Это просто Вьюи блог

"Butterfly day by day"

"Соблазн, прекраснее любви"

Я всегда верил, что счастье – это запах детской безмятежностью, это настоящее невинное царство, где в небе летают ни боевые машины, а игривые и до спазмов в желудке знакомые голоса и беззаботный смех, где пары играют ни в мнимые чувства, а ощущают друг друга душой и живут сердцем, где “vkontakt'e”, ”odnoklasniki” – ничего не значат, где радуга встречается чаще дождей. Это чувство создано там, где не существует режущих, скрипящих и неприятных звуков и слов, вылетающих из этих поганых ям – ртов.

Но не теперь и не здесь я не верю в эти мечты, так желанные в те прошедшие 10 лет моей сломанной жизни. Поломанной мной же из-за врожденных недостатков, из-за отсутствия веры в будущее, в мое никчемное будущее. Но жизнь слишком часто тыкала меня носов в грязь, протухшую, состоящую из ненависти и боли, человеческих экскрементов и потерянных надежд недотеп, вроде меня. Я больше не верю. Я настрадался. Я рожденный тряпкой, заплеванный родителями и покинутый судьбой. И всеми ангелами-хранителями, зубной феей, святыми и прочими выдуманными какими-нибудь счастливчиками спасательными жилетами, вроде стариков и Иисуса.

Сейчас счастье – это синяки, оставленные временем, шрамы-отметены, оставленные на моем теле падением или несчастным случаем, и боль, доказывающая, что я жив. Не умер я во сне от удушья, от голода, от гребанной любви, от неудобных поз, от цепочки на тонкой шеи, от аллергии на затхлость и пыль, от еды, приготовленным матерью, от передоза дождем или снегом. Но замершие пальцы, когда жара под 30 градусов, грустные выражения лица у счастливых людей, картины насилия на сайтах www.не_следовало_бы.ru, смерть дважды в день и много мелочей, которые … безумие, конечно! Но делали меня счастливым.

Почему все так круто изменилось? Я однажды увидел мертвую кошку с белой бабочкой на шее, у которой не было глаз – они были вырваны и лежали чуть поодаль, а на стене за трупом «мученика» было написано детским мелками одно единственное слово: «Счастье» - и больше ни слова, а в воздухе летали голоса и смех, пахло той самой детской безмятежностью.

Я не плакал ни когда увидел эту чью-то утрату, ни когда пришел «домой», но я много думал об этом и понял, что она была счастлива, по-кошачьи, но счастлива.

И последняя запись в моем дневнике гласила: «Теперь и я тоже. Счастлив… ».

А если бы я жил вовремя революций, чтобы я чувствовал? Думаю, все то же самое: некую боль, одиночество, никчемность и бесталантность. В то время меня бы расстреляли, ведь я так и не научился держать себя в руках и быть счастливым за людей и за свою нацию. Вы, наверное, хотите спросить: «На самом ли деле ты такой?». Да, были правы те, кто в это верил, хоть и не на 100 процентов.

Я никчемен, потому что хочу играть безголовыми куклами: Кеном, которым восхищались девочки, и его возлюбленной – Барби, которую так яростно ненавидели за фигуру, за волосы, за платье, обшитое драгоценными камнями – все то, чем не могут обладать обычные люди пред божественными созданиями – где-нибудь на отшибе, куда не заглядывают из-за страха пасть живыми.

Я был болен отнюдь не физически, хоть и имелись травмы: перелом шеи, ребер, пары пальцев и бедренной кости – все это стало напоминанием неудачного падения с пятого этажа на козырек крыши – тогда лежа при смерти, охваченный страстью к смерти, я думал. Просто думал о том-о сём: о легкости, которую тогда ощущаю, о скоро встречи с этими Богами, о перекрестках, о светофорах, о дорогах, о людях, которые ассоциировались со всем этим – и я отнюдь не был счастлив.

Эта безысходность вернула к жизни мешок с дерьмом, мешок мяса. Мясо и дерьмо. Дерьмо и мясо. Наверно, и об этом я тогда думал - сложно сказать, ведь это было пару лет назад. Но время так и не облегчило ни шрамы, ни боль. Сильнее я чувствовал боль где-то внутри, не в органах или мышцах, я так же сомневаюсь, находился ли я в сознании. Что-то щемило, но это было далеко не сердце, что-то кололо, но это были не иглы в нем, что-то щелкало, но это был не звук соприкосновения сердца с легкими, с хрящами и косточками. Это находилось за гранью дозволенного, но не понимания. Безусловно, сам великий Да Винчи рылся в этом, и будьте уверены, он-то нашел то, что искал, но найду ли я? Хочет ли он, чтобы я нашел?

Далеко, нигде-то внутри, но я чувствую это пальцами, облепленными инеем в любую погоду. Чувствую град одиночества, град обточенных чувств, которые сыплются на мою голову, застревают в моих волосах цвета ржи, и жуткий смех клоуна, что разрывает меня на части. А я, не обращая внимание на эту ее переносимую острую боль, закрываюсь в собственной оболочке и размышляю о том, что талант в выборе слов для всей этой каши у меня в голове так же отсутствует. Разочарован? Эта мысль не выбивает меня из колеи, а наоборот устойчиво держит на земле, ведь я не рвусь в небеса.
В нос ударяет тошнотворный запах еды, опорожненной на колени. Сейчас, сидя здесь, запахло моей никчемностью.

