чужое небо

вместо всех фанфиков мира,
с благодарностью за всё.

в двадцать не жизнь, а сплошные схемы: куча намёток и чертежей. вот ты плетешься домой со смены - вырастешь в Джеймса, пока что Джей. куртка, наушник с плохим контактом, рваные кеды, огонь в глазах - осень на два отбивает такты и залезает к тебе в рюкзак. кончилось лето - волшебный бисер, туго сплети, сбереги навек, память ступает проворной рысью, ждёт темноты в городской траве. вроде не то чтобы зол и загнан — нервые стальные, пока щадят…

но накрывает всегда внезапно — бомбой на скверах и площадях.

мы научились различным трюкам - так, что не снилось и циркачам. стерпим уход и врага и друга, небо попрём на своих плечах. если ты сильный, пока ты молод - что тебе горе и нищета?
только когда настигает холод - Бог упаси не иметь щита. это в кино всё легко и колко - помощь друзей, волшебство, гроза… здесь на окне ледяная корка, и у метели твои глаза. если бесцветно, темно и страшно, выход не виден и за версту…

…те, кто однажды вступил на стражу, будут стоять на своем посту.

***
старый трамвай тормозит со стоном, ярко искрятся во тьме рога. сумку хватай и беги из дома, кто будет вправе тебя ругать? мысли по ветру - легко и быстро, будто вовек не прибавят лет… значит, шли к чёрту своих Магистров, быстро садись и бери билет. небо - чужое, свои кумиры, кружит волшебной каймою стих… даже пусть где-то ты центр Мира - сможет ли это тебя спасти? в Ехо дела не бывают плохи, беды - нестрашные мотыльки. вот мне пятнадцать, и я в лоохи - кто еще помнит меня таким? гибель моя обитает в птице, жизнь обращается к нам на "вы" - эй, а не хочешь ли прокатиться вниз по мерцающим мостовым? орден за Орден, и брат за брата, только звенит в глубине струна - мысль о том, что пора обратно - и есть твоя Тёмная Сторона. мантию снять, и стянуть корону, скабой завесить дверной глазок; бросить монетку на дно Хурона, чтобы приснился еще разок.
в мире другом зацветает вереск, как не тасуй - наверху валет. где бы ты ни был, я здесь надеюсь, что ты умеешь вставать на след.

поезд летит, заедают дверцы, в Лондоне холодно в ноябре. если еще не разбито сердце, так ли уж важно, кто здесь храбрей? гул заголовков — "волна террора", "происки Лорда", "борьба за трон"…только какая судьба, авроры, если семнадцать, и ты влюблен? хитрость, мозги, доброта, отвага, страшно ли, мальчик? ничуть, ничуть…можно не быть с гриффиндорским флагом, чтобы сражаться плечом к плечу. старая песня, тебе не знать ли: дружба - и воин, и проводник; самого сильного из заклятий нет ни в одной из запретных книг. палочка, клетка, за плечи лямка, чуточку пороха брось в камин - глупо всю жизнь ждать письма из замка, нужно садиться писать самим. здесь не заклятья - скорей патроны, маггловский кодекс, извечный рок… где-то вдали стережёт Патронус зыбкие грани твоих миров. старые сны накрывают шалью, чьи-то глаза сберегут от пуль — я замышляю одну лишь шалость, карта, скорей, укажи мне путь.

раз уж пришёл - никуда не деться, строчки на стенах укажут путь. волчья тропа охраняет детство - значит, мы справимся как-нибудь. струйка из крана - заместо речки, зубы порою острей меча; ночь старых Сказок продлится вечно - или пока не решишь смолчать. кто выделяется - тот опасен, лучше не знать ни о чём лихом… но почему в надоевшем классе пахнет корою и влажным мхом? но почему всё сильнее знаки, руки - прозрачнее и светлей? странные песни поёт Табаки, древние травы бурлят в котле, пальцы Седого скользят небрежно, вяжет холщовый мешок тесьма… если сумеешь найти надежду, то соберёшь её в талисман. но почему всё сильнее знаки, ветер за окнами сер и тих; все коридоры ведут к Изнанке - хватит ли духа туда пойти? пусть нелегко и пусты пороги, истина, вообщем, совсем проста - здесь ты становишься тем в итоге, кем ты нашёл в себе силы стать.
строчки из книги - тоска, потеха, пусть тебе скажут, мол, что на том?…
Дом никогда не бросает тех, кто взял, и однажды поверил в Дом.

