see what i see

В августе просыпается любовь. Мой любимый запах, если спросят - это запах горячего асфальта в жарком начале лета и сладкий запах завершающегося августа в его конце.

Disclosure – Latch (Feat. Sam Smith)
IG88 – Amoeba In reverse (feat. Michael Harris)
Hiatus – Third

Книги два дня не читаются. Перелистываю старые тетради. Есть, что вспомнить. Накопилось как-то незаметно. Рада, что не потеряла все это, иначе было бы чувство, что в прошлом вовсее ничего не было.

Извлечение проходит успешно. Главное, есть, чем заменить. Хочу избавиться от этого чувства, знала ведь, что не надо было впускать его, и не ошиблась. Поганое собственничество, поганое.

Ведь то, что я знаю, узнать может всякий, а сердце такое лишь у меня.

Страдания юного Вертера. Гете

Я очень чувствительная, так как выращивалась в тепличных условиях, в своей отдельной клумбе, вдали от всего живого. До сих пор некоторые мои навыки общения остаются несколько извращенными, а представление о отличных от меня людях идеализированным.

"Мы на каждом шагу чувствуем, как много нам недостает, и часто видим у другого человека то, чего лишены сами, приписывая ему свои собственные качества, с несокрушимым душевным спокойствием в придачу"

Страдания юного Вертера. Гете

Я всегда знала, что общение с ней будет продолжаться только какой-то период моей жизни, что она обязательно уйдет из нее, как уже уходили некоторые, и почти не оставит следа. Я не раз писала об этом и действительно была в этом уверена, ни разу не засомневалась. Но все вышло вовсе не так. Разлука с ней вышла не только из-за внешних обстоятельств, но и по моей вине. Я сама начала отдаляться от нее. Не отвечала на звонки и сообщения. И все это только потому, что решила, что пришло время убрать ее из своей жизни, что у меня впереди новый этап и что сейчас самое время оставить только тех, кто действительно дорог, а остальных выбросить, чтобы не терять драгоценное время. Это только еще раз подтверждает, что часто меньше сил нужно прилагать к исправлению своей жизни, а полностью положиться на течение, оно всегда выведет в нужное, правильное русло без порогов и ухабов, оставляющих незаживающие раны и синяки. Я решила оставить у себя Н., я была уверена в ней, что она будет со мной всегда. Что Л. - просто подруга, а Н. - это Н., мое продолжение, родственная душа. Но все опять же вышло не так. Я выбросила Л.. Нещадно. И пожалела об этом почти сразу. Почти сразу наши с Н. отношения дали трещину, которая сейчас разрастается все шире и шире с каждым прожитым днем. Мне все больше и больше не больно отрывать ее, даже почти вовсе не больно. Но Л. осталась во мне человеком, единственным человеком, перед которым мне бесконечно и неизменно стыдно. Это разрыв, это тот самый поступок, о котором я жалею. Этот человек снится мне, и когда я после этих снов просыпаюсь, становится как-то жутко. Но мое подсознание правильно делает, что не дает забыть. И кто бы что ни говорил, это прекрасный человек и прекрасный друг. Она вовсе, совершенно не такая, как о ней говорят. Я говорила об этом и раньше, и буду говорить всегда. Да, она неидеальна, у нее несколько неправильные по общим меркам отношения с противопложным полом. Но не от того, что она сама грязная и испорченая, а от того, что добрая, любящая, доверчивая и заботливая, но прикрытая маской презрения и цинизма. Это человек, который всегда придет на помощь и даже сам ее предложит, всегда, независимо от обстоятельств. Она очень умная и старательная, очень старательная. Она никогда не врет, а если и пытается, то у нее не выходит. Она не льстит и не пытается притворяться, хотя она и очень хитрая. Она до невозможности непонятна, но воспоминания о ней только самые, самые, самые теплые. Наши отношения уже никогда не будут прежними.

Что да Н., то об этом человеке я уже могу не вспоминать сколько угодно долго. Это о многом говорит. Наша мысленная связь, если она и существовала, прервалась.

И, знаешь, я все-таки верю, что если долго думаешь о человеке, он начинает думать о тебе. Или, может, не думать, но осознавать, что ты присутствуешь в его жизни, даже если вы редко видитесь и разговариваете.

Сколько смелости мне все еще нужно набираться для каждого шага навстречу.

Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жителисмотреть случившееся и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся.
Евангелие от Луки. Глава VIII, 32—36.

Бесы

Помню, как я впервые послушала эту песню год или два назад. Вечером, после просмотра фильма я решила ни за что не включать ее где либо, кроме наушников, чтобы звук был не везде, а только в одной точке, доставлялся непосредственно в уши, чтобы ни капли его не рассеивалось. Мне нетерпелось послушать ее. Я выключила свет и залезла под одеяло. Не помню, было ли мне холодно, или я заранее хотела, чтобы совсем не было света. Я залезла под одеяло и закрыла глаза, и света не стало. Все 6 минут, пока играла песня я лежала соверженно неподвижно, но кожей я чувствовала какое-то движение: в пальцах, по бедрам, по лопаткам и позвоночнику бежали колючие электрические дорожки. Мне казалось, что я умираю. Я бы сказала, растворяюсь, если бы это не звучало слишком наиграно и избито. Это было одно из самых сильных и необычных ощущений в моей жизни.

