черствеет как черный хлеб,
как все небо пустой квадрат
и как ветер делается свиреп
не встречая себе преград

и одна другой думает: "день за днем
тьма съедает нас не жуя.
бог уснул, и ночью блестит на нем
серебристая чешуя"

и другая думает: "мир охрип,
только, кажется, слышно мне,
как снаружи двое горячих рыб
все поют у себя на дне"

фонари, воздетые на столбы,
дышат чистым небытием.
мы лежим и дуем друг другу в лбы.
рыбам кажется, что поем.

Хочу уметь смотреть так, чтобы у собеседника мгновенно леденели ладони; отвечать за то, что обещаешь, тех, кого приручила, то, где налажала. Не знать компромиссов. Быть суверенной; автономной; только своей. Не вестись; но уметь разводить щелчком пальцев. Не выглядеть злой, но способной дать отпор; прощать, но не забывать; никогда никого не ждать, не увещевать, не тщиться исправить; блюсти границы; делать так, чтобы, когда входишь в комнату, все машинально сводили лопатки. Никому ничего не доказывать, только себе. Научиться достойно проигрывать. Научиться не бросать на полдороге, загоревшись, побаловавшись и почти мгновенно потеряв интерес, а методично доводить все до конца. Не врать. Называть реальные сроки. Отучиться легко краснеть; вообще не уметь смущаться. Стать строго обязательной к прочтению и просмотру. Никогда не повышать голоса. Уметь вскидывать одну бровь так, чтобы в секунду снимать все вопросы и претензии. Не иметь равных. Стоять за своих горой; быть человеком, которому звонят, когда больше некому. Но стыдятся дергать по мелочам. Иметь достаточно денег, чтобы ни от кого не зависеть; никогда не просить. Давать в долг ровно столько, сколько находишь возможным подарить. Спать с теми, кто не предаст. Осаживать наглецов; стыдить пустых пиздоболов; трусов просто собой не удостаивать. Строго дозировать людей во избежание острых интоксикаций. Помириться с Богом; найти с ним наиболее простой и прямой способ взаимодействия. Маме сделаться надеждой и опорой; по причине гулкого отсутствия альтернатив. Быть герметичнее. Излучать свободолюбие; но не отшельничество. Не таить зла; не растить в себе обид; брать одной рукой за воротник и в лицо говорить все, что накипело. Не унижаться до мстительности; вообще не снисходить до обидчиков. Но уметь пожалеть, утешить и приласкать. Реветь строго без свидетелей. Быть сильной. Учиться преодолевать все, что бы ни случилось, самой. Запомнить и лелеять в себе это хрупкое, безмятежное равновесие; состояние покоя. Вообще иметь три агрегатных состояния, как вода: счастливого покоя, острой радости бытия — и сна.
(с) Вера Полозкова

РЫБЬЕ

Он тупой иглой в кровотоке моём живёт, заставляя выбрасываться из кожи, как рыба - из мёртвых вод. У меня крюками его поцелуев разодран рот. Доктора говорят - пройдёт.

Он же вспарывает мой рыбий холодный бок, из нутра на свет извлекая икринки строк, а потом зашивает так, что к стежку стежок - вот тебе урок. Раз зовёшься рыбой - так и кричи без слов, воспевай свою болезную пролюбовь и не злись, я не более чем персонаж стихов. А потом изгибает небрежно бровь: не забудь про свои таблетки, чтоб спать без снов. И уходит. И ночь продолжается сотни лет.

Я б любила его больше жизни, вот только его - нет.

Доктора говорят - пройдёт. И выписывают очередной рецепт.

Олисс

У всех разная хронология: кто-то говорит "в девяносто восьмом, летом", кто-то - "мне тогда было четырнадцать, через два месяца после дня рождения", я говорю "это было сразу после К., за две недели до Л." Время, когда я ни в кого влюблена - пустое, полое, не индексируемое; про него потом помнишь мало и смутно.

Вместе с влюбленностью, меж тем, внутри включается мощный софит, подсвечивающий и впечатывающий в память каждую молекулу действительности; резкость увеличивается, контрастность; звук чище, пронзительнее; жизнь становится не моно, но стерео.