***
знаю, ты скажешь - «всего лишь книги», я не дурак, отдаю отчет. будут любимых родные лики, будет опорой в беде плечо. будет несметная сотня плюсов, что в своё время пришлёт судьба; полную цену своих иллюзий я отложил в кладовые лба. знаю, что скоро добью все цели, смело решится любой вопрос…

ну а пока - кружит домик Элли, трубку в дыму набивает Холмс. чай наливает, смеясь, Алиса, Хаку летит - за верстой верста, тихо шагают за дудкой крысы, робко подходит к звезде Тристан, Мортимер вслух оживляет строчки - эй, Сажерук, вот и твой черед!… Бильбо сбегает от эльфов в бочке, Герда бежит через колкий лёд. в детстве бежать при любой погоде с книжкой во двор - и пойди найди…
вот вспоминаешь, и так выходит - ты никогда не бывал один.

путь до окраин довольно долог; Джей задремал, опустив лицо.
войско выходит из книжных полок и окружает его кольцом.

Автор

…подари мне, Господи, счастья.
и спокойных снов, хоть немного.
сбереги всех тех, кто так часто
с рюкзаком уходит в дорогу.
лучше им отдай мою радость -
им она, конечно, нужнее.
пусть не помнят в пути про усталость,
ну а я без веселья сумею.
отведи от них дождь и простуду,
и, вообще, все на свете ненастья,
чтобы вновь прочитал я простую
фразу:
" жив.
цел.
и, в общем-то,
счастлив".

Автор

«боевые товарищи» - это ещё не друзья
все эти пули, снаряды, окопы и танки

или — менты, оцепление, фоточки на аватарки

нисколько не стоят, если стоят
вопросы другого характера:

- кто со мной сходит в кино?
- я знаю, сейчас уже поздно, но я ненадолго
и мне не хотелось будить тебя, но
мне нужен какой-то живой человеческий голос.
- я завтра уеду. вот ключ, а вот кошка. корми.
пакет на столе. деньги в сумке. записка на полке.
- ты, помню, искала давно эту книгу. возьми.
- не сможешь мне дать до зарплаты две тысячи в долг?

* * *

героика кончилась. мы разошлись по домам.
вернулись к своим - своим книгам, заботам и планам.
похоже, у нас всего общего - только война.
как это печально - чертовски печально и странно.

* * *

не спи. вспоминай эти камни, и крики, и грязь.
и ненависть тех, кто вон там, вот за этим забором.

и в следующий раз — а, наверное, он будет скоро -
мы выйдем. все вместе. товарищи. но не друзья.

Без Имени

Если бы только хватило сил всех вас любить. Если бы только хватило мудрости не терять. Мне ведь так мало осталось — всего лишь жить, мне ведь так много дано, что могу отдать. Капельки нежности, слёзы, объятья, страх. Страх потерять, но и страх не найти совсем. Тени войны шебуршатся во всех углах, и мы стараемся вовсе не видеть стен. Это ведь так идёт человечья жизнь — вроде тихонько, а вроде — как горлом кровь. Украдкой думаешь: «Господи, подскажи!»; после, забывшись, думаешь это вновь. Ах, если бы я умел подбирать слова так, чтобы в них — всё то, что вот там, внутри. Я бы тогда мог рифмами всё назвать, я бы тогда всю жизнь написал как стих. Было б тогда понятно, зачем я есть и для чего топчу каждый день асфальт. Было б тогда не важно любое «здесь», также, как и любое «существовать». Буквы, как дразнят, танцуют вокруг руки. Я записать успел, на что было сил. Если ты слышишь — пожалуйста, сбереги в том, кто рядом с тобой, его странный мир.

Автор: https://vk.com/odin_bez_imeni

Что будет делать последний Рыцарь,
Убивший последнего в мире Дракона?
Стареть в клетчатом пледе
Средь деревенских дур,
борщей,
горшков,
овощей,
пирожков,
ослов,
поросят,
милых тупых котят,
И вечно клохчущих кур…
И рассказывать о своем подвиге
Снова
Снова
И снова…
А ночью к его дому придут баньши
Расплодившиеся без дракона
И будут тоскливо выть.
А он будет смотреть в стену, горько пить
И в миллионный раз, глухо и больно думать:
" Мне некого больше любить!"