Сегодня ночью я снова включила эту песню. Я пыталась лежать неподвижно, но у меня не получалось. И так как из-за гипса я не могу вдеть одеяло в пододеяльник, то мне приходится спать под тонким пледом, поэтому я даже не пыталась спрятаться под него. Но этого и не нужно было. При первых же звуках голоса у меня едва не потекли слезы и начало рвать горло и грудь.

Dead Can Dance − The Host Of Seraphim

Я — страница твоему перу.
Все приму. Я белая страница.
Я — хранитель твоему добру:
Возращу и возвращу сторицей.

Я — деревня, черная земля.
Ты мне — луч и дождевая влага.
Ты — Господь и Господин, а я -
Чернозем — и белая бумага!

10 июля 1918
Цветаева

В случайно увиденном мной гороскопе было написано, что в конце июля меня ждет период, когда я буду чувствовать себя особенно одиноко и что нужно набраться терпения и переждать его. Не верю в гороскопы, но он сбылся. Шесть дней назад я писала, что в то время, как мне особенно сильно нужно хоть чье-нибудь общество, никого нет. Все снова хорошо. Но уже как-то шатко хорошо. Надолго ли? До очередного падения? Если бы я понимала, что чувствует он, мне было бы легче разобраться с тем, что творится внутри меня самой.

Прошлым летом я жила только от пятницы до восресенья и от воскресенья до пятницы. Этим летом я заполняю промежутки. Оказывается, у меня не самая скучная жизнь. Оказывается, у меня даже вполне нормальная жизнь среднестатистического человека моего возраста. Слава богам, если так.

Спасибо маме с папой за то, что научили выбирать качество, а не количество. Даже если порой мне кажется, что это приносит больше вреда, чем пользы.

Женщины, по его предложению, должны быть обложены соответственно их красоте и уменью одеваться, причем им, как и мужчинам, следует предоставить право самим расценивать себя. Но женское постоянство, целомудрие, здравый смысл и добрый нрав не должны быть облагаемы, так как доходы от этих статей не покроют издержек по взиманию налога.

Часто мне приходилось читать о великих услугах, оказанных монархам и отечеству, и я исполнился желанием увидеть людей, которыми эти услуги были оказаны. Однако мне ответили, что имена их невозможно найти в архивах, за исключением немногих, которых история изобразила отъявленнейшими мошенниками и предателями. Об остальных мне никогда не приходилось слышать ни слова. Все они появились передо мной с удрученным видом и в очень худом платье, заявляя в большинстве случаев, что умерли от нищеты и немилости, иногда даже на эшафоте или на виселице.

Развращенный разум, пожалуй, хуже какой угодно звериной тупости.

# Путешествия Гулливера

Начинается взлет. Взрываются феерверки, сыплются яркие разноцветные конфетти, воздух сладкий, вкус дождя моментально остается в памяти. Ничего вокруг не видишь, главный орган чувств работает вполсилы. Не можешь ощутить прикосновений, не помнишь, где были руки и что чувствовал, словно прикасался к нетелесному. Забываешь, что говоришь и не думаешь об этом. Вопросы и ответы формулируются и произносятся автоматически. Зато после еще долго мерещится запах джемпера. И когда снова ловишь его, то замираешь на несколько секунд, где бы ни находился. Пытаешься понять, что создает этот запах. Чистая одежда и сигаретный дым. Неужели сигареты способны так пахнуть?

Начинается падение. Хочешь исчезнуть. Не быть кем-то другим, а чтобы тебя просто никогда не было. Вдруг начинаешь подозревать, что ты вычеркнут из жизни. На самой ее периферии тебя поставили на носочек одной ноги: стоишь твердо, и тебя даже не сталкивают. И ты стоишь там и все внутри горит и холодно плавится. Хочется провалиться, исчезнуть, сбежать, никогда не напоминать о себе и чтобы о тебе забыли.

Кончились взлеты и падения. Кончились, да, я надеюсь, я верю, я не передумаю. Чтобы не было за душой недомолвок с собой и остальными. Я выбираю ровное чувство теплой, чистой, спокойной радости. Это мечта, которая обязательно рухнет. И я буду продолжать это делать, иначе у меня не останется ничего.

В реальности все всегда выходит знаичительно лучше, чем я воображаю. А то, что я воображаю не сбывается никогда. Но не стоит сильно на это расчитывать.

Не нужно ничего ждать и откладывать, никогда. Не нужно ничего игнорировать и надеяться на время, что оно есть в достатке, что будет еще много возможностей. Неужели я только думаю, что хочу, а подсознательно отталкиваю якобы желаемое из-за страха.

После Тропика Козерога прошел ровно год и снова только два слова:
Генри
Миллер.
Нет желания и смелости что-то говорить о нем и о его творчестве. Он неприкасаем, непробиваем. Он не поддается оценке. Его книги сжимают сердце, заставляют все внутри переворачиваться и искриться. Книги, полные жизни и радости, противоречивые и полные отрезвляющего рассудок здравого цинизма. И, без капли сомнения, он восхитительный, потрясающий, бесподобный прозаик.