Верочка Полозкова

Тара Дьюли поет под плеер ("эй, мисс, потише вы!")
Носит строгие туфли с джинсами арэнбишными,
Пишет сказки - чужим ли детям, в порядке бреда ли.
Танцевала в известной труппе, пока не вышибли.
Тара дружит со всеми своими бывшими
Так, как будто они ни разу ее не предали.

Тара любит Шику. Шикинью черен, как антрацит.
Он красивый, как черт, кокетливый, как бразилец.
Все, кто видел, как он танцует, преобразились.
Тара смотрит, остервенело грызет мизинец.
Шику улыбается, словно хищник, который сыт.

Когда поздней ночью Шикинью забросит в клуб
Божия карающая десница,
Когда там танцпол для него раздастся и потеснится,
Когда он, распаренный, залоснится
Каждым мускулом, станет жарок, глумлив, несносен,
И улыбка между лиловых десен,
Между розово-карих губ,
Диско грянет тяжелой рокерской бас-гитарой,
Шику встретится вдруг эмалевым взглядом с Тарой,
Осознает, что просто так ему не уйти;
Им, конечно, потом окажется по пути,
Даже сыщется пару общих знакомых, общих
Тем; он запросто едет к ней, а она не ропщет,
("я не увлекусь, я не увлекусь, я не увлекусь");
Когда он окажется как египетский шелк наощупь,
Как соленый миндаль на вкус, -

Еще не просыпаясь, чувствуешь тишину - это первый признак.
Шику исчезает под утро, как настоящий призрак.
Только эхо запаха, а точней, отголосок, призвук
Оставляет девушкам, грубиян.

Боль будет короткая, но пронзительная, сквозная.
Через пару недель она вновь задержится допоздна и
Будет в этом же клубе - он даже ее узнает.
Просто сделает вид, что пьян.

мне от тебя не приходит писем, ты независим, а что же я?
я покоряю иные выси, грусть свою ломтиками жуя.
так получилось, что вместо боли… переполняют меня стихи
мы не шагали с тобой вровень. я одиночка таких стихий,
где что ни слово, то будет песня, я бесталаннейший музыкант.
помнишь, когда-то мы были вместе, в наших ладонях горел закат…
после осталась у края ночи и поняла – оправданье есть!
если ты больше меня не хочешь, тут же сниму с тебя этот крест.
ну же, ступай. ты свободен, милый. вещи на тумбочке, вот ключи.
я все стихи заберу в могилу, но не сейчас. не ищи причин,
чтоб оставаться, ведь это мука - ждать нелюбимых, смотреть в глаза.
можешь с другою прожить до внуков, я же не против, я честно «за»,
просто такая на сердце пустошь, словно и не было наших встреч.
может её ты в квартиру пустишь, будешь и баловать, и беречь.
может она тебе станет морем/ боговой ласточкой/ выходным.
я лишь желаю тебе покоя. будь с нею счастлив,
и будь любим.

Июнь 2013
Виктория Миловидова

что ты можешь сказать о нежности, если мы…
говорим с тобой раз в два месяца или реже?
кто кого обрекал на год сволочной тюрьмы?
я не знаю, но я не лучшая на манеже.
я не лучше всех тех, о которых уже писал.
но не хуже обычных, на коих твой взгляд недолог.
ты ведь даже не знаешь, как славно на небесах.
я нашла туда путь, чтоб сказать им,
как ты мне дорог.

я нашла туда путь и поведала всем Богам,
что на этой Земле ничего нет прекрасней муки.
а сейчас мы сидим с тобой рядом - глаза в глаза,
и мне кажется, будто не было лет разлуки.
а сейчас мы сидим, и мне чудится будто мир,
вдруг опешил и выдал нам шанс оправдать надежды.
и не важно, что будет дальше.
поговорим?
отвечаешь мне «да» и срываешь с двоих одежду.

