In my head...

— Я пытался переспорить тебя в прошлый раз. Понял, что это бесполезно и решил больше этого не делать.
- Насчет чего переспорить?
- Уже не помню, давно было.
- Ты просто не пытался. Или не хочешь.
- Опять?
- Нет, я просто к тому, что как бы там ни было, но обычно я всегда права, Жень. Не знаю как, не знаю почему, но я всегда вижу правду. Как в прошлый раз, когда я была права насчет того, что не нужна тебе, так и сейчас и вообще обычно всегда… Поэтому насчет этого я тоже права. Я всегда вижу правду.
- Может быть. А может ты просто видишь свои потаенные страхи?

26 июня 1926 г.
Никогда не вела дневники и, скорее всего, вести больше не буду. Мне не зачем хранить воспоминания жалкого существования в Моррисе, как, в принципе, и не зачем переносить на бумагу то, что я собралась написать. Но я все равно делаю это, не знаю зачем, правда. Может быть, не хочу забывать этот небольшой отрезок своей настоящей жизни (жизни, не существования). А может быть, просто боюсь, что с годами все те мельчайшие детали воспоминаний, за которые я так часто цепляюсь, сотрутся из моей памяти, и я окончательно потеряю смысл всего моего существования. Ведь единственное, что до сих пор держит меня на этой земле – это воспоминания. О семье, о Питере, о днях, когда солнце могло меня радовать, а вампиры являлись простым мифом, о Софи, и даже о родном отце. В последнее
время образы затерялись в уголках моего сознания, и я понимаю, что многие лица теперь не так отчетливо вспоминаются мне. Именно поэтому и решила написать сюда всё. Хотя, сказать честно, я бы не хотела ни с кем делиться этим. Даже с листком бумаги.

14 августа 1466 г.
Этот день обещал быть интересным. Не знаю, почему я так подумала, когда в очередной раз проснулась рядом с Софи, но внутри у меня было не спокойно, а сама я до сих пор оставалась под впечатлением от чудесного сна, из объятий которого мне совсем не хотелось вырываться. Нас ждал важный день, ведь ровно неделю назад одной из наших сестер (всего в семье Бартли было 5 дочерей и 7 сыновей) сделал предложение руки и сердца богатый и хорошо известный в нашем городке граф Брэдгауэр. Она радовалась такому повороту событий, а мы с Софи, в ответ на её восхищенные возгласы, лишь слабо улыбнулись, поскольку знали, что этот старый хрыч (ему было 38 лет) обрюхатил половину нашего городка и что жениться он на нашей уже беременной Доре только из-за её приданного. Мерзкий тип, но в роскоши и деньгах нужды не знал. А наш отец любил богатеньких женихов, потому и без особых препирательств дал свое согласие на этот брак.
Ближе к обеду Дора показала нам свое свадебное платье. Помню, я ещё тогда из зависти сказала, что на ней оно будет не очень красиво смотреться, из-за чего Александра (самая старшая из нас) отчитала меня за неподобающее правилам приличия поведение. Будто она сама была паинькой… Однако я не стала озвучивать свои мысли вслух и, попросив прощение у Доры, снова начала восхваляться платьем.
Так прошла первая половина дня, после чего мы с Софи, по своему любимому обычаю, отправились на рынок. Дорога была не близкой, а потому у меня представился случай высказать всё свое недовольство по поводу того, что отец уделил мне меньше внимания, чем нашей новой невесте. Эгоистично, да, но на тот момент я являлась не обычной ликаншей Морриса, а младшей дочерью барона Джорджа Бартли, что давало мне право психовать из-за недостатка денег на новую роскошь. Не скажу, что Софи была менее расчетливой, но она любила наших сестер и братьев, даже не смотря на то, что все они приходились нам сводными. Что же касается меня… Не скрою, они были мне дороги, но от истинной любви к ним меня отделял тот факт, что каждый из нас был рожден от разных женщин. А значит, все эти матери были настоящими дурами, раз позволили пополнить собой коллекцию использованных кукол нашего отца. Осуждала ли я их? Нет. Какое я имела на это право, ведь наша с Софи мать являлась одной из них. Наверное, именно поэтому я и ненавидела отца, но никогда не решалась говорить об этом кому-либо, даже родной сестре. Однако, по какой-то непонятной для меня причине, мне казалось, что все остальные11 детей Джорджа разделяли мое мнение. Быть может, уже тогда я могла судить о человеке по его взгляду, по манерам общения и по тому характеру, с которым они представали перед отцом – не могу сказать точно. Но мы не любили его. Как и он нас, в прочем…
К рынку мы подошли примерно через пол часа. Мои ноги ничуть не устали, но во рту пересохло от жажды, из-за чего я сразу же направилась в таверну, где работал наш брат Эндрю. Мы обменялись парой словечек, после чего он, наконец, налил мне моего любимого вина. Тогда мне было всего 17 лет, но я, вопреки всему дозволенному, не была разгульной пьяницей. Что бы сказали обо мне родители будущего мужа, если бы по городу ходили слухи о моем пристрастии к алкоголю? Ничего хорошего, а отец бы приказал гувернанткам как следует меня выпороть. Однажды я побывала в той комнате, где наказывали за плохие поступки – больше не хочу.
Слово за словом, и такими темпами я просидела в компании Эндрю и его симпатичного друга почти полтора часа. Всё это время брат следил за моим поведением и, если позволяла себе взболтнуть что-то лишнее при мужчине (его другу было 23 года), он слегка подталкивал меня локтем. Софи, которая всё это время бродила по рынку, резко ворвалась в помещение с полной корзиной какого-то хлама, всем своим видом давая понять, что она принесла какую-то очень интересную новость. Её глаза горели озорным любопытством, а смуглые щечки покрылись румянцем – такой я видела её всегда, когда она приносила какую-то очередную сплетню. На этот раз сплетня действительно была, но в отличии от предыдущих, которые вызывали у меня только скучающее зевание, эта новость заставила меня также занервничать от любопытства, ведь не каждый день к нам в городок приезжали новые семьи. Тем более, богатые. Тем более, с молодыми симпатичными сыновьями. Едва последнее слово о том, что новая семья обосновалась по соседству с нами, слетела с уст сестры, я уже готова была сорваться с места и как можно быстрее познакомиться с этим Питером Элви, на которого, по словам Софи, уже запала половина рынка. Но я не стала никуда бежать, поскольку остатки здравого смысла всё ещё оставались в голове. В конце концов, поняла я тогда, увидеть соседей можно будет в любое другое время. И, к счастью, наступило оно совсем скоро…

15 августа 1466 г.
