А если бы я жил вовремя революций, чтобы я чувствовал? Думаю, все то же самое: некую боль, одиночество, никчемность и бесталантность. В то время меня бы расстреляли, ведь я так и не научился держать себя в руках и быть счастливым за людей и за свою нацию. Вы, наверное, хотите спросить: «На самом ли деле ты такой?». Да, были правы те, кто в это верил, хоть и не на 100 процентов.
Я никчемен, потому что хочу играть безголовыми куклами: Кеном, которым восхищались девочки, и его возлюбленной – Барби, которую так яростно ненавидели за фигуру, за волосы, за платье, обшитое драгоценными камнями – все то, чем не могут обладать обычные люди пред божественными созданиями – где-нибудь на отшибе, куда не заглядывают из-за страха пасть живыми.
Я был болен отнюдь не физически, хоть и имелись травмы: перелом шеи, ребер, пары пальцев и бедренной кости – все это стало напоминанием неудачного падения с пятого этажа на козырек крыши – тогда лежа при смерти, охваченный страстью к смерти, я думал. Просто думал о том-о сём: о легкости, которую тогда ощущаю, о скоро встречи с этими Богами, о перекрестках, о светофорах, о дорогах, о людях, которые ассоциировались со всем этим – и я отнюдь не был счастлив.
Эта безысходность вернула к жизни мешок с дерьмом, мешок мяса. Мясо и дерьмо. Дерьмо и мясо. Наверно, и об этом я тогда думал - сложно сказать, ведь это было пару лет назад. Но время так и не облегчило ни шрамы, ни боль. Сильнее я чувствовал боль где-то внутри, не в органах или мышцах, я так же сомневаюсь, находился ли я в сознании. Что-то щемило, но это было далеко не сердце, что-то кололо, но это были не иглы в нем, что-то щелкало, но это был не звук соприкосновения сердца с легкими, с хрящами и косточками. Это находилось за гранью дозволенного, но не понимания. Безусловно, сам великий Да Винчи рылся в этом, и будьте уверены, он-то нашел то, что искал, но найду ли я? Хочет ли он, чтобы я нашел?