-
Персональный блог NESTROY — -
Персональный блог NESTROY — -
Человек, на которого ты угробил одну весну, два диска с классикой, ровно три упаковки фломастеров и сотню (джоулей, герц, ньютонов?) объятий, нашел очередную благоверную и дал общему питомцу имя главного героя книги, некогда подаренной тобою. Наверное, нужно уже определиться, в какое из четырех окон собственной квартиры мне выходить.
Порою все чувства, крещение которыми мне приходилось проходить за свою жизнь - чувство страха, отвращения, радости, черт знает, что там еще - собираются в моей голове в единый комочек сырого теста. Подобно тому, как привередливый повар не удовлетворится бесформенным видом теста, а прикажет разложить его по формочкам, выпечь печенье, да потом еще и покрыть имбирной посыпкой, так и я, ощущая покалывание в левой части груди, всегда стремился привести его к определенной форме и наречь непременно страданием. Пару, со свистом вырывающемуся из-под крышки, дурное человечество непременно придумает название, радугу рассеет на малейшие оттенки, вывернет наизнанку и запихнет в курс физики, любое чувство разберет под микросопом, опошлит и строго-настрого накажет никогда с ним не связываться.
К черту, к черту, к черту! Не будь люди так скурупулезны, не стремись они так сунуть свой нос во все, что еще не поддалось безжалостной переработке - любые душевные терзания сошли бы к нулю. Ведь едва ли я метался, едва ли страдал, знай я, что ту заиндевелую корку, сокрывшую мое сердце от жадных глаз, принято звать именно так, едва ли сходил бы с ума. Так не бывает и безответной любви - бывает лишь безумная тяга отдельных людей к страданию, ненасытная потребность ощущать собственную неполноценность. Так не бывает отчаяния, жалости к себе, не бывает зависти; чувства, не утрамбованные разумом в тесные рамки - вещь довольно безобидная. Чувства не разрастаются, не укореняются в теле, огнем своим не снедают добрую половину человеческой воли. Чувств не существует, существует лишь разум, выдающий направо и налево беспощадные вердикты. Чувств не существует, а человечество в своем стремлении казаться живым обделалось по полной программе.
Единственная вещь, способная спасти от наложения на самого себя рук - структура. Чувства подлежат самой чуткой на свете обработке. Забыл прополоть собственное сердце, считай, дело худо - ростки хандры, лени и безысходности будут обволакивать всего тебя. Структурируй собственные переживания, не внося поправок в формы, обращайся с ними обходительно и бережно и будь уверен - через пару дней сердце твое воспрянет и вздохнет с облегчением, освободивших от тягостных пут.
Я ускоряю шаг, слова, словно обмазанные смолою, не даются мне в руки; я ускоряю шаг и, подобно тому, как проводят электричество к неоновым вывескам, провожу языком к своему небу единственную фразу.
— Все пройдет, пройдет и это.
Лежишь, чуть меняешь угол наклона - и твоя пятка уже в тарелке с супом (что все еще болтается на ее дне, между прочим), а в волосах запутался яблочный огрызок. А ведь на таких, как я, уповает вся моя безграничная Отчизна.
Будь я деревом - меня бы не стало после первой грозы; молния бы с разбега вошла в мою плоть, обвив все мои чресла, изуродовав руки-ветви; гром клокотал бы в десять раз громче, чем обычно - так ведь расплата за одиночество примерно и должна выглядеть.
Одна девушка сказала мне, что все, на чем, как я наивно полагал, строилась моя жизнь - не более, чем действие определенных химических веществ на мой мозг. Я упорно отрицал это; еще бы, мне не хотелось совершенно в то верить. Сердце мое, выпиравшее иными днями уродливым конусом из-под майки, едва ли имело что-то общее с обыденными процессами организма, едва ли оно затихало лишь к утру, оставляя меня хныкать на простынях, лишь оттого, что тело мое вновь играло со мной злую шутку.
Но с принятием сего факта мне стало куда проще оправдываться. Если все мои трепыхания - не более, чем злоключения неких веществ в моей нервной системе, все на свете упрощается раза в три. Я скучаю по тебе - и вспоминаю, что все это - лишь отголоски ударивших в голову гормонов. Мне хочется порезать себе лицо - и я вновь свожу все к химическому процессу. У меня ничего нет - и, опять же, это все не больше, чем пресловутые гормоны. Души нет, мертветь мне некуда; жизнь - это то, что случается с другими,
стало быть, куда мне торопиться?
Мои физиологическое с индивидуальным начала рвут меня напополам; первое понуждает меня обвивать взглядом каждого десятого прохожего и уже представлять себя в обнимку с ним, второе же пресекает любые мои глазения, поспешно хватает под руку и уводит куда подальше, укореняя во мне отвращение к себе, к тошнотворному круговороту лиц вокруг, к биологической природе человека.