До сих пор помню, как не нравился мне тот тугой корсет. Перед приемом я всё-таки не удержалась и ухватила пару кусочков изысканного блюда (по тем стандартам это было вкусно, но подумай я сейчас о том, чтобы такое съесть – никогда в жизни), а потому, когда служанки крепко завязали за моей спиной веревки от корсета я, в прямом смысле слова, не смогла вздохнуть. Пришлось чуть ослабить их, но не скажу, что это слишком мне помогло. Наверное, именно с той поры я жутко возненавидела эти жутко неудобные предметы женского туалета. А ведь они были в моде почти до 20 века (хотя и сейчас многие ими не брезгуют). Ужасные вещи. Однако в них достаточно аккуратно подчеркивалась женская красота. И даже такая невзрачная, как и у меня, когда-то…
Не скажу, что прием был шикарным, поскольку мне приходилось видеть более богатые места, но зал семьи Элви не был лишен особой изысканности и утонченного вкуса. Людей было много – тогда мне казалось, что весь наш город собрался в этом, по моим меркам, не слишком большом особняке. Все хотели познакомиться с новоприбывшим семейством, и наш отец также не был исключением, а потому, едва услышав о приглашении Одрика Элви на прием, он тут же сообщил всем своим детям о предстоящем банкете и приказал «привестись в порядок». Под этим словом Джордж Бартли имел в виду подать себя в лучшем свете перед гостями, новыми знакомыми и любыми другими важными особами – что-то вроде показа мод. Мои братья демонстрировали свое богатство и беспредельный ум, а я вместе с сестрами должны были блистать своей красотой и попытаться соблазнить как можно больше мужчин. Новая семья в городе, тем более такая богатая как Элви, конечно же, являлась крупной рыбой, а потому отец хотел как можно быстрее выдать кого-либо из своих незамужних дочерей за холостого сына новоприбывшей четы – Питера. Многие мои сестры и братья уже имели свои семьи, но я, Софи и Мирта всё ещё были незамужними девушками, а значит, сегодняшним вечером именно нам предстояло выхватить из рук других девиц молодого Элви. Задача стояла не из простых, в особенности учитывая, что тогда я была ещё совсем юной и (ох, черт) скромной особой. Моя внешность не была столь бросающейся в глаза и, что странно, на тот момент я старалась особо не выделятся, хоть деньги мне это позволяли. Софи же была другой – такая же, как и я, смуглая, с вьющимися каштановыми волосами, она была настоящим секс-символом того времени, если можно так выразиться. Софи всегда покоряла мужчин одним своим взглядом или легким покачиванием бедра, но, несмотря на все это, она не позволяла ни одному мужчине ничего лишнего. На тот момент и я, и моя сестра, были самыми настоящими девочками, и хотя внешне мы значительно отличались, обе мы ещё совсем не знали истинной любви. Это делало нас очень похожими, плюс ко всему, именно из-за этого мы не стеснялись делиться друг с другом секретами. Но потом всё изменилось. И, признаюсь честно, мне жаль, что мы, как настоящие близняшки, познали любовь одновременно…
Что я могу сказать о Питере?… Это первое впечатление, этот первый взгляд в мою сторону… Я… Не знаю. Со мной никогда такого не было. Казалось, этот голубоглазый юноша заглядывал в самое сердце и видел меня насквозь (хотя так и было, учитывая его особенность), читал каждую мою мысль и, несомненно, знал что-то, чего тогда даже я ещё не поняла. Нас представили друг другу во время приема, когда отец уже успел познакомить юношу с двумя своими дочерьми. Меня же оставили на потом, как самую младшую. Помню, у Пита тогда волосы так странно были зачесанным назад, отчего поначалу он показался мне напыщенным индюком. Какая же я была мелкая дурочка! Как вспомню себя в тот период, так сразу и не знаю, что делать – смеяться или плакать. В прочем, ни того, ни другого я уже давно делать не умею. А вот тогда умела. И улыбалась по-настоящему искренне, особенно Питеру. Правда, на тот момент, была не слишком с ним разговорчивой, а потому, когда взрослое поколение оставило нас одних, и он предложил мне отправиться с ним в сад, я, скромно улыбнувшись, не спеша последовала за ним, при этом, не проронив ни слова. Именно тогда я впервые смогла рассмотреть его по-настоящему. Он был высоким, но не настолько, чтобы ударяться головой о дверные косяки. Хорошее телосложение, смугловатого оттенка кожа, светлые волосы и…глаза - голубые, проницательные, в которых всегда проскальзывала легкая искорка веселья и игривая загадочность. Я часто замечала его опасный взгляд, который больше походил на хищника, наблюдающего за своей жертвой – не знаю чем, но именно этим он цеплял меня больше всего. Его брови были густыми и темноватыми, но…они так ему шли! Среди всех мужчин нашего города я не встречала подобных Питу – всех их отличала предсказуемость и непримечательность в своих действиях. А он же, наоборот, был другим. Его слова, его движения, его шутки – всё это было так ново для меня. И так, по необычному, приятно. Наверное, именно поэтому я не сразу заметила в саду Софи, которая, как оказалось, наблюдала за нами очень давно и ждала, когда мы с ней сможем вместе отправиться домой. Прием уже подходил к концу, а я и Пит разговаривали на протяжении почти двух часов! Подумать только! Я и впрямь не заметила, как быстро пролетело время – наверное, общество юноши так на меня повлияло. А потому, может быть, я также не заметила укора в глазах родной сестры и огонек, полыхнувший во взгляде Питера, когда он прощался со мной. Прощался так, словно обещал в скором времени устроить нам новую встречу. И я была этому рада. Рада, как настоящий ребенок, надеявшийся на чудо. Вот только Софи, по дороге домой, не разделяла моей радости. Она рассказывала мне непонятные истории о семье Элви, которые, якобы, услышала от других гостей, говорила, что Пит очень опасен и мне не стоит встречаться с ним, но… я её не слушала. Мысли мои были погружены в совсем иное русло – перед глазами до сих пор мелькал образ нового знакомого и его очаровательных глаз. Таких привлекательных и отталкивающих, одновременно. Я почти не слышала Софи, не слышала и того, как она повысила на меня голос, что было очень редким для неё. Надо сказать, что зря я тогда не обратила на неё внимания. В ином случае, может быть, я бы и смогла расслышать в её интонации ревность. И ревновала она не к тому, что я провела весь сегодняшний вечер в другой компании, совсем забыв про свою родную сестренку. А к тому, что после приема именно я удалилась с Питером в сад, а не она…

3 сентября 1466 г.
Это напоминало (не побоюсь этого слова) вкус ослиной мочи. Нет, на самом деле, я никогда не пробовала этого в буквальном смысле, но почему-то, когда Эндрю принес мне то вино, ассоциации возникли именно такие. Мой братец восхвалял этот напиток, а я, беззаботно улыбаясь, старалась поймать момент, когда он отвернется, чтобы вылить эту гадость куда-нибудь на пол. Софи сидела рядом и, судя по её перекошенному лицу, также была недовольна выбором юноши, который, по-видимому, собирался нас отравить, а не «любезно угостить сестренок прославленным вином». В прочем, во взгляде Софи я заметила нечто ещё – нечто, что тогда не могла описать. Она смотрела на меня не так, как всегда. В её взгляде теперь скользили непонятные мне нотки притворства, легкой задиры, возможно, даже зависти. Это потом, вспоминая события, которые предшествовали всему случившемуся, я начинала разбираться в мелочах, на которые в то время не обращала внимания. А на тот момент… Я просто пила не вкусное (и, скорее всего, прокисшее вино) со своей сестрой, которая уже была изрядно пьяна и слегка на взводе. На любые мои попытки узнать, что именно случилось, она отмахивалась, говоря «всё в порядке», либо просто огрызалась – за последнее время я нередко стала видеть её такой, и это очень сильно задевало меня, ведь не иначе, как я могла стать причиной такого её мрачного поведения. Однако любое мое начало разговора на эту тему Софи тут же обрывала и переводила всё в другую сторону – например, спрашивала у меня про Питера. На тот момент мои отношения с ним перешли на новый уровень – мы стали