шизанутая шизичка

путая минус с плюсом,
юг с севером,
банальность с чем-то оригинальным,
бог ублажает людей орально
и это нормально.
это совершенно нормально.
пророк Мухаммед просыпался от ночных
неожиданных
сладкий поллюций,
всё остальное - ему преподнесли на блюдце,
с голубой каёмкой,
что говорит нам о многом -
сразу, пошло и очень ёмко.

мать ненавидит своего собственного ребёнка,
за боль и развалившийся сразу же брак,
вот так,
всё на самом деле обстоит именно так.

______________________________
я не докуриваю, я выбрасываю на половине,
в вине и измене,
в бьющейся на напряжённой шее
синей истеричной вене,
в хвалёной неволе,
на тёмной холодной сцене.
я - алкоголик,
шлюха,
плохая мать,
не надо меня жалеть и прощать,
показательно уходить,
назидательно возвращать.
не надо ничего никогда обещать.

никому.

я не смеюсь, я истерично захлёбываюсь,
я - пустая бесполезная полость,
моя скорость
передвижения по жизни зашкаливает
и мне совсем немного осталось,
усталость
всегда валит с ног в самом конце пути.
и я чертовски устала -
делай выводы,
и только потом предлагай мне помочь дойти.
поддержать,
выговорить меня -
выцепить из толпы,
не надо
думать, что мне не хватает своей судьбы.

я сдаюсь без борьбы.
увы.

меня звали Лилит,
а потом Мария,
самый гениальный божий гамбит -
шлюха и бесхребетный мессия.

это почти ностальгия.
стихи
я.
Стихия.

______________________
путая плюс с минусом,
экватор с полюсом,
произошедшее с произнесённым,
бог ощущает себя побеждённым,
разбитым и побеждённым.

Аджа
так и остался
не выговоренным
и
не рождённым.

а мы сами
причислили
себя
к приговорённым.

на сладкую муку нежизни.
мучайся вдоволь.
бог умер
ещё в июле.

этот город на нас обижен,
он простужен,
выпотрошен,
смирен.
будит нас воем ночных сирен.
душит нас улочками с односторонним движением,
вся его суть работает на уменьшение
наших шансов на "встретиться и обнять".

этот город даже птиц отучил летать.

только падать.
и никого не ждать.

_______________________

после страшной схватки у тебя всегда в магазине остается последняя пуля,
что бы при случае продырявить себе висок,
а пока боль, простреливает наискосок, от макушки о до предплечия -
проснуться утром и дотянуть до вечера,
ненавидеть старт этой гонки,
но доползти до финиша.
сделать смерть частью своего фетиша,
тут все меньше нас,
там все горше смех,
и только умерший обрекается на успех.

раз за разом все меньше доводов,
больше выводов,
ярче небо тут,
пара часов - пара суток - пара шальных минут -
время перестает быть твердой системой,
все состоит из гниения, загнивания или тлена,
и ты отказываешься от предложения
посидеть, подумать, выкурить по последней -
грудой усталости сваливаешься в передней,
и скулишь по своим потерькам,
по своей доморощенной вере, в то
что всё как-нибудь образуется.

рассвет тихо зайдет, разуется,
снимет шляпу, повесит своё пальто.

и ты услышишь голоса всех стареньких магнитол.

вот так совершается бегство из "надо" в "необходимо",
от тех без кого не получалось,
без которых ни черта не происходило -
от них,
казавшихся важными, нужными, основными.

ты стреляешь себе в висок.
свинцовыми.
разрывными.

нас сравняли как счёт в чьей-то чужой игре,
меня приравняли к небу,
тебя ко мне.
потом мы с тобой устало брели во мгле,
я утыкалась тебе в плечо,
ты грел мои руки на ледяной заре…

нас выровняли под линейку -
вот хочешь, не хочешь - ешь.
забывай своих далай-лам и цветных гонеш,
я во множественном числе -
безобразный зажатый грош,
от моих рифмоплётств зажимаешь рот,
но твой крик оттуда струится рвотой между зажатых пальцев,
мы с тобой как пара неандертальцев -
жрали рифмы горстями -
теперь это всё прёт назад.
мы их ляпаем рядышком наугад,
и если кто-то такому течению малость рад -
значит не зазря,
если нашими строчками говорят.

нас с тобой на полку ставят в одном ряду,
твою злобу и мой путь в липком рассветном бреду,
мы созвучны с тобой,
как глагольные рифмы,
как мир и тир.
только смысл на самом деле у нас один -

ты услышь меня, раздели со мной моё всё,
не надейся на бога,
отхаркни пошлый "отче наш",
от меня отчаяньем за две мили несёт,
ты говоришь, что это всё рефлексия,
сублимация,
блаж.

