на заре

Мне жаль самого себя, других, всех людей, зверей, птиц… всего живущего.
Мне жаль детей и стариков, несчастных и счастливых… счастливых более, чем несчастных.
Мне жаль победоносных, торжествующих вождей, великих художников, мыслителей, поэтов.
Мне жаль убийцы и его жертвы, безобразия и красоты, притесненных и притеснителей.
Как мне освободиться от этой жалости? Она мне жить не дает… Она, да вот еще скука.
О скука, скука, вся растворенная жалостью! Ниже спуститься человеку нельзя.
Уж лучше бы я завидовал, право!
Да я и завидую - камням.

всегда помни: если есть выбор между старым и новым, выбирай неизвестное, рискованное, опасное, небезопасное — и никогда не проиграешь

Когда мы вылезем из бутылок собственного эго,
и убежим из беличьих клеток индивидуальности,
мы снова попадём в лес
и задрожим от страха и холода,
но с нами произойдут удивительные вещи,
и мы себя не узнаем.

Искренняя жизнь ворвется в нас,
страсть сделает наши тела упругими,
мы зашагаем по земле с новой силой
и старые вещи развалятся,
и мы засмеёмся, увидев как наши институты
сворачиваются как горящая бумага.

Прекрати ковырять в ухе, в носу и прочие лиссажу,
рунами выруби топором, что тебе скажу,
заруби на носу, на корме, буквально на всём,
да хоть на клотике:
беспардонная чушь, которую мы несём,
станет ли классикой – как романтизм или готика,
нет ли, но ею мы никого не спасём,

главное,
с этим и выйдем в плаванье.

а время все спешит туда-сюда,
но отстает, опаздывает — да,
как сонные ночные поезда.
И падает хрустальная звезда
с фанерным стуком в ржавый рукомойник.
И с монитора так же, как тогда,
спокойно улыбается покойник.

Его не беспокоит нервный тик,
и так он тих, так безусловно тих,
как поезд, опоздав от сих до тих,
бывает тих в диспетчерском загоне,
в отстойнике на долгих запасных,
и только храп, мертвецкий храп в вагоне —
свидетель о живых, чьи снятся сны,
теснясь в купе и вкупе со спиртным
тяжелым духом и душком постылым
закуски киснущей, окурков и иным
бредя сквозь тьму сестрой ночной кобылы.

Итак, мертвец. Он продолжает быть —
не жить, но все же как-то так иметься
в наличии — не “в памяти и сердце”,
а в виде файлов, писем, может быть,
свидетельств — о рождении и смерти,
о браках, расторжениях… Где нить,
та нить, порвав которую, не свить
и не ссучить, как пряжу ли привычка,
когда вдали, не прекращая выть,
как сука в течке, воет электричка.

первым помыслом не о тебе

А странно, вот если бы меня не было на свете, то где бы я была?
В каком месте?Может быть, в том самом? Может быть, там же, где и все,
кого не было на свете? Может быть, среди тех, кто еще не появился?
Среди тех, кто еще не дышал кислородом, кто еще не оскорблял родителей,
не делал аборты, не участвовал в акциях протеста, и не богохульствовал?
Может быть, я была бы там счастлива, там – где нет кислородного голодания,
там – где воду, простую пресную воду, еще не продают в пластмассовых
баллонах? Там, где в небе не висит серое, аэрозольное облако?
Где не тают вечные льды, и где не горят торфяные болота,
пропитывая дымом легкие городских жителей, легкие – богом созданные,
для того, чтобы потреблять кислород

.. я плод небесного дерева

Мы пили жадными ртами: это было желчью на вкус, но пенилось, словно вино – Я шел за лучом твоих глаз, и язык лепетал нам о сласти… (Он все также лепечет, лепечет.) Тише! Шип все глубже вонзается в сердце; он в тайном сговоре с розой.

У нас, мертвых, свои маленькие радости –
Досуг, бесчувствие, небытие.
Достаточно было прочувствовано, достаточно сделано,
Достаточно пожило человечество. Мы лежим под камнями
или кочуем в бесконечных северных сумерках,
набрасывая на живых паутину снов.
Жизни живущих менее значимы, чем одна из наших смертей;
Двигаясь, они режут землю, или карабкаются по лестницам,
или разъезжают в каретах, качаясь безвольно словно водоросли
под приливной волной; когда же находит отчаяние,
они просыпаются, но только для того, чтобы вспомнить о снах,
смысл которых давно утерян.

Кто жив душою, в ком силен инстинкт жизни, кто "пьян жизнью", тому и в голову не может прийти задавать себе вопрос о смысле жизни. В огне не могут водится черви. В жарко и радостно пылающем огне живой жизни не могут жить вопросы, порождаемые разложением. А именно только чудовищное разложение жизненных инстинктов делает возможным, что человек стоит среди жизни и спрашивает: "для чего? какая цель? какой смысл?" — и не может услышать того, что говорит жизнь, и бросается прочь от нее…

Плачь я вывел фургон за ворота,
Ты спала я в потьмах искал что-то.
Что обронил в траве или на пороге,
Не в конце - в начале нашей дороги.

Истинная духовность не является комфортом — это печь, сжигающая ваши заветные надежды и мечты, ваши устаревшие представления о жизни, о вселенной и обо всем вокруг.

Это так красиво – ничего не знать! Никогда не знать, что произойдет дальше, какие появятся мысли, как будет танцевать новое возникшее искрящееся чувство, каким будет звук из ниоткуда, какое слово будет говориться, как это тело-ум будет двигаться или перемещаться. Даже если мы иногда забываем или не признаем это, мы все живем здесь, как дети, в этом безграничном пространстве глубокого незнания, удивления и бесконечного чуда.

счастливым обладателям надорванных сердец

— Я, столько лет к вам всем протягивавший руки,
как будто требовавший не любви, а денег, —
да неужели я не вынесу разлуки,
особенно когда она — навеки.

…Но что-то мне сегодня подсказало:
не в этот раз и не на этом свете.
Нет, мой бесценный, это ты — бессмертен,
а я в тебе — умру, тридцатилетним.

За вас за всех —
трепещущих у школы,
сгоревший весь, с изнанкою лица…
— Да не сгоревший я, — лиловый я, лиловый,
пурпурный, розовый, багровый — до конца…