встречаться всё чаще. И, хотя тогда это было запрещено, на наших тайных встречах мы позволяли себе много лишнего. С ним тогда я познала многое – первую любовь, первый поцелуй, мужскую ласку… До самого главного, правда, тогда ещё не доходило, но и не это было важным. Наши встречи не ограничивались простыми объятиями или бессмысленными поцелуями – мы понимали друг друга, узнавали лучше, делились некоторыми тайными подробностями своей жизни. Например, Пит рассказал мне, что в детстве боялся волков, так как раньше их усадьба находилась рядом с лесом, где каждую ночь громко и отчаянно выли эти псы. А я призналась, что ненавижу темных воронов. Помню, после этого он ещё частенько запугивал меня грозными карканьями и тряпичными куклами, а когда я испуганно визжала, он громко рассмеивался и, каким-то чудом избегая моих кулачков, притягивал к себе и мягко целовал… Мы часто смеялись тогда, помню. Мы веселились, мы жили, и я… Я так любила его. Даже маленькой семнадцатилетней глупышкой, я понимала, что никто и никогда не нравился мне так сильно, как он. Вспоминая это сейчас, мне невольно становится смешно и…грустно. А ведь я рассказывала всё Софи. Делилась с ней переживаниями, думала, что мы с ней лучшие подруги… Не трудно было бы догадаться тогда, что причиной наших внезапно охладевших отношений стал мой начинавшийся роман с Питером. Вот только я, будучи тогда ещё совсем юной и глупой малолеткой, даже не подозревала о том, что Софи также претендует на, казалось бы, принадлежащего только мне юношу. Не знала я также и о том, что наши тайные встречи с ним были тщательно спланированы, волокли за собой легкие оттенки фальши и притворства, и о том, что встречи такие происходили не только со мной. С Софи тоже. Только вот узнала она обо всем раньше, благодаря мне и моим рассказам. И, в отличие от меня же, умело держала свой язык за зубами, пока я трепала ей о впечатлении, которое производил на меня Пит. Врала ли я тогда? Было ли это всего лишь детское притворство? Нет, сомневаюсь. Это была и в правду первая и сильная любовь. Но, как уже я говорила, тогда я была слишком глупой, чтобы осознать важность всего происходящего. А потому, наверное, и не обращала должного внимания на Софи, которая, притворяясь моей лучшей подругой, на самом деле вела свою собственную, двойную игру…
Той ночью Софи ворвалась в дом очень поздно в ужасном состоянии – вся растрепанная, платье порвано, по щекам текут слезы, а лицо вымазано сажей. Перепугались абсолютно все – даже наш отец вдруг вспомнил, что она его дочь и принялся утешать её, находящуюся на грани истерики. Я подбежала к ней и, крепко взяв за руку, пыталась тихо успокоить её, одновременно перебарывая свой собственный страх. В её глазах отражался реальный ужас, а руки…руки были такими горячими, из-за чего мне невольно казалось, что я обжигаюсь об её кожу. Софи всю трясло, и она ещё долгое время не могла успокоиться. Пришла в себя она лишь спустя несколько минут, когда в гостиной собрался весь наш дом с придворным людом и когда служанки принесли ей порядком 3 стакана воды. Её голос постепенно нормализовался, слезы перестали течь, а когда она взглянула на меня… Меня всю передернуло. В её глазах таилась немая тревога, отчаянное желание что-то сказать, мольба о чем-то важном. Она, видимо, хотела меня о чем-то предупредить, но я не понимала в чем дело. А потом, когда Софи едва-едва начала говорить, раскрылась дверь и на пороге появился Одрик Элви…с Питером. Они были также на нервах, но умело скрывали свое душевное состояние. Отец Пита мгновенно подскочил к Софи и дал ей какое-то лекарство, нам же он объяснил, что на неё едва не напал волк и она успела отделаться лишь легкими повреждениями, в то время, как одной из городских девушек (кажется, её звали Сьюзен) повезло куда меньше – её тело нашли разодранным в клочья в пятистах метрах от таверны, где находилась большая часть мужского населения города вместе с Питером и Одриком. Едва услышав девчачий крик, они выбежали на помощь, но успели спасти только Софи. Пока старший Элви рассказывал нам это всё, я внимательно следила за реакцией своей сестры и отмечала для себя некоторые странности в её поведении – она не прервала ни слова из рассказала Одрика, но в её взгляде…таился ужас. Не знаю каким именно образом, но мне передалось её состояние, и я сама начала бояться. Непонятно чего, непонятно зачем – просто я понимала её, а потому и боялась. Однако, едва почувствовав на своем плече легкое прикосновение знакомой руки, я обернулась и увидела ободряющую улыбку Пита. Поначалу я испугалась – он сделал это при всех? Вдруг они поймут? Но юноша, коротко кивнув, снова легко улыбнулся. Он будто говорил: «Верь мне». И да. Я верила…

15 сентября 1466 г.
После того случая прошло почти две недели. Странности в поведении Софи все чаще проявлялись за столом, на улице, да и вообще, при обычном разговоре, однако все мы списывали это на пережитые ей события – ну да, конечно. Она стала вспыльчивой, стала более грозной, начинала беситься из-за мелочей и, что самое главное, уже не скрывала презрительного отношения ко мне по поводу Питера. Мы поссорились с ней буквально за два дня до этого события: в тот вечер я опоздала домой до полуночи, а потому мне пришлось пробираться в свою комнату по лестнице, которую мы с Софи оставляли друг для друга. Этот путь вел в её комнату, а потому я не волновалась насчет того, чтобы удачно проскользнуть в свои покои – все же, мы были сестрами, и давно уже договорились прикрывать друг другу спины. Однако вместо привычной добродушной улыбки сестренки, меня встретил огненный взгляд Софи, переполненный яростью и злобой – она громко ругалась на меня за позволяемое мне распутство и в скором времени обещала все рассказать нашему отцу. Я, конечно же, не была тихой замарашкой, чтобы молчать в тряпочку, не позволяя себе и рта раскрыть, но в ту минуту была искренне шокирована такой переменой в её отношении ко мне. Софи срывалась на крик, говорила, что больше не позволит мне встретиться с Питером, пыталась положить мне на уши какую-то лапшу, про то, что он опасен… Я не слушала её. Гнев и ярость копились в моем маленьком, тогда ещё, тельце, но я всё ещё молчала, пытаясь растолковать поведение своей сестры. Сейчас, вспоминая тот вечер, я, наконец, поняла, что она хотела сказать мне. Поняла, почему так кричала, поняла, почему руки её тряслись… Не от злости, нет. Но на тот момент, будучи, как я уже и говорила, тупой неотесанной соплячкой, я восприняла всё не так, как нужно. Я обвинила её в ревности – в то мгновение передо мной, наконец, раскрылась вся правда о том, что так тщательно пыталась скрывать моя сестра. Я поняла, что все это время она также, как и я, страдала по Питеру, а потому и постоянно пыталась вставить палки мне в колеса. В ту минуту все вдруг встало на свои места, да. Точно! Ведь, как иначе объяснить это «плохое самочувствие Софи и просьбу посидеть с ней ночью», когда я должна была встречаться с Питом? Как иначе объяснить эти вспышки ярости на меня? Она ревновала – и эта ревность постепенно свела её с ума. Какой же дурой я была… Даже стыдно немного. Да и не только из-за этого – все-таки, сделав скидку на мой возраст, можно было бы простить мне такой промах. Стыдно мне сейчас из-за того, что в ту ночь я впервые ударила сестру. Ударила даже не сознательно, а как-то спонтанно, разозленная на её заявления. В тот момент, я собиралась убежать обратно к Питеру, а она попыталась меня остановить. Плохо я поступила? Возможно. Вот только Софи, похоже, вообще ничего не почувствовала. Только закипела от ярости ещё сильнее, чем прежде, а потом… Отпустила. Просто отошла в сторону и больше не сказала ни слова. И этот её поступок говорил красноречивее, чем все прошлые ругательства – он подействовал на меня, как ведро ледяной воды. Я попятилась к ней поначалу… Хотела было извиниться… Но потом передумала. Гордость или обида? Честно, не помню, что тогда руководило мною, однако вместо всего того, что хотела сделать, я просто ушла к себе. И больше мы с ней не разговаривали. До этого момента.