Безделье уматывает меня пуще прежнего, возводя все внутренние противоречия в сотую степень: а я все так же жду тех робких весенних стартов, когда без зазрения совести можно будет просить Спрайт у незнакомцев в метро, а если повезет, купить очередную именную тетрадь и ежедневно врезаться вечерами в терпкий весенний воздух, несясь навстречу безымянному Тебе.
И я жду, жду, жду, жду, жду, бесконечно жду.
05-10-2012
Я возвращался домой, окутанный запахом прелых листьев, редкие фонари, зажегшиеся возле подъездов, напоминали тыквенные светильники в канун Дня Всех Святых. Я возвращался домой, улица кутала меня собою, становясь моими латами; вид устланных листвой дворов относил меня куда-то в мрачные ирландские провинции, ну, их тех, что славятся домами и привидениями. От домов за версту несло чем-то жутким, аллея тонула во мгле, я шел, с головы до ног облепленный тишиной.
Я возвращался домой и ощущал себя неимоверно несчастным. Мне это нравилось - странное дело! Было же какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы чувствовать себя плохо, наполняться дурацкой жалостью к себе же, хотя жалеть там было явно нечего.
Через две площади и три улицы
я слышу, как хлопнула дверь.
Я слышу, как он сутулится, я слышу,
ты мне поверь.
Я слышу, как ты улыбнулась, как мальчишки смеются мне вслед,
что скрывает частокол ребер. Там ничего нет!
12-08-2012
Умирать было незачем, жить тоже. Я бы так и перестал дышать прямо тут, на этом крохотном клочке пространства, где взбитый прохладный воздух поднимался к потолку и врезался вновь в мое недвижное тело, где во времени, что законсервировали и отложили на дальнюю полку в самый темный чулан, было слышно, как увядают и опадают лепестки минут. Я бы так и умер, но, боюсь, заголовки газет не будут вопить о моей гибели, и смертью храбрых это не назовут, да и оборотистость в социальных контактах, будучи мертвым, я никак не наращу, что очень огорчит моих родителей.
Люди окрестили бы это гармонией, а я убежден в том, что не живу и сотой доли от жизни насекомого, что в беспорядочной сутолоке хотя бы рвется прочь из затхлых помещений, я же просто стелюсь по кровати, пуская ручьи-руки по складкам в постельном белье, притупив чувства настолько, что и в эмоциональном плане не опережаю предмет мебели. Должно быть, спокойствие и уверенность в завтрашнем дне (чего я жду от завтра? газет), что заложены в людях основой, во мне поблескивают лишь изредка, я погнут настолько, что даже текст, обещавший стать воплем, стал бумажной кашицей; каждое слово я катаю и рассусоливаю в мозгу, как краюху черного хлеба во рту, до полного потерей словом значения.
Любое слово - кнут, неистовая мощная стихия, однако в моем исполнении слова словно цепенеют, валясь друг на друга, подобно костяшкам домино.
После своей жизни я пожелал бы стать призраком, я бы пробирался под кожу к каждому, посмевшему поверить в жизнь, липкими руками своими обрывая передачи артерий внутри, я бы превращал жизнь каждого в абсурд, в омерзительный цирк, я бы столкнул тебя лоб в лоб с бессмыслицей, снес бы все остановки, вдоль которых проходят твои автобусы, и перенес бы их на другой конец света, а главное, я бы пробрался к тебе в ванную и продышал на зеркале поэму о том, что все, что ты любишь - некрасиво.
02-01-2013
Я желал чувствовать, все, что я пытался выудить из жизненной мешанины - хоть какие-никакие заурядные чувства. Я жаждал чувствовать, но на любовь меня не хватало, поэтому я окунулся с головы до пят в грусть, что по текстуре напоминала лишь наждачность только что накрахмаленного белья.
Я редко задумывался о собственной тоске - я попросту не знал, что именно та крохотная язвочка в горле, что не оставляла меня ни на секунду, зовется именно так. И тут мне пришло в голову: ха, да не будь на свете слов, мир едва ли смог являться нам во всей своей тошнотворной вещественности! И я стал старательно избегать слов: удивление плавно перешло в дрожь бровей, любовь - в суетливое дыхание, я старался исторгнуть из всего мира эту дурацкую предметность, эту дурацкую наполненность, что не все никак не давала мне покоя. Я избегал любых слов, предпочитая разговаривать с окружающими крохотными пиктограммами на кистях, деснах, щеках - так я, по крайней мере, нашел убежище от всего на свете до конца жизни. Детские мечты о спасении галактики потонули в словах, с коими я старался не соприкасаться, я дрейфовал по океану убожества в маленькой лодочке из вакуума, старательно избегая всего, что казалось мне слишком плотным.
16-08-2012
Ощущение жизни придает мне болезненный вид; во всех нормальных людях заложен инстинктивный трепет перед лицом смерти, я, кажется, по всем меркам вывернут наизнанку.
Мне плевать: все никчемно!
Я разорен чувствами, люди боятся летать, я же ступаю на борт самолета, предварительно перебрав в голове все варианты его крушения и оставаясь при этом безразличным; какое мне вообще дело до себя?