нас сравняли как счёт на банковских карточках у банкротов,
мы с тобой - страшные смысловые пустоты.
но не бойся.
мы же смелые
идиоты.

она бы и проводила, а когда провожают - надежней: что-то в человеческой судьбе имеет глаза, которые запоминают при отъездах, - есть к кому возвращаться или нет.

нет, я совершенно не с теми кто верит в "последний раз",
я из тех сумасшедших, что дают очередной шанс,
я из тех несуразно влюблённых в ключицу, взгляд, заводной смех,
я из самых что ни наесть обречённых,
и если птенец вывалился из гнезда, то я из тех
кто поднимает его, кладёт обратно, целует в покатый лоб,
сплетает руки в нервный дрожащий клубок,
и ждёт…
чего-то всё время ждёт.

я из породы дворняжек, самых простых и честных,
они знают всю боль увечий телесных,
они помнят как тот кто любит - ну или делает вид -
может ударить, прижать, сдавить.
я душевно больной инвалид,
и меня это часто злит.

[но мой укус смертелен и ядовит]

у меня острый недостаток времени,
я не успеваю продумать свой последующий ход.
кажется, это зовётся цейтнот.
со мной постоянно много хлопот,
и если вся жизнь - кино.
то я - самый запоминающийся эпизод.

нет, я не с теми кто предал, ушёл и сдался,
я так не делала даже когда мне было пятнадцать
и казалось /так глупо казалось/
что ни черта уже не дождаться.
что стоит только сорваться,
заплакать, показать слабину,
к кому-то живому прижаться -
тебя тут же сожрут, а остатки растащат бродячие псы.
нет, я давно не с теми, кто складывает минуты в часы.
прикосновения - в акты бесполезного "продолжения рода",
я, наверное, из тех каноничных уродов,
которые, получив по носу тысячи раз подряд,
будут верить что кто-то их ждёт и рад,
их видеть, слушать и обнимать.

я из той породы дворняжек, которых даже если и пнули -
они продолжают ждать.

Вот мой маленький мир -
он израненный и обречённый.
он, свернувшись калачиком, смотрит, как небо плачет.
он когда ты был добрым, светлым…
теперь он всегда виновный.
он теперь ничего не значит.

это как выйти под дождь и поднять лицо к серому небу,
агрессивно настроены капли против твоих слёз…
это вера в конец,
и неверие в нашу победу.
как надеяться, умирая, что и эта смерть не всерьёз.

как ты можешь идти и держать спину прямо
и улыбаться прохожим -
если даже весна тебя вдавливает небом в грязь?
и клеймит тебя - непониманием божьим.
и рвёт с тобой любую интимную связь.

Всяк кто рядом когда-то был -
тот по ту сторону баррикады,
щерит зубы в ухмылке
демонстрируя волчий оскал…

вот мой мир -
и он остаётся за кадром.
и во взгляде у каждого
кто
его
разрушал…

Кавычки открыты, только слова не лезут из глотки,
эй, детка,
мир ждёт от тебя находки,
мир ждёт от тебя голоса, печали, ярости,
всего чего можно -
кроме твоей слабости.
кроме твоей жалости…

Маленький принц, говорят, спился к старости.
Не вынесла ищущая душа разрухи других планет.
он потерял дорогу домой,
и его уже пару веков нет.
А Лис ждёт,
Лис пишет ненужный бред.

/Кавычки открыты, и хочется сигарет./

В каждом из тех, кто дотрагивается до вечного -
работает механизм по утайке боли.
срабатывает желание уничтожения безупречного.
отвращение к своей собственной неважнецкой роли.
А когда занавес падает - хочется снять со стены то самое,
банальное, надоедливое ружьё.
и прострелить сердце.
желательно бы своё.

/Кавычки открыты, но лезет одно гнилье/

Маленький Принц не брит, у него панический недосып,
Он звонит барыге, сипит «да и мне отсыпь».
он застрял на планете, где миллионы потерянных душ,
и оркестр на кладбище шпилит ему туш.
а он отражается в грязных поверхностях луж.

/кавычки открыты, но пишется просто чушь/

Нарния погрязла в пороке, деньгах и разврате,
Все герои её – инвалиды, прикованные к кровати,
а лев Аслан привязывает к трубе шарф.
не ходи туда больше,
не открывай шкаф!

Маленький Принц чокнулся в этих зазеркальных мирах.