Это произошло накануне моего дня рождения. Вот-вот мне должно было исполниться 18 лет. В тот вечер Питер сделал неожиданное заявление – сказал, что, возможно, скоро наши встречи прекратятся. Сказать, что это было больно слышать, значит ничего не сказать. Ведь все это время я настолько растворялась в своих чувствах к нему, что просто и подумать не могла…об этом. Да, о том самом моменте, когда его родители решили бы найти для него невесту… И далеко не из семьи Элви, что уж там говорить. Помню, я тогда, даже, плакала… Слезы – какая непозволительная для меня роскошь сейчас. А тогда – редкий способ избавиться от боли, которая не так часто накапливалась в моей душе. И Питер видел это. Всячески старался утешить меня, прижимал к себе, клялся, что найдет выход, все исправит, только бы быть со мной, потому что, как он тогда сказал, никого и никогда он не любил так сильно. Я, может быть, многого тогда не понимала (хотя что уж там – точно не понимала), но сейчас, вспоминая его слова, я верю, что они были правдой. Пит сказал, что не ожидал влюбиться в меня – для него, каким-то непонятным образом, это стало неожиданностью. А потому, как он объяснил, это было трудно. Вдвойне трудно. Я не понимала истинный смысл его слов тогда, да и, сказать честно, мне уже все равно. Ведь потом-то поняла, верно? И не это же важно. Важно то, что говорил он правду. А значит мой поступок, на который я решилась потом, был полностью оправдан… Ну, почти. Всё случилось очень быстро. Я снова заплакала, не веря в несправедливость происходящего, не веря в то, что любовь всей моей жизни обречена на такую жуткую гибель. Я зарывалась в его мужественную грудь, ощущая ещё своими человеческими чувствами, как быстро бьется его сердце, и как горяча кожа его рук… А он обнимал. Целовал мои волосы, перебирал тонкие пряди, говорил, что не оставит, что найдет выход… И тогда… Я решилась. Сначала кротко поцеловала его, а потом и вовсе позволила себе нечто большее – использовала ещё мало знакомую мне страсть. Он каким-то чудом без труда понял мои намерения и, крепче прижав к себе, ответил на поцелуй… А потом все понеслось как в тумане – одежды слетели, былая стыдоба мгновенно исчезла, а жар его тела только подогревал мое желание, родившееся ещё в совсем юной девчонке, которая ничего тогда не знала. В тот вечер я подарила ему себя – подарила свое тело, подарила любовь, подарила душу… И даже ничего не потребовала взамен, прекрасно зная, что эта встреча может стать для нас последней. Глупый поступок, в какой-то степени, но… Мне было всё равно….Ведь я до сих пор помню его взгляд, с которым он смотрел на меня тогда… Помню так четко, из-за чего мурашки каждый раз бегут по коже, хотя я, вроде бы, уже ничего не чувствую. Теплого…
Мы попрощались с ним около, по моим меркам, девяти часов вечера. Было уже темно, но дорогу различить ещё можно было. До моего дома оставалось каких-то несчастных несколько десятков метров, поскольку огни из окон были хорошо видны, а потому я не торопилась прибавлять шагу. Наверное, именно это и помогло мне расслышать впоследствии то самое…нечто. Нечто, которое следило за мной из темной стороны густых кустов и, кажется, заметило мое недоумение. Я точно не помню, как именно поняла, что надо быстрее давать деру, но едва эта мысль проскользнула в моей голове… Нечто резко бросилось в мою сторону. Я завизжала и что было сил понеслась к дому, по пути ободрав лицо и руки о ветки деревьев. Сердце колотилось как бешенное, я бежала, бежала… Черт, как же я старалась бежать! Но оно все время меня опережало. Куда бы я не убегала, это существо все время перекрывало мне дорогу, прячась в кустах, а однажды, даже, я успела уловить его очертания – огромный волк, под два метра ростом, с широкой пастью и по-настоящему жуткими клыками… Почему я не умерла от страха в ту минуту, для меня до сих пор остается загадкой. Но надежда на то, что мне удастся выбраться оттуда живой постепенно угасала – ещё бы не угасла, черт возьми! По щекам текли слезы, глотка уже охрипла от крика, а в легких, кажется, не осталось воздуха для быстро бега. И вот, когда я в очередной раз натолкнулась на это существо, которое теперь выходило ко мне навстречу в полный рост, оно неожиданно…начало меняться. Надо было бежать, а я стояла, как вкопанная, завороженная столь чудесным зрелищем – трансформацией чудовища в…мою сестру. Едва этот двухметровый волк окончательно принял образ высокой брюнетки с такими же, как и у меня, глазами и маленькой родинкой на правой щеке, я готова была провалиться на месте от… Всего: шока, удивления, страха, и ещё черт знает скольких эмоций сразу. Это было… Это было сравнимо с… Нет. Пожалуй, даже сейчас я не найду подходящих слов. Я разрывалась – не знала, что мне делать. Звать на помощь, кричать, пытаться ударить её или просто молчать? А может, нужно было притвориться, что упала в обморок? В любом случае, сейчас это уже не важно. Важно лишь то, что сказала мне Софи потом… А сказала она многое. И это, конечно же, изменило всё….

16 сентября 1466 г.
Это началось с того самого момента, как в наш город переехала семья Элви: отец семейства Одрик с молодой женой Эйвеной, юным сыном Питером и дочерью Лаурой. До рассказа Софи я и понятия не имела почему родители Элви выглядели настолько молодо, а эта самая Лаура частенько бегала, как хвостик, за своим братом, однако после её слов многое начало вставать на свои места. Все те странности, на которые я, будучи глупенькой человеческой девушкой, не обращала внимания, вдруг стали такими ясными и заметными, отчего я невольно почувствовала себя наивной глупышкой – сказать, что мне было стыдно, значит, ничего не сказать. Но… Обо всем по порядку.
Мы просидели с ней там почти два часа – и все это время она пыталась убедить меня в правдивости своих слов, кое-где приводя даже наглядные примеры, чтобы я окончательно поверила в реальность происходящего, а не принялась кричать на неё, как на сумасшедшую. Честно, поначалу я так и хотела сделать, однако после всего увиденного…до этого момента – желание резко отпало. Софи рассказала мне о ликанах. О войне, о вампирах, о том, что Элви на самом деле являлись оборотнями (да, да – этими самыми мохнатыми верзилами, которые могли принимать человеческий облик), и что все они носили гордое звание «бессмертных». Конечно, объяснять мне о том, что и сама она стала такой же, не стоило – я все видела, но сначала не могла понять – была ли моя сестра таковой от рождения или же…как-то превратилась? Софи, прочитав мои мысли (да, она рассказала мне об этой странной способности ликанов, благодаря чему в мою мозаику догадок добавился ещё один кусочек), нашла ответ и на этот вопрос. В ту самую ночь, когда при ней якобы растерзали Сьюзен, а она «чудом» выжила, моя сестра на самом деле…была обращена. В ликана. Обращена насильно, а потому и перепугалась всей той новой информации, которая скатилась на её ещё совсем не окрепший после стресса ум. Обратила её Лаура – как оказалось, четверка ликанов активно начинала свои «обращения» по всей территории города, выбирая для себя самых «лучших». В их числе, как я уже поняла, оказалась и Софи. Однако она оказалась на удивление бойкой новообращенной и, убежав от родительницы, попыталась скрыться, а заодно и самостоятельно разобраться во всем происходящем. Правда, разобраться у неё толком не получилось, но со своей сущностью она более-менее что-то поняла – раскромсав Сьюзен на мелкие кусочки в порыве непонятного тогда ей ощущения опасности и огромнейшей волы ярости. Позже, как мне уже было известно, Софи вернулась домой, а Одрик и Питер нашли её и всё объяснили. Моя сестра не стала говорить, как именно она поначалу восприняла всю ту новую информацию, которая свалилась на её плечи, однако я итак поняла её – поняла, поскольку в данную минуту находилась на её же месте, за исключением, разве что, того момента, что я не убивала никаких девушек. После этого рассказа мы с ней, конечно же, помирились – былые ссоры, якобы из-за Питера, теперь казались такой глупостью. Софи открыла мне глаза на ещё один маленький секрет – оказывается, ей и впрямь нравился Пит, но не так сильно, как мне, и не так долго. После обращения и «лучшего» знакомства с семьей Элви он стал ей, скорее, братом, нежели потенциальным любовником. И, кстати… Про меня она тоже узнала. Вернее, про то, что я сегодня сделала… Прочитала ли мысли, или, быть может, как-то сама догадалась – я не знаю. Но мне было очень стыдно. Стыдно смотреть в её глаза и видеть в них…это. Я никогда не была ангельской девушкой, но принципы чести и законы морали, конечно же, были мне знакомы. И, чего уж таить, на протяжении всей своей