Что ж, раскол или кровь. Да, вот так. И никак не иначе.
Такова честолюбию здесь дорогая цена…
Крепче ножик держи, о, слепой полуволк-полумальчик!
Эта кровь – жертва Дому. Он ею напьётся сполна…
Крепче ножик держи! И пускай сложат глупые басни,
Пусть осанну исполнит Шакал на гармошке губной…
Поединок с тобой слишком быстро становится казнью,
Потому что не стая, но Дом за твоею спиной.
Шире круг, детвора! Кто последним смеётся, кто – водит,
Жизнь не стоит игры, но её продают за игру.
Крепче ножик держи! Ты же слышишь дыханье мелодий,
Тех, что рвутся из стен по ночам, исчезая к утру…
…Вот и всё… Точно, чётко… Как молния, нож твой, как птица…
Твой соперник уснул…видит сны… и становится сном…
Было трудно твоим беспощадным рукам ошибиться:
Ведь глаза не нужны, не нужны ни подсказки, ни лица,
Чтобы чувствовать сердца его обречённого гром…
Шире круг, детвора!… Ну, кто смелый? Кто тело потащит?
Ножик вытащил Бледный, и тихо ушёл в темноту…
Здесь – как будто игра, только смерть-то была настоящей,
Там – как будто бы жизнь, в темноте…
Эй, Хозяин!
Я жду…

Автор https://www.diary.ru/member/?3030364

Ведьма живёт в землянке в сыром лесу, близ озерца (что красиво – ну прям рисуй!) и васильки вплетает в свою косу.
Пьёт по утрам не воду – с цветов росу, знает язык сотни лесных зверей, её стережёт волк у её дверей, и закрывает от взоров стена ветвей.
Ведьма, быть может, монахинь была добрей – каждому, кто осмелился забрести в гущу лесов, посылала она на пути духов – огни, чтобы странник там смог спастись.
Ведьма держала землю в своей горсти и ворожила, чтобы ушла жара, воду в котле мешала она до утра.
Она природу звала и не «мать» – «сестра», и прогоняла людям опасный мрак.
Ведьма купалась ночами в лучах луны, на берегу, там, где маки крови полны, там, где цветки полыни и белены нежно касались голой её спины.
Ведьма жила, никому не чинивши зла, только на пальцах её осталась зола; кого прогневила – так и не поняла.
Дверь заперта и сомкнулась ночная мгла.

Ведьму так ждут и землянка её, и пруд.
Люди в глаза и самим себе вечно лгут; только покажешь слабость – они сожрут.

Ведьме осталось не больше пяти минут.

Не люблю: людей, шум, гречневую кашу, телевидение, американцев и все, что они создают, кроме конверсов, компьютерные вирусы, шоколадки с наполнителем, розовый цвет, броский макияж, иностранную музыку, современных поэтов (не современную поэзию!), гомофобов, черную смородину, запах бензина и выхлопных газов, бисер, стразы, большие украшения, жаркую погоду, азовское море, самодовольство, книги про отношения, дешевые кисти, программистов, навязчивость, украинскую литературу, сладкие яблоки, часы с толстыми стрелками, рассвет, мозоли, пыль, черные зонтики, фанатичность, религию, тонкие голоса, собирать вещи, вентиляторы, деньги, вьетнамки, смайлики, курицу гриль, коллекционирование, бездарных авторов, политику, холод, больницы, врачей, платное порно, жуков-вонючек, которые ползают по малине, колючую траву, не разукрашенные рисунки, пунктуационные ошибки, лифты, торты, банты, учителей, собственную глупость, маленькие столы, дамские сумочки, неблагодарность, длинные разъяснения, большие города, маршрутки, школьное расписание, дорогие воздушные шарики, темноту, розетки, шаровые молнии, нытье, комедии, хэппи энды, социальные сети, знаменитостей и лаймовое мороженое. Что вспомнил, то сказал.