/кавычки открыты, и сказавший "заткнись" оказался прав/

мальчик мой, я не то, чтобы очень скучаю или грущу,
но мне снится, как будто я падаю в бездну кроличьей норки,
вечером напрочь забываю выключить газовые конфорки.
ты говоришь "больше я никогда от тебя не уеду на столько "
я никогда тебя больше на столько не отпущу.

у меня, как всегда, дистония, дистанции, диссонансы.
у тебя много солнца, ветер попутный лови и дерзай.
я смотрю на тебя, и время стоит на пороге - замёрзший Кай,
а вокруг тебя воздух сгущается так, что становится осязаем,
в нём не дышится, музыка не звучит, обнуляются все балансы.

и я не то, чтобы очень хотела тебя увидеть или обнять,
но на каком бы краю, какого бы света ты ни был,
я всегда хотела бы быть где-то рядом. и знаешь, мне бы
просто держать тебя за руку. чувствовать шаткую глубину,
это безумное небо

и небо действительно падает.
обрушивается на меня.

Влезать в себя, как в новую шкуру,
которая то маловата, то наоборот - велика.
примерять на себя сотни ненужных масок,
что бы не плевали в лицо.
не предавали друзья.
Научиться, наконец, сдерживать тошноту,
не блевать под ноги тем, кто стоит и говорит в тебя.
но когда я вижу как люди лгут,
мне хочется уйти, развернувшись к лжецам спиной,
и идти, стиснутыми челюстями скрипя.

Каждый день рождаться - что бы потом умереть,
у меня с бытием - нарушение субординации,
бытие устало меня иметь.
оно устало курит в сторонке.
пока я сдерживаю подступившую рвоту.
кто-нибудь.
возьмите меня в руки,
проявите к раненому заботу…
проявите меня, как старую фотографию,
отмочив в растворе при красном свете,
я не умею, говорит складно,
люблю фантазировать порнографию,
и видеть всё в самом дурном цвете.
у меня в плеере всего три песни,
у меня в пачке - полторы сигареты,
никакой надежды дожить до пенсии,
никакой надежды на счастливое лето.
звонки обрываются на первом куплете,
в голове отживают своё мысли…

мы все кончились.
оторгазмировали
и скисли.

Влезать в самое себя как в севший после стирки костюм -
вроде твоё - но будто с чужого плеча…
и идти - прошлое за собой волоча,
по пустой дороге -
кому-то там, в след крича.

но помощи нет.
ношу не следует облегчать.

вызовите мне врача.
скорую помощь,
патологоанатома,
труповозку.
психоаналитика,
и парочку санитаров.

всё новое - пропахло банальным и старым.

и мы кончились.
нас в очередной раз - не стало.

все равно без тебя иначе проходят любые сутки,
попадаются водители нервные в сонных маршрутках,
никогда ничего попутного/встречного не приходит в голову –

а с тобой все не так.
с тобой все непременно здорово:

отпадает необходимость посещать моих терапевтов
с приставкой психо, глотать таблетки от анорексии и конъюнктивита,
вывозить годовой запас кофе из ближайшего гипермаркета,
искать твои координаты на всевозможных радарах и картах –

ты ведь со мной. тебе можно уткнуться носом в плечо
с тобой рядом никогда не бывает холодно, даже наоборот – горячо

и когда я опускаю свое лицо в твои большие сухие ладошки..
я готова потом всю жизнь разбиваться в лепешку,

только бы мы никогда не кончались.
только бы мы никогда не закончились.

это такое ежесекундно пульсирующее под кожей, тихое счастье, знаешь,
когда автобус, в котором домой добиралась, беспричинно сломался
и ты психуешь, ждешь какого-нибудь вмешательства, взахлеб рыдаешь,
а у тебя смс в кармане:
он: «родная моя, не психуй, пожалуйста, не пугайся…»

и как там во всех крутых боевиках под конец развязки? вся воля в кулак,
прямиком в твой маленький кулачок. и – через час ты дома, готовишь чай,
находишь его в контактах скайп:
ты: «добралась, родной, в голове был такой бардак,
а ты своим «не пугайся» все по местам расставил».
и дальше про то, как сильно ты там скучаешь.

он мысленно тебя поругает, что свитерок не надела с горлышком
а ты хватаешься за него, как за круг спасательный.

он: «…я знаю, что ты замерзла, но я люблю тебя, солнышко»
ты: « правдаправда? это звучит утешительно».
он: «ведь все замечательно и на самом деле, больше незачем волноваться..»