жизни я без устали следовала им (не всем, но многим). Такой мой поступок, конечно же, понижал меня в глазах сестры, однако она не спешила меня осуждать – ведь искренне любила, как и я её. Она пообещала, что не сообщит нашей семье и будет тщательно это скрывать – всё же, на репутации Бартли мой поступок сыграл огромную роль, а отец, если бы узнал, скорее всего, выгнал бы меня… И, возможно, я бы со спокойствием отнеслась ко всей этой ситуации и поверила бы, что моя сестра искренне разделяет мои чувства и понимает, как именно я люблю Пита, если бы не то, что она рассказала мне потом… Оказалось, что Питер уже давно был женат. Нет, не в буквальном смысле – у него просто была возлюбленная. И ею оказалась Лаура. Едва последние слова слетели с уст сестры, я мгновенно поймала себя на мысли, что крепко задержала дыхание и только сейчас выдохнула… Лучше бы я этого не делала. Поскольку в ту же самую минуту в мой шокированный рассудок начали постепенно попадать все новые и новые мысли, которые медленно расставляли все по местам, заставляя мое сердце с каждым мгновением сильнее сжиматься от боли и непонятной мне колющей ревности… В моей голове невольно вспыхнули воспоминания о сегодняшнем вечере и… Я заплакала. Второй раз за этот день. Софи понимала, что сделала мне больно своими словами, но я никоим образом её не винила, поскольку помнила, что ещё с детства мы обещали говорить друг другу правду… Всегда…. Я плакала, заливалась слезами, вспоминая все наши встречи с Питером, сегодняшний вечер, его поцелуи, мою напрасную жертву и… Не могла поверить. Просто не могла поверить, что он был настолько великолепным актером! За что?! – хотелось мне крикнуть тогда, но я не могла, поскольку плакала так сильно, из-за чего, кажется, вовремя даже не успевала набрать в легкие больше воздуха. Софи прижимала меня к себе, успокаивала, говоря, что все это время пыталась уберечь меня. Она хотела рассказать, но боялась сделать больно, зная итак, что я ей не поверю, а сейчас винила себя за то, что открыла мне глаза, когда стало уже слишком поздно… Она услышала в мыслях мой вопрос и, черт возьми, также нашла на него ответ! Оказалось, семья Элви приехала в нашу деревню со специальной целью – обратить как можно больше жителей в ликанов, чтобы пополнить опустевшие ряды Рокланда новыми воинами. Для этого-то они и заводили новые знакомства, чтобы выяснить, кто из них (из нас) достоин такого ценного подарка, как бессмертие. Так уж получилось, что Питеру «достались» мы обе. Правда, позже Лаура «забрала» Софи себе, объяснив это тем, что моя сестра стала слишком догадливой, а меня планировали обратить…сегодня. Вот только Софи отговорила Питера от этого шага, объяснив это тем, что хочет дать мне выбор… Так и подошел к логическому окончанию наш долгий разговор – Софи потребовала от меня ответа. Хотела ли я стать ликаном? Этим монстром, который убивает людей и ломает их судьбы? Сквозь бешеный поток слез проскользнула грустная усмешка – у Пита это получилось просто замечательно. Софи уговорила его не забирать мою душу, однако взамен он взял самое дорогое – мою честь. Хотела ли я мести? Нет. Я любила его. Искренне. Даже тогда, когда мое сердце разбивалось на куски, я продолжала любить его. В моей слабенькой, хиленькой душонке тогда ещё не было места для ненависти (аж смешно). Тогда чего я хотела? Я не знаю… До сих пор не могу вспомнить, что руководило мной на тот момент. Возможно, то было раненное сердце, которое требовало излечиться от боли? Или же мне прельстила та самая сила, о которой так храбро рассказывала Софи? Я не помню. Однако, спустя несколько долгих минут нескончаемых раздумий, я все же набралась храбрости и сказала…. «Да»…
…Помню, как Софи обратилась в истинный вид – шерсть её волчицы отливала ярким каштановым мехом… Помню, как расширились мои глаза от бешеного страха и предвкушения резкой боли… Помню, как ощущала разрываемую плоть на моем плече и как кричала… Помню, что текли слезы – наверное, вместе с ними выходили остатки моей разбитой человеческой души… А ещё помню агонию – жесткую, беспощадную… Но такую приятную…

24 сентября 1466 г.
Это был первый день, когда я выбралась в свет в своей новой ипостаси. Почти половину той ночи я промучилась в адской боли, изнывая сначала от перевоплощения, потом от дикой ярости (даже бешенства), а позже и вовсе от голода и страсти разорвать чье-нибудь горло. Софи пыталась взять ситуацию под контроль, но всё чаще и чаще у неё это не выходило, поскольку я постоянно брыкалась и, чего уж там, давала своей сестренке отпор. Новый мир запахов, звуков, цветов и всего прочего, чего я раньше не ощущался, открылся тогда передо мной так внезапно, из-за чего я, наверное, теряла самообладание гораздо сильнее. В ту ночь я впервые приняла истинный облик… Это удовольствие не было сравнимо ни с чем! Конечно, когда переламывались мои кости и увеличивался организм, было несказанно больно (в первый раз было до жути больно), но потрясающая эйфория, которую я испытала сразу после окончания превращения, того стоила, определенно. Именно тогда я впервые и попробовала на вкус сырое мясо…с кровью. Подумать только, эта дикость даже не внушала мне никакого отвращения. Даже наоборот, я страстно желала разодрать то несчастное тельце полностью и без остатка. Стала ли я животным? Возможно.
Ровно неделю я не выбиралась из дома, находясь либо под строжайшим наблюдением Софи (в первые дни), либо просто не имея желания самой появляться на каких-либо мероприятиях. Мои эмоции всё ещё бурлили диким кипятком и, случалось, при чем неоднократно, я позволяла резкому порыву злости срываться на своих родных, особенно на Александре (меня дико раздражала эта выскочка). В наш дом нередко наведывались гости, и да, Пит также был среди них… Ох, как же трудно мне было тогда. Софи ведь до сих пор не рассказывала Элви о моем обращении, хотя часто виделась с ними. Уж не знаю, как она меня покрывала, но я попросила её не делать этого – хотелось представиться самой. Проявление упрямства? Гордости? Или желание доказать что-то человеку, который разбил мне сердце? Скорее всего. Да, именно тогда начали проявляться первые задатки меня прежней. Но то был лишь маленький зародыш. И, что самое странное, в тот момент я действительно была не в себе – то часами могла реветь в подушку, то становилась злобной стервой, которая злилась по любому поводу. В прочем, стерва – не подходящая характеристика для меня на тот момент. Я просто бесилась, выходила из себя. Наверное, то были последствия обращения, но не суть как важно. Питер часто приходил к нам, требовал со мной встречи, но обитатели дома и прислуга (по моей личной просьбе) не пропускали его. Я слышала его возмущения с верхнего этажа. Слышала, как он меня звал, как выходил из себя, как готов был разорвать на мелкие кусочки наших служанок, только бы пробиться наверх… Ко мне. Но Софи его останавливала. А я молчала, нервно сворачиваясь клубком на кровати и прислушиваясь к разговорам внизу. Я так и не решилась выйти. До сегодняшнего момента, конечно же.
Свадьба Доры и графа Брэдгауэра. Его поместье, несомненно, было великолепным, но до такой степени напичкано всякими излишними богатствами, из-за чего невольно возникали ассоциации, будто бы мы находились в каком-то блестящем муравейнике. Людей было много – почти весь наш город собрался здесь. Хотя, о чем это я? Людей? Нет. Многие из них уже были обращены в ликанов, а некоторые просто отсутствовали – видимо, пошли на ужин новообращенным. Я не жалела их, не сочувствовала их семьям. Ведь теперь это стало моей сущностью, верно? Да и горячий нрав не позволял мне проявлять слабые эмоции. И, почему-то, именно тогда я всерьез поверила, что больше никогда не буду чувствовать боль. В который раз повторюсь, что была мелкой тупой дурочкой. А после обращения поумнела лишь на граммульку. И, соглашусь, многие новообращенные, возможно, были в этом похожи со мной, да и не только этим. Внешность. Она слегка изменилась. Стала более привлекательной, более харизматичной, грациозной, величественной. Из наивной девчонки я начала превращаться в женственную и довольно привлекательную особу – от скромности и стеснительности не осталось и следа, я стала более открытой, изящней, да и, что уж там, вкусы немного поменялись, да. Была ли вызвана эта перемена моим совершеннолетием? Обращением? Или…становлением женщиной? Возможно, что всё вместе. Я так и не разобрала. Но выйти в свет в новом образе мне очень даже понравилось – если раньше всё внимание привлекала Софи, то теперь на первый план начала вырисовываться и младшая Бартли. Многие хотели поговорить со мной. И он, несомненно, был среди них.
