keep the streets empty for me

Когда она свой пятый перелом срастила не запястьем, а крылом и научилась воздуха держаться, он уезжал последним дилижансом, и это им обоим помогло. Его искать не стали: слишком мал казался куш, его ждала тюрьма, без золота охота ли возиться? В ночь на четверг забрал его возница, а пятница решила все сама. Она проснулась в городе чужом, с бессмысленным тяжёлым багажом, что память оставляет всем изгоям. Хотелось боли, ярости и горя, но, оказалось, голос поражен. И вот тогда пришла пора молчать, смотреть, как длится линия плеча, и перьями касаться горизонта. С востока осыпалась позолота, и солнечная плавилась свеча. В субботу наступила тишина, она забыла, что ему жена, впервые вышла вечером на площадь. В чужое ей вживаться стало проще, она чужим была окружена. А воскресенье выдалось таким, что ни другого берега реки, ни острых крыш, ни купола собора не пощадила осень, без разбора кромсающая время на куски. И над рекой, над куполом, над всем, что ей внизу, на взлетной полосе, казалось осязаемым виденьем, она легко летела, тонкой тенью пересекая острый лунный серп.
Идёт неделя - семикратный день, обрывы замирают в пустоте, деревья ждут и пробуют держаться. Вращаются колеса дилижанса.

Но сверху ничего не разглядеть…

Осталась только тоска картонная,
Спасает только чужая речь.
Мне снится первый герой, которому
Не нужен враг и не нужен меч.
И он зовет, и почти насилует,
Не зная точно, чего хочу,
Гулять под тенью рощ апельсиновых.
Он хочет слушать, а я учу
Его тому, что под солнцем Арктики,
Где никого уже не винят,
Великовозрастные романтики
В руках баюкают пингвинят.
Все это пахнет травой и известью,
Теплом дороги, концом строки.
Он дознается, он хочет вывести -
Кому бы я не дала руки.
Он дарит книги, где в грузных формулах
Ревет свобода, как исполин,
А на руинах античных форумов
Тысячелетия все болит.

Но сон закончится пробуждением,
Как книга с вырезанным концом.
Мои сюжеты и убеждения
Здесь не являют мое лицо.
А где-то там, в беспределе солнечном
Ты будешь вечно растить сады,
Писать трактаты широким почерком.
Ты - тень летящей во тьму звезды,
Ты - тень огня под ракетным туловом,
Цветок пиона на мерзлоте.
Ты - тот, кто делает то, что думает,
И в этом мире тебя нигде
Не отыскать. Но ты смотришь пристально -
Попробуй только закрыть глаза -
Зовешь к себя меня. Твердо. Издали.
Меня как будто ведет лоза.
Ты был последний герой, которому
Не нужен меч и не нужен враг,
И я могла бы подвинуть горы,
Чтоб быть строкой средь твоих бумаг.
Возьми мой голос, стихотворения,
Которым, в сущности, грош цена.
Любовь к искусству, любовь к курению,
И даже память мою о нас.
И что там есть у меня хорошего,
Чего сначала во мне хотел?
Всю память детства и память прошлого -
Мои оазисы в пустоте,
Мое призванье, мое прибежище.
Мою любовь к немоей столице
Возьми особенно, слышишь, бережно,

И я прошу, перестань мне сниться.

Что останется нам? После этих прочитанных книг
И прослушанных лекций, воспринятых слишком всерьез.
Иногда мне так нужно, чтоб повод сорваться на крик
Был действительно стоящий повод, не просто курьез.

Чем останемся мы? Пережившие мелкое зло
Слишком часто хранят свою боль под замком немоты.
Кто-то умер сегодня, и это, наверно не ты.
Кто-то умер от голода, пули, но это не ты.
Повезло! Повезло. Повезло? Повезло…
Повезло

Я опять обниму тех, кто предал, ударил, соврал.
Я опять обниму тех, кого я предам и ударю.
И кому из нас плакать? Кому себя чувствовать тварью?
Это полный провал.

Но пока мы молчим наша боль нас не сделает лучше.
Боль не сделает легче ни Киплинг, ни Бродский, ни Кинг.
Я смотрю, как ты плачешь, уткнувшись в мое равнодушие.
Звон в ушах превращается в крик.

Нет в банальности зла ни лекарства, ни откровения.
Но сигнальным огнем загораются голоса вспышки.
Вряд ли мы победим равнодушие, гордость и лень, но я…
Я хотя бы услышал, услышал, услышал, услышал,
Услышал.

Отношения должны быть простыми как две копейки. Неважно, гений ли он физик или простой Вася-фрезеровщик, неважно, какое у него образование, на скольких языках он говорит, сколько баб у него было и хорошие ли он пишет стихи, важно лишь то, насколько вам с ним комфортно. Если он доводит вас до депрессии, если вам с ним не менее хреново, чем без него, если вы знаете, что вам с ним ничего не светит, если он ебё* вам мозг вместо того, чтобы еба* ваше тело, если он любит все эти фразочки "я не готов" или "нам надо подождать" или "мне надо подумать" или "это так сложно", посылайте его наху*. Любили ли вы его действительно или это была всего лишь блажь - вы поймёте только много позже, так что вы ровным счётом ничего не теряете.