С первой зарей меня покинула радость, спустив тоненькую веревочную лестницу, ушло сострадание, способность удивляться, казалось, оставила меня еще у младенческой колыбели, отвращение вывело все полки прочь из мой промасленной головы, сожаление, грусть, печаль - все пустое! Я безразличен, как бы не пыхтел дядюшка Чарльз, мои предки, скорее всего, были растениями.
06-09-2012
Люди, призывающие меня открыть для себя прекрасные стороны в происходящем, вызывают у меня лишь отвращение, я дичусь их, таких властных, горящих и вознамерившихся непременно перекроить всю мою субтильную шкурку. Ведь я лишен всего, но я не лишен выбора в том, под каким углом смотреть на собственные лишения.
Чем длиннее темные нити, коими я так люблю опутывать практически все, чему не посчастливилось попасть в поле моего зрения, тем светлее руки, которыми я мысленно обвиваю самое прекрасное; тьма в моей комнате раздулась до неимоверной величины, чуть ли не превратившись во вселенский гул, но тем ярче были светлячки, засыпающие меж складок моего пододеяльника в самые лютые дни.
Всегда и всюду отдавал я себе отчет в том, что слово в опытном обращении - мощнейшее орудие, хлыст, слова доводили мое слабое сердце до состояния неописуемого восторга. Я возлюбил их с детства: уже в пять лет я зачитывался до изнеможения, слова обуяли все мое существо. Они отдавались мне полностью, по слову на ладонь: и я мог жонглировать ими, мог ранить ими и довести до слез, а мог и указать на крохотную веревочную лестницу, ведущую к спасению. Книги, выстроенные на магазинной витрине, вселяли в меня необыкновенную радость; да и писал я в сто раз лучше, чем говорил, слова, отданные воздуху, были полны несовершенства.
Но так, разумеется, не могло продолжаться вечно: сентябрьским вечером, разрываемый напополам, я не мог шелохнуться от терзаний каждой моей клетки, я испытал настоящую боль, но на словах совершенно не мог ее выразить, вероятно, она просто не могла упаковаться в такие простые формы. Каждое собственное слово было омерзительно и вульгарно, поло и пусто.
Проснувшись на утро во влажной квартире, я пролистал все книги. Как я и ожидал, ни одного слова, сплошные белые листы. Взглянул на стену, исписанную прежде до черноты - пусто! Пустые белые клочки бумаги.
Ни в одном закоулке души я не мог подобрать слово, похожее на ту боль, во мне гулял ветер. Слова оставили меня, выбросившись в окно, оставив меня пустым, жалким, собирающим портфель.
Мой путь пролегал мимо стадиона, солнце растеклось по лугу, крошки залегли в волосах кареглазой девочки лет пяти, мчащейся мне навстречу. Я желал бы упасть замертво, чтобы моим последним воспоминанием остался именно ее радостный бег, отпечатанный в диафильме, что позже люди вынут из черного ящика моей головы с припиской "лучшего я все равно бы не увидел".
16-09-2012
К четырнадцати годам я выявил у себя странный недуг: я упорно не желал делиться с миром собою, и мир отвечал мне взаимностью. Возможно, бич современности добрался и до меня, но реальность нисколько меня не цепляла; где-то задолго до того мы разминулись, как соседи по лестничной клетке. Я слишком любил окружать себя вещами и людьми из мира грез, в коих не видел изъяна, нахваливал прошлое: если когда-нибудь по счастливой случайности ваши глаза изымут меня из сутолоки и пыли моего города, то весь мой внешний вид покажет, что застрял я в давно ушедших временах. Я словно возводил вокруг себя неприступные стены, наматывал луковичные слои, но стоило чему-нибудь попытаться счистить их, плакал уже я. Каждая вылазка была болезненна и действовала на меня, как февральским утром ушат холодной воды прямо на голову.
Бьюсь об заклад, что рождаясь, ребенок имеет несколько сердец, хрупких и подвижных, подрастая, сердца колются надвое из-за непереносимости мира; внутри каждого - груды искореженных сердец, внутри меня - особое количество.
14-10-2012
Желаешь прожить жизнь достойно или, по крайней мере, сносно и не снести от нее оплеух - выбери подходящую смерть. Любое существование всего-то и должно, что быть подстать ей; избери себе гибель, полностью соответствующую собственным запросам, и вся твоя жизнь, непреклонно ведущая себя к общему со смертью знаменателю, предстанет перед тобою в своем неподдельном обличии.
В каждом человеке я неустанно искал трагедию, все остальное оставлялось мною без внимания. Я ждал сокрушительного вала рассказов, с особой жадностью внимал я людям, что издалека казались просто-напросто обросшими злоключениями. Ваш цвет глаз, паспортные данные, марка любимого йогурта, ген, зацепившейся за кудряшку вашей синеглазой дочурки - все это пусто и мало меня волнует.
Пожалуй, начну. Вы - трагедия. И я хочу узнать Вас.
Самые популярные посты