В оконной раме – обычный город, такие в сотнях оконных рам.
Куда не глянешь – дома-коробки, что щурят окна назло ветрам.
Пройдешь немного, и нить асфальта вольется в реки чужих дорог,
А те уносят потоком глянца, оставив в прошлом родной порог.
Дороги гонят, не видя знаков, ни переходов, ни красный свет.
Отказ от старых немодных истин, которым верил с десяток лет.
Когда-то в детстве мечты сбывались меж черных строчек любимых книг,
Сегодня мир беготни по кругу, по тем дорогам, к каким привык.
Из всех просторов – экран лап-топа, да вновь начатый забытый блог,
Из всех вершин – подоконник дома, смелее был бы, то выше смог.
И вроде сердце уже созрело, но разум снова закроет дверь,
Уныло щелкнет замок досады, зато не будет других потерь.
Не слушай тайны асфальтных нитей про крылья птицы и серый цвет.
Наука напрочь убила сказки, ведь людям – падать, летать же – нет.
Но те, кто всё же открыли двери, оставив тихий родной мирок,
Не раз шептали: людские крылья серы от пыли больших дорог.

Я не виню тебя. И таких, как ты, но
люди теряют совесть не от любви;
люди свою совесть
несут на рынок

и продают. Не борются. И живут.
Сытно. Тепло.
Карьера. Чины. Мобильность.
Нам не до сказок давно уже всем тут.

Он выдыхает дым и просит:
— Объясни мне.
Я вздыхаю и отворачиваюсь, потому что чувствовал эту просьбу с самого начала.
Как можно объяснить? Когда ты ходил по чужим жизням, заглядывал в полуприкрытые двери, — потому что люди никогда не закрывают их полностью, в надежде, что приманят кого-то запахом свежесваренного кофе — входил, постояв минутку на коврике, и рассекал коридор ладонями по стенам, узнавая всю жизнь хозяев по пылинкам и трещинкам на обоях. Когда заглядывал на кухню и долго-долго любовался отточенными движениями ножа по доске, незаметно просачиваясь к чайнику и наливая себе заварки. Когда оставлял после себя чайные разводы на столе, крошки печений или следы пальцев на стенах, которые всегда стирали влажной тряпкой удивляющиеся женщины, устало прикрикивая на мужа или детей, якобы оставивших после себя такую грязь. Когда ты был незаметной тенью, существовал в жизни каждого, давал советы, снимал усталость прикосновениями длинных пальцев к кончикам волос, читал сказки детям, отгонял плохие сны, оставлял свет в коридоре, чтобы они не боялись темноты, если встанут ночью попить воды, выключал компьютеры, когда они уходили и забывали, что мотают электроэнергию. Когда ты привязывался к ним, к одним — больше, к другим — меньше, но каждый оставлял свои следы на твоем теле: кто-то, нечаянно прикоснувшись горячим утюгом к лопатке, кто-то, чиркнув острием ножа по твоему запястью, кто-то, рыдая в твое плечо так долго, что стекающие вниз слезы промыли впадинку на коже, кто-то, ломая тебе кости, когда прыгал из окна, а ты ловил снизу, чтобы не дай бог. Когда тебе совсем не больно, потому что тебя не существует, потому что ты нематериален, потому что ты ходишь по чужим жизням, неслышно ступая по паркету, а своей жизни у тебя нет совсем. Когда у тебя даже крыльев нет, хотя они часто восклицают "Не иначе как ангел-хранитель уберег", когда оступаются и не падают; когда ты хватаешь у них лезвия с полок ванной и высекаешь на своей спине эти самые крылья, вырисовываешь каждое перышко, а у тебя даже кровь не сбегает к пояснице, потому что нет никакой крови, потому что, какие ты хочешь крылья, дурачина, если ты даже в зеркале не отражаешься. Как объяснить, когда тебе нравится быть кусочком чьей-то жизни, осколком воспоминания, чайным следом на кухонном столе, когда ты не хочешь ничего иного, потому что зачем тебе что-то еще, если люди так счастливо улыбаются, когда ты ступаешь на их порог, сами не зная, чему радуются. И как объяснить, когда однажды ты видишь перед собой полностью закрытую дверь, ни одной щелочки, сквозь которую можно бы просочиться, ничего, что могло бы дать тебе помочь. Когда ты толкаешь ее сначала плечом, потом наваливаешься всем телом, но она все равно не открывается ни на миллиметр, когда у тебя разом начинают ныть все несуществующие раны, когда скрипит позвоночник, когда трещат ребра, и ты понимаешь, что сейчас разобьешься, рухнешь миллиардом осколком к порогу этого то ли страшно несчастного, то ли жутко счастливого человека. Когда ты последний раз прикасаешься ладонью к двери, совсем легонько, надеясь, что она все-таки отворится, и покрываешься сетью трещин, сквозь которые льются ярчайшие потоки света. Когда ты открываешь глаза и видишь самого себя, свои руки, длинные пальцы с двумя колечками, тонкие ноги с острыми коленями и свои волосы, разметавшиеся по подушке. Когда ты вдруг остро чувствуешь шрамы от вырезанных бритвой крыльев и понимаешь — теперь у тебя есть жизнь. Твоя собственная, не связанная с кем-то еще толстым канатом, в которой нет больше приоткрытых дверей с запахом кофе, кухонных столов, заляпанных чаем, и асфальта, на котором ты ловишь кого-то, шагающего с подоконника. Когда ты закрываешь глаза, чувствуешь острые горячие слезы, бегущие в ключицы, и шепчешь, сжимая ребра дрожащими руками, просишь, чтобы тебе вернули возможность быть тенью, чтобы дали отгонять сны и снимать усталость с кончиков волос, чтобы забрали свои чертовы крылья, кому они нужны, если, кроме них, больше ничего нет. Как объяснить, когда ты просыпаешься после пятилетней комы и видишь перед собой шесть счастливых лиц родственников и знаешь, что мог бы сделать счастливыми гораздо больше улыбок. Как объяснить, когда у тебя ежедневно горят на лопатках полосы, каждое перышко, когда ты трешь их своими холодными пальцами, чтобы унять боль, но они колют еще сильнее.
И я решаю ничего не объяснять. Я просто встаю, провожу ладонями по своим вышрамированным крыльям, подхожу к нему со спины и глажу пальцами кончики его волос. Он улыбается. На столе остается круг от пролитого чая. Он берет меня за руку и целует каждый палец. Я есть и меня нет. Крылья больше не жгут. Я могу сделать счастливым целый мир.