Софи легко толкнула меня плечом, украдкой поглядывая назад – не было сомнений, что там шел Питер. Вернее, не он один. Вся семья Элви выказала честь посетить наше празднество. Многие встречали их восхищенными взглядами, некоторые не скрывали поклонов, а кто-то просто стремился подойти к ним поближе. Ну конечно – новообращенные как щенки пытались гоняться за своими родителями. И всё бы ничего, возможно, если бы я не ощущала…его запах. Какой-то свой, особенный, и, черт возьми, до невыносимости приятный. Похоже, он также меня заметил, поскольку его шаги теперь было лучше слышно, и двигался он, несомненно, в нашу сторону. А потом легкое прикосновение Софи, и…повернувшись к гостю, я склонилась перед ним в легком реверансе, нацепив на лицо маску непроницаемого спокойствия, после чего, позволив ему поцеловать свою руку в знак приветствия, мило улыбнулась. Мы так хорошо играли в тот вечер! Пит смотрел на меня, не в силах вымолвить и слова, а я… Просто улыбалась. Улыбалась, не смотря на разрывающую боль внутри от эмоций, переполнявших всю мою сущность, от его вида, от его близости, от горечи его поступка, от всего, что накопилось в моей душе после того злосчастного вечера. Я смотрела и видела в его неприступной серьезности едва заметные искорки удивления и…какого-то непонятного мне восхищения. Однако в глазах, в этих прекрасных голубых глаз я просто тонула: в них отражался огромный вихрь эмоций, начиная от явного шока и заканчивая легким проявлением тоски… Показалось ли мне? Тогда я думала, что да, определенно. Отражалось ли это чувство в моем собственном взгляде? Скорее всего. Только вот отражалось там не только это – строгая решимость, легкое лукавство, маленькая хитрость. Именно эту перемену заметили во мне Элви, которые к тому моменту уже не постеснялись подойти ко мне и, достойно поприветствовав, принять в свою «компанию». Софи улыбалась – она была искренне рада за меня, поскольку я давала понять ей всем своим видом, что со мной всё в порядке и инцидент с Питером я спокойно пережила. Мы радовались. Только вот я, глядя на лицо своего возлюбленного (да, я всё ещё любила его), не могла убедить себя саму во всем этом окончательно. Да и он это видел. Не выпуская из своей руки ладонь Лауры, он смотрел на меня, будто бы стараясь прочитать мои мысли, а, быть может, передать мне что-то важное. Хотел сказать, что он сожалеет? Сказать что-то иное? Что-то, что могло бы изменить разыгравшуюся ситуацию? Я не знаю. Но мне было больно и, честно, я старалась убить в себе это паршивое чувство использованности – мне казалось, что я до сих пор грязна, опорочена, и ношу в себе какой-то непонятный грех. А от его взглядов становилось ещё хуже. Что я могла сделать? На тот момент я не обладала столь непревзойденной актерской игрой, которой обладаю сейчас, а потому не могла скрыть многие истинные чувства, хотя я искренне старалась это делать. И, наверное, именно поэтому, когда во время парного танца моя рука вдруг оказалась перехвачена его ладонью, я… Затаила дыхание. Невольно, конечно же. Я побоялась шелохнуться – хотелось убежать, скрыться, выкинуть из головы все проклятые мысли. Его близость, несомненно, была приятна мне, но от этого становилось ещё противнее – он поступил со мной жестоко, а я до сих пор млела от его прикосновений. На Питера я старалась не смотреть, а потому, наверное, и не заметила в его глазах отражение собственных эмоций, приправленных, разве что, легким стыдом. Мы сделали плавный поворот в такт музыке, и в следующее мгновение я вдруг оказалась тесно прижата к его телу, на этот раз лишенная всяческой возможности вырваться или избежать его взгляда. Так и получилось… это. Он пытался что-то сказать мне, но уши ликанов повсюду несказанно мешали нашему намеревавшемуся «конфиденциальному» разговору. А потому, воспользовавшись переполохом в центре зала, отвлекавшем всё внимание, Питер вдруг грубо схватил меня за руку, предостерегая всяческие возможности вырваться, и, уведя нас в небольшую комнату, являвшуюся, скорее всего, подобием прачечной, начал говорить. Он рассказал мне всё – начиная от того момента, как только приехал в город и заканчивая сегодняшней встречей. Сказать, что юноша был шокирован моим перевоплощением, это значит ничего не сказать. Его одолевал шок, беспокойство, смятение, но больше всего ему становилось стыдно от того, что я узнала правду не из его уст. Я внимательно его слушала, боясь перебить или, возможно, не решившаяся нарушить приятный звук его голоса, однако так и не понимала – почему он говорит это мне? Зачем? Какой смысл? Я итак всё знаю и уже смирилась. У меня не было никакого желания видеться с ним, поскольку это причиняло огромную боль. Однако Питер объяснил… Объяснил, что когда начал встречаться со мной, в его план первоначально входило именно легкое соблазнение и последующее обращение. И, надо сказать, всё успешно шло по намеченному пути, до тех пор, пока он сам не влюбился в меня. В человека. Я слушала его и отчаянно старалась делать вид, что не верю. Разум не хотел принимать эту правду, но сердце… Сердце не слушалось. Оно тянулось навстречу ему, верило всей душой каждому его слову, заставляя меня идти на поводу своих собственных чувств. Питер сказал, что Лаура была его супругой ещё задолго до их приезда в наш город и что он никогда её не любил – того требовали родители. Были ли они официально женаты? Нет. В бессмертном мире никто не жениться. А потом… Питер вдруг мягко охватил мое лицо своими ладонями и, прошептав что-то, чего я не расслышала, поклялся в любви ко мне. Объяснил, что теперь, когда я стала ликаном, мы можем быть вместе – как хотим, когда захотим и всегда. Я по-прежнему старалась не верить, но, надо сказать, мое самообладание начало рушиться. А потому, наверное, я и не сильно-то и сопротивлялась, когда он резко сократил расстояние между нашими лицами и, сначала легко пройдясь своими губами по моим, вдруг страстно и настойчиво поцеловал… Поцеловал теперь, как равную. Так, как целуют только любимых…

14 мая 1469 г.
Три года. Эти жалкие, ничтожные, и, казалось бы, совсем не значимые три года пролетели так незаметно, так мучительно быстро, отчего мне поневоле становится тоскливо и как-то…гадко. Я частенько прокручивала в голове воспоминания о том времени, иногда часами пытаясь уснуть таким способом, а иногда просто, в какой-то момент выпадая из реальности, окуналась в пучину воспоминаний на каких-то пару или тройку минут. Сейчас, вспоминая то время, я могла бы с уверенность сказать, что эти три года были моей настоящей и, пускай не такой долгой, но жизнью. Жизнью, а не существованием, которое я веду вот уже почти 500 лет. Больше/меньше – какая разница? Я больше не считаю прожитые мною года. Прожитые… Аж смешно. С какого момента началась та самая точка отсчета, разделившая мое бытие на две половины – жизнь и, фактически, смерть? С этого самого дня, да. День, который я, к несчастью, а может быть и, наоборот, никогда не забуду…
Всё началось достаточно обыденно и, как всегда, до жути скучно. К тому времени я стала официальной супругой Питера, а Софи, которая переехала в наше поместье вместе со мной начала также носить фамилию Элви. Больше половины нашего города были обращены в ликанов, а потому, конечно же, проблем и недопониманий у жителей, в основном, не возникало. За исключением лишь редких случаев, чьи голоса, несомненно, услышаны никем не были – да и вякали они, сказать честно, не так уж и громко. Лаура поначалу была сильно зла на меня, пыталась строить всяческие козни, но в конец смирилась с выбором Пита и, что уж говорить, за эти три года мы почти подружились – все-таки жили под одной крышей и считались семьей. Кстати, про семью. Поместье Бартли к тому времени полностью развалилось – мой отец разорился и, в одной из ночей, когда он уснул у горевшего камина с бутылкой очередного алкогольного напитка, превратился в прах вместе со всем нашим старым домом. Жалела ли я его? Сказать честно, не особо. Однако осознание того факта, что он все-таки был моим отцом, подарил мне жизнь и, чего уж там, обеспечил чудной молодостью задевало мои чувства достаточно сильно. На момент пожара, благо дело, дом почти опустел – за исключением лишь пары слуг, которые, если не ошибаюсь, спаслись. Мои братья и сестры были также обращены в ликанов и создали свои собственные семьи, а