С наступлением темноты я понимаю, что остаюсь под влиянием страха, как и в детстве. Мне так же страшно: темнота, для меня – дикий, всепоглощающий зверь. В ней оживают те монстры из ужасов, которыми были забиты все каналы. Вот – и безголовый, с отрубленной рукой и вставленным вместо неё крюком – Маркус, а чуть правее с длинными ногтями в виде ножей, которые могли меня пошинковать за минуту – Фредди, так любимый всеми в 90-тые. И с каждой следующей ночью мне становится не по себе не за свою жизнь – я ей не дорожу, а за свой разум. Который не только рассыпается, но и гнет внутри меня, как червивое яблоко.

А они все так же приходят ко мне каждую ночь, чтобы “питаться” моим страхом. Боже, я молю о пощаде. О смерти.

"Портрет Дориана Грея", "Сага о форсайтах"

Человеческие жизни исчезают так внезапно, как порыв ветра из другого мира.

Не помню, когда последний раз превращался в этого зверя, но чувства до сих пор притуплены, с трудом понимаю, сплю или все-таки чудесным образом спасся.

Хотя говоря о спасании, не стоит забывать о том, что что-то внутри меня чувствует себя гораздо лучше: ему не надо ощущать каждую минуту боль в пояснице, в районе пупка, во всех конечностях, в груди – как же все-таки больно сдерживаться.

Иногда я вижу то, что выйдет из меня в скором времени: оно большое, слишком большое для любой особи моего вида, и оно просто, сломав меня, одолеет. Этот монстр разрывает мой анус, когда я испражняюсь, сдавливает мое сердце при беге и, вырвав из меня инстинкт самосохранения, пытается убить меня. У него было столько шансов «родиться», но он все еще боится. Боится своего «рождения» так же, как и я своей «смерти». И каждый раз, когда я думаю об этом, он посылает на мою физическую оболочку все кары внеземные, а это не заканчивается наиболее гуманной из его пыток – истощением моего организма. Он отторгает любую пищу, кроме «меня»: вся моя кровь, питательные вещества и элементы, все мое дерьмо и моча – все эти части идут на «строительство» и рост лучшего и бесстрашного существа моего поколения.
Сегодня-завтра. В любой другой день, когда он окрепнет настолько, что сможет переломать каждую косточку в моем организме, внутренний монстр станет новым героем и пределом совершенства демонов и врагом – человечества, а я стану еще одним Иудой, но никакого козыря в виде Иисуса не будет.

И война вами проиграна, грешники. Вы дали зеленый свет новому тысячелетию без святой Марии, Бога и Иисуса. А мой сын, сын без рода, без племени, без отца и без матери, войдет на трон и никто, даже врожденная на любви Надежда, не сокрушит плод, который я получил за все грехи, человеческие.

И я.. Я был последним Иисусом. И вашим спасением.

Если мне приходится начинать все с начала, то я признаюсь, что хотел свести эту любовь к минимуму, к собственным экскрементам с первых переписок. Я привык бы даже к диарее, к тянущим и режущим болям в анусе, к кровотечению, к красноте – это же только побочные эффекты моей панацеи. И это стало бы еще одним непризнанным методом в медицине.

Хочу снова заказать на 22-ое торт "Sacher", этот поступок я могу объяснить лишь тем, что шутка Sac | her останется надолго в моем обиходе.

Будет еще время, когда мой телефон начнет разрываться, как у KDS, и я вдруг тоже буду самым нужным и верным другом для окружающих.

Но не сейчас.

Сегодня, как и всегда во время лжи и одиночества, я хочу быть один: закрыться в комнате, лечь в кровать и, впуская "грязное" одинокое чувство внутрь, мне необходимо забыться и никогда больше не вспоминать, кто я и кто мои нынешние друзья.

Теперь стать ненужным легче, чем когда бы то ни было раньше.

Жизнь- это взаимоотдача, которую от меня требовали часто. Я должен вылить негатив, чтобы не захлебнуться перед ними. Ничего особенного, просто из меня так и не вырос маленький принц, которого так старалась видеть во мне моя мать. Моя жизнь повествует борьбу, в которой я выжил.

Мне холодно, безумно холодно, я пытаюсь поймать себя хоть на одной здравой мысли, но, даже не будь я сейчас среди лютого холода и морозной тишины, которая вот-вот нарушится, не знаю, о чем я могу думать в этот момент, когда все мое существование отвергает попытку сохранить жизнь и рассудок. Я начинаю вспоминать знаменательные кадры вчерашнего или позавчерашнего дня, не помню дат и цифр: я давно перестал вести учет своей жизни - и довольно не плохо устроился. Но этот день нарушил мой ледовитый сумбур, что окружал меня всю мою жизнь.

Я ощущаю каждой своей молекулой, что вокруг меня холод. Холод повсюду. Все предметы, что окружают меня сейчас, остаются мертвы, которые источают запах смерти и ужаса. Мертвого ужаса. Это невыносимо. И я жду смерти.

Кажется, будто я умираю, но не от холода, а от одиночества. Одиноко мне давно, а вот холодно только сегодня. Не потому ли, что я связан и дуло у моего виска? Я снова и снова открываю глаза, чувсвую, что пару часов назад меня тошнило на этих ублюдков, мое лицо разбито в хлам, по шее уже давно не течет кровь из раны на голове, но мне больно, все ещё. И холодно. Одиноко больше.

Им все равно кто я, чем я занимаюсь по жизни последние пару лет, ведь скоро мне наденут черный мешок на голову, заблеванный такими же, как я, и они будут насиловать меня, пока я не потеряю сознание и не начну кровоточить на их гениталии. Чувствую, что второй слева напряжен, к этому они готовились пару недель, я не знал, что умру в стыде и позоре, в сперме. Надеяться не на кого, кричать - бесполезно. Мне только остается оттягивать эти пару часов, но, когда это случится, я надеюсь: это случится быстро или мне удастся разозлить их и иметь они будут мертвого.

И я, наконец, понял, что такого я никак не ожидал.