У меня есть месяц и десять дней, чтобы заново встать на свои рельсы. Сосредоточиться на себе, прекратить попытки притянуть в свою жизнь кого бы то ни было. Они как магниты на холодильник: копишь их, радуешься, ценишь каждый, бережешь, а потом понимаешь, что это всего-лишь мусор, от которого снова нужно избавиться. Срочно, незамедлительно, завтра-сегодня-же. Это не больно, уверяю тебя, взять металлические медицинские щипцы, красивые, гладкие, бестящие, и извлечь паразитирующие кусочки.

У меня есть только август. Я люблю этот месяц, очень. Это едва ли не самое любимое время. Но сколько уже потеряно.

Когда-то мне казалось, что самая высокая цель, которую можно перед собой поставить, это быть человечным, но сейчас я вижу, что, поддайся я этой идее, она погубила бы меня. Сегодня я горд тем, что я вне человечества, не связан с людьми и правительствами, что у меня нет ничего общего с их верованиями или принципами. Я не хочу скрипеть вместе с человечеством. Я — часть земли! Я говорю это, лежа на подушке, и чувствую, как у меня начинают расти рога. Я вижу всех своих полубезумных предков, танцующих вокруг моей постели, утешающих меня, подбадривающих или бичующих своими змеиными языками, издевающихся надо мной, смотрящих на меня плотоядно своими пустыми глазницами. Я — вне человечества!

Я говорю это, и мой рот кривится в идиотской усмешке, но я буду это повторять, даже если с неба вдруг пойдет дождь из крокодилов. За моими словами — все эти издевательски оскалившиеся черепа; одни из них скалятся так уже много лет, другие застыли, словно их челюсти свело в судороге, третьи о обезобразила гримаса, некое подобие улыбки, возникшей в предвкушении последствий происходящего. Яснее всего я вижу свой собственный череп, свой танцующий скелет, подгоняемый ветром; мой язык сгнил, и вместо него изо рта выползают змеи и торчат страницы рукописи, написанные в экстазе, а теперь измаранные испражнениями. И я — часть этой гнили, этих испражнений, этого безумия, этого экстаза, которые пронизывают огромные подземные склепы плоти. Вся эта непрошеная ненужная пьяная блевотина будет протекать через мозги тех, кто появится в бездонном сосуде, заключающем в себе историю рода человеческого. Но среди народов земли живет особая раса, она вне человечества — это раса художников. Движимые неведомыми побуждениями, они берут безжизненную массу человечества и, согревая ее своим жаром и волнением, претворяют сырое тесто в хлеб, а хлеб в вино, а вино в песнь — в захватывающую песнь, сотворенную ими из мертвого компоста и инертного шлака. Я вижу, как эта особая раса громит вселенную, переворачивает все вверх тормашками, ступает по слезам и крови, и ее руки простерты в пустое пространство — к Богу, до которого нельзя дотянуться. И когда они рвут на себе волосы, стараясь понять и схватить то, чего нельзя ни понять, ни схватить, когда они ревут, точно взбесившиеся звери, рвут и терзают все, что стоит у них на дороге, лишь бы насытить чудовище, грызущее их кишки, я вижу, что другого пути для них нет. Человек, принадлежащий к этой расе, должен стоять на возвышении и грызть собственные внутренности. Для него это естественно, потому что такова его природа. И все, что менее ужасно, все, что не вызывает подобного потрясения, не отталкивает с такой силой, не выглядит столь безумным, не пьянит так и не заражает, — все это не искусство. Это — подделка. Зато она человечна. Зато она примиряет жизнь и безжизненность.

Тропик Рака

Ни у меня, ни у него нет ни малейшего желания, а о ней и говорить нечего. Ждать от нее хотя бы искры страсти можно с таким же успехом, как ждать, что на ней окажется бриллиантовое ожерелье. Но тут замешаны пятнадцать франков, и ни у нее, ни у нас уже нет хода назад. Это как война. Во время войны все мечтают о мире, но ни у кого не хватает мужества сложить оружие и сказать: «Довольно! Хватит с меня!». Нет, тут тоже где-то лежат пятнадцать франков, и хотя всем на них уже наплевать и в конечном счете их все-равно никто не получит, они превращаются в какую-то мистическую цель, и люди, вместо того чтобы послушаться голосу разума и забыть об этой мистической цели, подчиняются обстоятельствам и продолжают бессмысленную резню. И чем трусливее человек, тем большим геройством окрашены его поступки. Но вот наступает день, когда кругом остаются лишь развалины; тогда замолкают пушки и санитары с носилками начинают подбирать искалеченных, залитых кровью героев и вешать им на грудь медали. У тебя нет ни глаз, ни рук, ни ног, зато остаток жизни ты можешь посвятить мечтам о пятнадцати франках, про которые все давным давно забыли.

Тропик Рака

иногда казалось, что Хэри ни о чем не думает, а иногда - что она ничего не стыдится

Солярис