некоторые, также, как и Софи, присоединились к чете Элви, став частью нашего маленького, но очень крепкого и дружного, общества, если можно так сказать. Дора и граф Брэдгауэр уехали из страны и, сказать честно, я ничего о них не слышала (за всё это время, да). Эндрю не стал менять фамилию, но периодически ночевал в нашем поместье, и, если мне не изменяет память, поглядывал на Лауру, которая, конечно же, была рада знакам внимания со стороны симпатичного молодого ликана. Про остальных я мало чего помню, поскольку видела их редко, но наша жизнь шла своим обычным и повседневным чередом – никаких войн, никаких проблем, никаких ссор (почти). Единственный минус заключался в нашем с Софи страстном желании когда-нибудь увидеться с настоящим вампиром. К тому времени мы, конечно же, были уже наслышаны про войну и про то, что половина города была обращена специально для пополнения численности ликанов, которые, похоже, проигрывали кровососам по всем параметрам. Помимо этого Одрик и Эйвена сообщили нам, что на данный момент шло массовое истребление всего нашего вида, а потому все мы, ликаны этого городка, должны были хранить строжайшую тайну о нашем существовании, если хотели жить спокойной жизнью. Из всей семьи Элви только им твоим удалось побывать в настоящем сражении, а потому, когда они рассказывали о вампирах, я действительно верила их словам и, чего уж там, заворожено слушала любые истории про жизнь вне этих стен. Была ли я глупа? Ещё как. Хотела ли я вырваться? Нет, конечно же. Я не хотела рисковать своей жизнью или жизнью кого-то из близких, оказавшись на войне. У меня была семья, был любимый супруг, богатство, достаток – у меня было всё. Только вот, наверное, именно по своей наивной глупости, когда мы в очередной раз оказались в городе, я допустила этот промах…
Это случилось вечером 14 мая 1469 года. Система управления и охраны города была полностью централизована, а потому, если кому-то из вампиров удавалось что-то разнюхать про нас, ликаны со всех точек нападали на несчастных кровососов, не оставляя от них даже следов, чтобы те не привели сюда других. Мы могли без труда отбить атаки десятка, может быть, двадцати вампиров (по примерным расчетам, поскольку обычно нам приходилось сталкиваться лишь с пятеркой, а может даже с тройкой этих тварей), но если бы кто-то улизнул из наших лап и привел за собой бы армию… Иными словами, нам всем была бы крышка – вампиры всегда брали численностью и ловкостью. Наша грубая сила лишь увеличивает максимальный урон в бою против этих летучих мышек – ну, как объяснил мне Одрик. А потому-то мы всячески старались не допустить побега кровососов из наших стен – для этого у Элви была специальная армия из опытных, в ином случае, сильных ликанов, в число которых я, конечно же, не входила. Но зато входила Софи, за которой я, по глупости своей, в тот вечер увязалась в город. Не помню точно, как все началось. Мы сидели в таверне, кто-то закричал, начался переполох… На улице что-то творилось – это стало ясно точно, судя по характерным звукам. Мы с Софи мгновенно выскочили наружу, забыв даже про недопитое вино – обычно, оно добавляло уверенности в своих действиях, и, едва оказавшись в центре событий, поняли – вампиры пробрались в город. Как сообщалось, по слухам, их было примерно около десятка – не малая цифра, конечно же. Сестра тут же отправила меня домой, выкрикивая что-то по поводу того, чтобы я предупредила остальных и, убедившись, что я не начну препираться (а я и впрямь не начала), отправилась к остальным. Я же, как и положено, ринулась в сторону дома, вот только, ах незадача, по пути нарвалась на вампира, который удирал в сторону леса… По близости не было ни одного ликана, а потому я, не долго думая, направилась вслед за ним – нельзя было его упустить, нет. Похоже, малыш был ещё совсем юн, поскольку выглядел не слишком взрослым, но со мной он дрался уверено – даже моя сила особой роли тогда не сыграла. Я боялась, я слишком нервничала, поскольку этот синий свет в глазах моего противника постоянно меня отвлекал, а в голове в этот момент всплывали фразы Одрика «Они будут убивать нас. Всегда. Это в их крови. Если вы столкнулись с ними – не мешкайте. Убивайте» Я старалась. Я и впрямь старалась, но у меня тогда не было никакого опыта, да и боевой запал подкачивал… А потому, наверное, когда кровосос полоснул по моему телу стальным мечом я, ощутив резкий прилив воли, вдруг поняла, что в эту минуту, кажется, и впрямь могу умереть – на самом деле, в правду. Ведь такого не могло быть, верно? Я предприняла ещё одну неудачную попытку, но все оказалось тщетным – слишком слаба я была и ничтожна. Но Софи, которая к этому моменту, видимо, не поверившая мне на слово, нашла нас по звукам и расправилась с кровососом в два счета. Тот урок я навсегда запомнила, как самый первый и неудачный, к тому же гордость моя в тот момент, конечно же, пошатнулась – пришлось слегка опереться на сестру, чтобы доковылять до дома и дождаться, когда рана регенерирует. Мы успешно дошли, да. И всю дорогу Софи вдохновляла меня рассказами о том, как ликаны города успешно ликвидировали всех кровососов. Я улыбалась, но так и не находила себе покоя. Почему? Может быть, потому что провалила свою проверку? Но нет… Сопение. Этот слабый, но отчего-то ясно ощущаемый мною звук раздавался откуда-то сзади, когда мы только уходили от места моей якобы драки. Сопение или чье-то полумертвое дыхание… Я не знаю. Софи этого не слышала, поскольку была слишком увлечена рассказом… А я слышала… И не обратила внимания. Не вернулась… Хотя надо было. Надо было, но я была слишком наивна, слишком глупа, чтобы понимать всю важность происходящей ситуации. Что я сделала тогда? Совершила ошибку. Роковую ошибку своей жизни. Именно тогда я, сама того не понимая, подписала своей семье смертный приговор…

16 мая 1469 г.
Часто я просыпаюсь посреди светлого дня от кошмаров, в которых моя семья, моя любимая и самая дорогая, близкая семья, погибает у меня на глазах. Часто именно поэтому я потом заворачиваюсь под одеяло, всё ещё чувствуя усталость, но не решающая закрывать глаза, чтобы не дай Бог не вернуться в тот кошмар. Это происходит часто – почти каждую ночь. И, что хуже всего, все мои кошмары реальны. Реальны как никогда, ведь это не просто игра воображения, которая происходит от переутомления – это воспоминания. Реальные воспоминания, с каждым днем, с каждым годом всё более и более искажающиеся в моем сознании до беспредельного уровня, грозящиеся, в конце концов, опять превратиться в реальность… Почему так? Потому, что я до сих пор помню ту ночь в мельчайших подробностях: начиная с того момента, как в дом ворвалась прислуга, запыхавшаяся от бега, и заканчивая…всем. Я могу описать здесь любую деталь того злосчастного вечера, поскольку в моей голове и по сей день сохранились все те картины и образы из прошлого, волочащиеся за мной на протяжении многих лет и столетий. Могу ли я назвать это жизнью? Вряд ли. Да и не имею права… Зачем я пишу это здесь? Прежде чем решиться завести, все-таки, дневник, я тысячу раз подумала перед этим – зачем мне это нужно? Зачем я напишу это сюда? Чтобы окончательно закрепить свой главный страх на страницах бумаги, которая пройдет со мной через многие года, лишая меня последней возможности вырваться из своего кошмара? Или же я просто сама не хочу забывать всего того, что случилось тогда? Я не могу с уверенностью ответить на этот вопрос, поскольку склоняюсь к разным вариантам ответа. Хотя, сказать честно, я вообще никуда не склоняюсь – мне просто плевать. Но я всё же решилась написать это сюда, верно? Верно. Однако… Да. Я помню каждую деталь, но я не запишу их сюда все. Банальный страх, стыд, боязнь чего-то иного, либо просто лень и слабая грамматика – не так важно. Важно лишь то, что я помню… А помню я многое…