примерно где-то между осознанием и принятием
наступает момент, когда ты смотришь на судьбу, и думаешь - чем уебать её,
примерно после всего, но до начала события,
ты чувствуешь полноту счастья, но сам весь в грязи и уже ничем не отмыть её,

ею измазаны с головы до ног все кому хватало наглости или смелости,
ломать кости, дробить слог, передергивать затворы и стискивать челюсти,
где-то в районе больной многострадальной печени рождалось ощущение,
что тут делать, конечно же нечего,
любое счастье в понятии человеческом
непродолжительно и конечно.
и вместо лиц - маски временем изувеченные,
все как один не везучие,
и давит на плечи им
вся эта масса слов, что окупается бесполезностью своего скудного существования,
здравствуйте, у меня нет имени, ну то есть - я не знаю его.

после того как все что тут происходило закончилось полным бесповоротным фиаско,
я давила в себе желания плевать в лица, сдирая маски,
всю эту жуткую наебку кто-то назвал фатумом,
перстом судьбы, святыми незаживающими стигматами,
но от святости раны загнивают куда быстрее, трупы разлагаются прогрессивнее,
боги падают на землю бледные и обессиленные,
бесполые ангелы овладевают искусством глубокого горлового минета,
мир распадается и застывает, как мячики в руках жонглера с внешностью Бафомета,
мать Тереза слишком легко одета,
иссохла Лета,

я о чем хотела поведать?
блять, но не об этом, конечно же, не об этом!

общем когда ты увидишь как рушится Вавилон и блудницы превращаются радушных домохозяек,
собери себя из кусков, осколков, растерянных пазлов и потолочных мозаик,
собери себя так, что бы не распадаться на ложное или правдивое,
собери из всего что тебя когда-либо зацепило и
не давай всему этому воли, желания, обезлич его
наберись у подонков подлого безразличия,
нахватайся шаблонных фразочек типа "ничего личного",
вытравливай из себя желание гармоничного.

где-то между смирением и каменным похуизмом -
вычлени из данностей обещанного - обаяние и харизму,
останови коня, войди в горящую избу.

и умри уже.
где-то в промежутке между весной и этим шальным безумием,
каким-нибудь сегодняшним полнолунием.

нет совпадений, судьбы, фатума.
просто напросто все хотят опять наебать тебя.

мы совсем не умеем быть правильными или взрослыми
всеми этими переписками, зимами, веснами -
мы совсем разучились говорить о чем-то хотя бы чуть-чуть серьезном.
я умею сводить все к шутке, он умеет сводить все к злости.
у неё скоро свадьба, она ждет меня летом в гости,
есть еще один - у него вместо сердца - полости,
голова полна всякой дурости,
мысли плавают в невесомости.
но это все границы, это все просто условности.

мы совсем не умеем отвечать за тех кого приручили,
хотя нас учили -
не обижай маленьких, не дерзи старикам и родителям,
вы нас видели?
нам нет еще тридцати, а мы успели устать и состарится -
накидаться, спиться, поставиться,
переспать не с одним десятком таких же потерянных,
поскулить как побитый щенок у кого-то под дверью и
решить что любовь уже была найдена и проебана -
то ли в петлю лезть, то ли шагать с самого высокого небоскреба
тут игры, правила,
меня давно и надолго вставило -
и я думаю - не отпускает уже несколько лет подряд -
фонари горят,
собаки гавкают и скулят,
когда же закончится этот ад?

а кто-то еще решил будто он состоялся,
ему вот едва перевалило за двадцать,
а он уже не умеет останавливаться и держаться.
мне все хочется взять его потыкать как слепого котенка в мамкино брюхо -
поставить в угол и оттаскать за ухо,
эй идиот, ничего еще даже не успело начаться,
сфинктер реальности только принялся сокращаться,
не спеши никуда, держи хвост пистолетом и мир на мушке,
ты зависим тут от всего пока ходишь как все к кормушке -
чужого мнения хапнуть до сыта,
смешивать труксал с прозаком,
рифмовать пенис с фениксом
путать окружность с эллипсом,
вытряхивать из головы кашу напиханную туда через уши -
ты пока не научен слышать,
ты умеешь тут только слушать,
реже - кого-то выслушивать,
видеть и принимать близко к сердцу,
через ноты и мегагерцы,
через рифмы и децибелы
хотел быть первым -
запутался в нумерации.
забыл каким именем к тебе обращаться.

и только успел чему-то обрадоваться,
как жизнь твоя обернулась огромным и бесконечным фаллосом.
соединяя плюс с минусом,
полюс с полюсом -
этот придурок жизнью не научившись пользоваться,
зачем-то решил что все уже окончательно произошло,
в известном смысле, ты даже еще ходить не научился, душа моя,
раз уж на то пошло.