к чёрту
холодный разум
и силу воли.
сердцу плевать, что я в тебя, как
в лаву.
жизнь – это поле, в котором
один не воин.
жизнь – это море,
значит, учись плавать.

век бы ещё сидеть нам
за школьной партой,
вечным подросткам – так уж
решили свыше.
вся наша взрослость –
мифы о древней Спарте,
слабому в ней
не выдержать
и не выжить.

кто из нас слабый? это вопрос
с подвохом.
слабость обычно
принято звать любовью.
я не слаба.
просто мне без тебя плохо.
жизнь – это битва.
прежде всего, с собою.

я проиграла.
к чёрту
холодный разум.
сердцу плевать, что в нём
не осталось места.
ты любишь риск? так давай
проясним сразу:
жизнь – это гонка.
мы в ней придём
вместе.

(с) Хедвиг

ты не знал, что читать hurricane через ë?
и не смей утверждать, будто я не смогу,
с той секунды, как ты предпочëл мне еë.
я бегу.

ты не знал, что писать hurricane через u?
и не смей говорить, что опять не права,
с того мига, как стëр ты улыбку мою.
я мертва.

ты не знал, как понять hurricane от меня?
и ведь даже не думал податься в explain,
в тоже время, как я умирала, чертя:

hurricane,
hurricane,
hurricane.

о тмотается пара витков на упругой пленке,
захрустят, надрываясь, часовые желтые шестеренки.
и весною этой - северной, вербной, стылой
беспокойство тихо подходит с тыла,
так у новенького роллс-ройса улыбается леди Ди,
ничего не зная о том, что ждет ее впереди.
ничего не желая знать, провожает взглядом кабриолеты.
(я наконец вспоминаю, что нужно ложится спать,
и усталым лбом клонюсь к занимающемуся рассвету,
такому живому и розовому - компот из яблок и ревеня)
от балкона до спальни прочерчиваю кривую.
хоть бы кто-нибудь дотронулся до меня,
чтобы знать, что я действительно
существую.

это когда говоришь человеку "ты мне безумно нужен",
а он в ответ "ладно, когда-нибудь позвоню".
и ты стоишь пустой и совсем безоружный,
пытаясь понять, когда все пришло к нулю.

это когда "пользователь ограничил доступ к своей странице "
или "набранный вами номер не существует".
видимо, нашим планам уже не удастся сбыться,
но разве кого-то это теперь волнует.

это когда "здравствуй, к сожалению, её нет дома "
или "пойми же ты наконец: слишком поздно!".

когда-нибудь ты пожалеешь, что все-таки мы знакомы.
тогда просто забудь обо мне. мне не впервой, я серьезно.

krisberry

в планетарный размах глаза — два ядра в них, как полотно. на границе добра и зла, я — чернеющее ничто. я — гигант, размеживший лоб по центральной оси лица. я держу весь небесный свод под эгидою мертвеца. я — рисунок нательный льдом. каждый шрам в моих венах — прах. у меня есть второе дно — отдаленное эхо рта. я — ребенок, и он — закон. мои плечи слегка саднит от того, что я вне времен, я не знаю, куда идти. мне не брезжит в конце тоннель, не играет на арфах в снах. я сдираю концы ногтей, залезая в полутона, раскрываясь ночным цветком. что мне могут сказать — абсурд. я до мерзости не силен, чуть уродлив, но много — туп. что ни чувство — то дежавю, как иголкой внутри кости, изнутри я уже гнию, как и мир гниет — изнутри. я держу его сотни лет. он сломал три моих ребра. алюминиевый мой скелет с медной проволокой у хребта.
я — не выспавшийся титан, сотворенный тебя стеречь. мир расходится пополам континентами с моих плеч, океанами — прочь из век, вулканический взрыв — мой крик. я не верю своим глазам — кровожаднее всех убийц. я не слышу последний визг раздробляющейся земли. я не знаю, что значит «риск», не умею просить: «спаси». моя матрица — битый вольт. я — разбитая стая птиц. я не ведал ни про «любовь», ни про то, что такое «жить». я стоял, подпирая свод, и я кану за ним в ничто. я — распаянный электрод. перебито мое лицо.

переломаны три кости. перекручены провода. я нашел, куда мне идти. но весь мир навзрыд зарыдал: не осталось и следа ног, от дыхания — сиплый дым. и зрачки как пустой порог в территорию черных дыр.

Так, в зубах зажат,
мучительно нёбо жжёт
этот очень, очень простой сюжет:
королевич лежит, ресницы его дрожат,
злая ведьма сон его стережёт.
Ярок снег его шеи,
сахар его манжет.

Черен её грозный бескровный рот,
её вдовий глухой наряд.
Когда он проснётся, его народ
разорят, унизят и покорят, —
он поднимет войско. И он умрёт.
И, о да, его отблагодарят.
Злая ведьма знает всё наперёд.
Королевич спит сотый год подряд.

Не ходи, хороший мой, на войну.
Кто тебя укроет там, на войне.
Из-под камня я тебя не верну,
а под камень могу не пустить вполне.
Почивай, мой свет, предавайся сну.
Улыбайся мне.