Ищутся уютные колени для маленькой кошки. Не линяет. Любит есть пальцы. Не любит беспокойные колени.

Колени найдутся - найдется и кошка.

И когда ты найдешь себя там, где пока что не был,
И когда на твоем пути развернется Лес -
Перестань, наконец, разделять всю реальность на быль и небыль -
И молись, чтобы он
никуда от тебя
не исчез.

Иногда мне кажется___ позвоночник делится надвое,
спину рвет изнутри, выходит наружу.
Ребра корежит, хрящи пополам разламывая,
струйками брызжет ихор, сливаясь в лужи.

Иногда мне кажется___ крылья выходят белыми
с красным - цвета крови и костной крошки.
Тянут вверх смешное больное тело, и
лишнее внизу доедают кошки.

Иногда мне кажется___ я лечу над равнинами.
Лесом и городами. Мирами, войнами.
Вытащу перо, и строками длинными,
в красное макну, и рядами стройными -
на груди, руке, на губах, - на коже
вырезаю то, что летит навстречу.
Запишу - и это, и это тоже.
Сохраню. Запомню. Увековечу.

Иногда мне кажется___ я опускаюсь снова.
Шмякнусь набок. Встать попытаюсь. Хрустну.
Одноразовый оборотень - хреново.
Без хребта на свете живется грустно.

И кот, на меня поглядывая, оближется.
Из порезов лезет густая кашица.
Я раскину крылья - нагая книжица…

Только кровью все откровенно пишется.

Проблема в том,
что мне иногда

___не кажется.

– Ты с этим парнем еще наплачешься, – предупредил я.

– Знаю, – сказал он. – Я знаю. Просто хочется, чтобы он полюбил этот мир. Хоть немного. Насколько это будет в моих силах.

Может, это было жестоко, потому что он уже ничего не мог изменить, даже если бы захотел, но я сказал:

– Он полюбит тебя. Только тебя. И ты для него будешь весь чертов мир.