и случается то, о чём в книгах писал Гюго -
непочатая нежность врастает в нутро и пальцы.
обезумевший дождь стучится в моё окно.
ты его разбавляешь признаньями: «останься».
говоришь: «я люблю тебя, милая», «я скучал».
ты прости, что ума не хватало признать ошибку.
я молчу, не хватаясь за лучшее из начал,
только лишь потому,
что сама ошибалась шибко…

я молчу от незнанья. и стоит ли отвечать,
когда всё о чём грезил, стоит пред тобой, нагое?
в жизни есть поважнее вещи, чем штамп\ печать.

у меня вот, есть ты
и небо над головою.

…я реально ненавидела возрастных шовинистов, всех этих тетек с понимающими гримасками, "вот через пять лет мы с тобой поговорим", "помилуйте, деточка, что вы можете знать об этом" - я рычала и раздувала ноздри, нет, что вы можете знать об этом, люди-сухофрукты, тьфу; я говорю с Лизой, которой восемнадцать, она спрашивает "что же, без света совсем?", "а что же дальше?" "Он же не мог так все устроить" или "это же так страшно - когда больше некуда идти", - и чувствую себя той тетькой, той мерзкой ухмыляющейся тетькой; она чудесная, моя Лиза, маленькая и чудесная, хочется обнять ее и тискать, Лиза, не бывает черного и белого, "со светом" и "без света", Лиза, нет никакого Одного Его, Лиза, их знаешь сколько, ты офигеешь, когда узнаешь, сколько их у тебя будет, и прелесть, кстати, в чередовании, честно; Лиза, возраст такой, обязательно должен быть возраст, когда не дают, лет с тринадцати до восемнадцати, никто тебе не отвечает взаимностью, и правильно - ты учишься на гитаре играть, свитера мешковатые меняешь на вещи по фигуре, стрижешься, наживаешь какой-то опыт, лечишь прыщи, человеком делаешься - каким бы самовлюбленным идиотом ты вырос, если б у тебя с самого начала все получалось; Лиза, круто, когда невзаимно, когда взаимно, когда как угодно - лишь бы хоть что-нибудь происходило, хуже всего - когда ничего; это ты сейчас думаешь, что Хочешь, Наконец, Покоя - ох, я любила эту фразу еще лет пять назад - никакого покоя ты не хочешь, Лиза, зуб даю, покой это кошмар и ад для адреналинозависимых людей, как мы с тобой, надо обязательно какую-то движуху, чтобы не успевать думать, только задумаешься - хана; я продумала все лето, Лиза, пролежала, проболела и продумала, и это было хреновое лето, лучше бы танцевала и целовалась, ей-богу.

Верочка Полозкова

2 сентября 2008

Господи, мне б только книгу и плед пушистый; не фейерверков, но согревающего огня.
Господи, дай же мне просто жизни – перитонитов без, осложнений на всю меня.
чтоб наконец-то проснуться утром – и сразу петь, ставить чайник, смеяться и говорить.
жизни, в которой – не капоэйра, но Камасутра, ночная лампа, свечение изнутри.

Господи, мне бы добрых, смешных историй, – только начни, я сама бы продолжила их на днях.
Господи, ты же мудрый; что тебе стоит – ну уведи ты его, убери его от меня.
я не ропщу, мне не просто больно – обидно: что же он снова режет меня без ножа?
жадный визирь из мультфильма вопит «довольно!» - пусть всё обратится в камень; не жаль, не жаль.

Господи, отучи меня презирать или ненавидеть, научи с простой человечьей радостью быть на «ты».
Господи, дай мне разума, чтобы видеть, когда моё время сеять, когда – пожинать плоды.
дай мне, босс, поважнее дело, чем мысли о том, как бы славно бы мы вдвоём…
дай мне сил закрыть все эти гнилые темы, забыть у друзей все феньки, напоминающие о нём.

Господи, у Тебя в строю не поставь нас близко, рядом нас, говорю, не ставь, чтоб подать рукой.
Боже мой Боже, не будь садистом, я не покоя прошу – пусть везде мне после него покой.
не столкни нас ни на Лубянке и ни на Сретне, не приведи нас Господи вместе в какой-нибудь тёмный двор, -

дай мне сил, чтобы эта строчка была последней из всех, написанных про него.

© Ракель Напрочь