все мы безнадежны до зубового скрежета,
с гниющими ранами под дорогой одеждой,
клеймя каждого, кто не с нами - дураком и невеждой,
заходя за рамки, что бы очертить новые, идиотские, просчитанные границы,
я - умею пить, только ради того что бы напиться,
он владеет искусством врать и верить в свое же враньё,
на кладбищах тусуется воронье,
за кладбищем стоит школа и детский сад,
у третьего из нас - настольная книга - Маркиз де Сад,
четвертая не может решить для кого ей тут дальше жить,
и стоит ли вообще прикладывать хоть какие-нибудь усилия,
пятый задыхается от засилья
всяческой не смешной чепухи в окровавленных головах -
на обед мы принимает феварин,
любую боль переносим исключительно на ногах.

нами движет животный страх.

всеми нами управляет один лишь страх.

я так давно ничего не чувствую по настоящему,
все вокруг - пусто, смешно, навязчиво,
все вокруг - кадр из херового порнофильма,
херового - потому что она его, например, любила,
а он, отдавая дань огромнейшей индустрии -
имел в её в десятках различных поз.
ну, вы понимаете, да?
у неё - навсегда,
у него - конечно же, не всерьез.

а потом он курил в гримерке и на виниле
ставил Led Zeppelin и Pink Floyd -
а она раскручивала его нить за нитью,
играла в мальчиков -
её взгляд "я конечно же ничего не скрою",
её записная книжка - армия неудачников.

ну а я?
я вообще ничего не чувствую -
ни к пореву, не к искусству.

пустота.

и все что происходит - сценарий, по абсурдности обставляющий Квентина Тарантино,
ну то есть - он её презирал и плевал на неё, а она его полюбила.
Дура, конечно,
без неё в его списке значилось ещё пять
таких вот космических идиоток.
она брала плеер и шла гулять,
помещая в свою тетрадь
орды сорванных в крике глоток.

ну а я?
я давно ни к чему не испытываю эмоций -
и мне плевать, любит он её или просто он с ней ****ся.

наплевать.

я смотрю без малейшего интереса,
как она посылает достойных - лесом,
и раз за разом находит себе хрестоматийных ублюдков с кривой ухмылкой,
с надменным, чувственным ртом.
откладывая собственное счастье на мифическое "потом" -
спасает от гниения и тоски -
всех тех, кто после разбивает её на фразы и на куски,
всех тех кто после танцует на крышке её многострадального гроба -
она никак не поймет - это все Жизнь, а не шуточная кинопроба,
это все настоящее, раны болят реально -
она не героиня с телеэкрана -
она маленькая, запутавшаяся девочка с грустной историей о очередном придурке.

о белых ночах в городе Петербурге,
о сладких коктейлях, алкогольных угарах, наркотическом мракобесии -

и всякая её история заканчивается фразой "они никогда в жизни не будут вместе "

я смотрю на неё с издевкой из любого кривого зеркала.
и ничего не чувствую.
все померкло.

Мэри ходит за хлебом в магазинчик под названием "Дом",
это пол улицы вниз и повернуть направо.
Мэри читает книги о Ней и о Нём,
мечтает о встрече дождливой ночью
на границе жилого квартала.
Мэри двадцать и пару лет,
и она уже совершенно устала.

Когда ей было семнадцать - всё было предельно ясно,
впереди учёба и целый мир непознанный и волшебный,
а теперь она, в принципе, на всё что возможно согласна,
лишь бы не ощущать себя такой одинокой и до больного ущербной.

" Мэри, говорят, пишет стихи и не выходит из домУ "
" Эти стихи никому не нужны, никогда не будут изданы или признаны "
" Слышал, опять приезжала скорая, соседка вызвала - Мэри кричит по ночам "
но эта болезнь не известна нынешним психиатрам и врачам.
Мэри больна пустотой, гулкой, как переход тёмной ночью,
как арка в дождливом Питере,
она запуталась в своих мыслях
будто в мокром, колючем свитере,
дыхания хватает только на крик,
сил - на путь от прихожей и до дивана.

В Мэри зияет страшная пустота -
гниющая депрессией рана.
ей хватает пары сигарет и одного стакана -
и вот она плетётся от стойки к выходу,
прямо под дождь - без зонта или капюшона,
идёт на ощупь почти - дорога до дома – отлично, ей пьяной, знакома…

" В газете писали - Мэри хоронят в четверг,
её сбила машина, пьяную, около магазина Дом "

Её тётка по линии матери зашла к ней в квартиру
и увидела там
стопки исписанных альбомных листов
и портреты какого-то мальчика
с чёрной траурной ленточкой
по углам.