Помню, как открылась дверь, когда Дорота залетела в гостиную с переполненным лицом слезами, бешено колотящимся сердцем и трясущимися руками. Помню, как паника медленно начала окутывать своими щупальцами наш дом, в то время, как я, резко заключенная в крепкие объятия Пита, сначала просто не могла поверить в услышанное – в городе вампиры. Армия вампиров. И они пришли сюда уже отнюдь не просто обстановку разведать, нет – они пришли сюда, чтобы убить нас. Всех нас. Помню, как крики с улицы заполнили всё мое сознание, как не могла я сосредоточиться на чем-то ином, как терялась, как боялась, и до сих пор, отчего-то, не верила в реальность происходящего – ведь это казалось абсурдом, да? Неужели и впрямь то, что творилось на улице…являлось войной? Не войной, как подсказало мне что-то потом, а истреблением… Война закончилась. Наша раса проиграла. Теперь вампиры «заметали» следы. И делали они это, конечно же, очень умело, поскольку большая часть из них была достаточно сильно и крепко подготовлена – чего только стоили их серебряные стрелы, мечи, копья и даже банальные ножи… Помню, как мы убежали, прихватив с собой парочку якобы нужных вещей и кучу оружия на случай нападения кровососов. Помню, как Одрик отправил всех нас (меня, Питера, Софи, Лауру, Эйвену и ещё нескольких слуг) в подвал дома, дав четкое распоряжение для Пита, по которому он обязался защищать нас и использовать, если надо, в ход всё, что может помочь, но главное – не возвращаться за ним. Помню, как мы бежали в подземном проходе, слыша крики, ропот, плач и брызги крови снаружи. Помню, как бешено колотилось мое сердце, а рука, крепко сжимаемая ладонью Питера, изрядно вспотела от напряжения – я так боялась! Мне казалось, что в любую минуту перед нами выскочит вампир и выстрелит в нас серебряными стрелами: клянусь, я, буквально, ощущала на себе жгучее прикосновение серебра (до этого я дотронулась до него всего один раз и то, случайно). Позади себя я слышала тихие всхлипы молодой дочери нашей служанки, а вместе с ним и убаюкивающий тон её матери, которая старалась вместе с тем принести покой и в наши сердца – ох, если бы мне это только помогало. Я была так напугана, я чувствовала что вот-то и всё – наступит конец! Напряжение накалялось, по моему телу без устали блуждали мурашки, а мы все шли, шли, останавливаясь лишь для того, чтобы на короткое мгновение прислушаться. Мои мысли бились в бешеном ритме, я не успевала хвататься ни за одну из них, однако, как я и поняла, всех нас, до этого мало осведомленных, беспокоил только один вопрос – как вампиры узнали о нас? Ведь прошлой ночью все, абсолютно все кровососы были перебиты… И тут я замялась. В памяти как будто появилось прозрение о вчерашнем вечере, когда мы с Софи удалялись домой, когда я, не придав значения тому сопению за спиной, просто ушла, не соизволив даже вернуться и проверить… Комок встал в горле, а ноги будто бы превратились в ватные, поскольку я на какое-то мгновение чуть не потеряла равновесие и не упала – у меня, кажется, даже голова закружилась. Это я всех предала тогда. Да. Я обрекла нас на гибель – мысль эта пришла слишком неожиданно и спонтанно, чтобы я четко сосредоточилась на ней, поскольку в следующее мгновение все мои чувства и эмоции пробило новое ощущение – надежда. Я как никогда желала её, надеялась, что мы выберемся отсюда живыми, хотела поверить в чудо… Боже, да тогда я искренне в него верила и молила богов об этой маленькой милостыни – только бы нам сохранили жизни! Пожалуйста! Я ведь не требовала слишком многого! Если Бог есть… Черт… Да. Именно в ту ночь я и убедилась, что Бога нет. Ну или он есть, вот только от меня уже давно отвернулся. И правильно сделал, вероятно, ведь ответственность за содеянное лежала только на мне – я предала всех. Я по своей глупости обрекла всех на гибель. Теперь мне ничего не оставалось, как просто…ждать. Ждать конца и надеяться на чудо…

Мы выбрались наружу через какой-то дом на окраине леса - похоже, это была чья-то хижина. Хозяев дома не было, о чем говорила мертвая тишина, перебиваемая лишь дальними криками из города, которые доносились даже сюда, и маленькое пламя почти потухших свечек, расставленных по всем комнатам. Питер объяснил, что осталось совсем чуть-чуть – если мы удачно пересечем границу городка через лес, нам уже ничего не будет угрожать. Мы сможем выбраться. Помню, как зачарованно смотрела на него сквозь едва-едва проступившую пелену слез, до сих пор не веря, что скоро все может кончиться, и в то же время отчаянно надеясь на спасение. Он и сам боялся, я видела, но по-настоящему достойно маскировал свой страх, пряча его под непроницаемой маской серьезности и величия. Я восхищалась им, что уж говорить. И восхищалась Софи, которая держалась по-настоящему мужественно – она не позволила ни единой слезинке промелькнуть на своем лице и, кажется, в любую минуту готова была ринуться в бой. Но, несомненно, она также боялась. Если боялась я и даже Питер, то она точно… Помню, как мы выдвинулись – свечи в доме специально не стали тушить, чтобы не привлекать излишнее внимание врагов, которые могли быть поблизости. Помню, как надежда в моем сердце начала разгораться, постепенно превращаясь в искреннюю веру, ведь мы прошли уже почти половину пути в относительной безопасности и, похоже, скоро уже должны были выбраться. Помню, как крепко держалась за руку Питера, боясь её отпустить… А потом… Помню, как услышала едва-едва заметный взмах массивных крыльев, рассекаемых воздух, уже, очевидно, замеченных всеми остальными. Помню, как вампиры начали что-то кричали друг другу, постепенно из троицы несчастных кровососов превращаясь в целую тучу летучих мышей. Помню, как послышались визги за спиной, как ноги мои невольно начали набирать скорость в тот момент, когда Пит буквально потащил меня за собой, наверное, всё ещё надеясь улизнуть. Помню, как позади раздался хриплый звук отрубаемой головы, а затем послышалось что-то шипящее – видимо, меч был серебряный. Помню, как мы еле-еле добрались до какого-то дома, в который Питер немедленно меня поволок, намереваясь, скорее всего, вновь отправить в подвал. Из пятнадцати ликанов, которые изначально были среди нас, теперь осталось только восемь – члены моей семьи и ещё пара слуг. Остальные, вероятно, погибли ещё там. Почему мы бежали? Почему не собирались сдаваться? О да, я видела боевую решимость в глазах своего супруга и сестры. Да и не только в них – все хотели драться. Пускай во мне это ещё было слабо развито, но горячая натура не позволяла просто так смотреть на гибель своего народа. Почему?! Потому что вампиров было больше. Клянусь, я никогда не видела стольких кровососов сразу – если не ошибаюсь, то двадцать там точно было. Некоторых, конечно же, все-таки удалось убить – смерти ликанов, оставшихся в лесу не прошли даром. Но этого было мало. Мы прекрасно знали, что не справимся. Нам нужно было бежать – бежать без оглядки, без остановок, стирая ноги в кровь, но бежать… Как можно быстрее. И да – мы бежали. Но этого оказалось мало – вампиры появились в доме. Послышался звук разбитого стекла, когда кровососы ворвались в хижину. Снова крики, заполнившие мой слух, снова вопли, шипение, смех, плач, убийства… Помню, как Питер, вопреки всем моим уговорам и попыткам к действию, с силой закинул меня и ещё нескольких молодых ликанш в подвал, плотно закрыв нас. Помню, как билась в истерике, как пыталась открыть этот чертовый люк, прекрасно понимая, что в эту самую минуту моих родных убивали там, всего в нескольких метрах надо мной. Помню, как срывалась моя глотка на отчаянный крик, сопровождаемая истеричными воплями за спиной от девочек, чьи матери, похоже, также полегли от руки вампиров. Помню, как чье-то тело упало на пол, перекрывая теперь любую возможность выбраться – сквозь щелочку я смогла увидеть того, кто именно преградил своей смертью мне выход. Помню, как резко замерла. Замерла на какой-то момент, после чего сама же ужаснулась от истошного вопля, вырвавшегося из моей глотки, и последовавшего за ним потока слез, ведь убитой была Эйвена! Я во время закрыла свой рот рукой, отчаянно вцепившись зубами в собственную ладонь, чтобы не дай Бог не привлечь внимание кровососов – иначе из-за моей ошибки погибнут ещё и другие. Эйвена была как матерью для меня, она многому меня научила, она была дорогим мне человеком и… Она была мертва. До этого момента, не верившая в реальность происходящего, теперь я окончательно убедилась, что всё это – правда. Все эти смерти, жизнь Эйвены, их боль, их мучения – всё это было моей виной… Я искренне пыталась справиться с истерикой, но не могла. Не могла, потому что впервые потеряла близкого, по-настоящему дорогого мне человека. И что ещё хуже – труп этого человека был прямо надо мной, словно это был какой-то знак, означающий, что именно я виновата во всем, и Эйвена, теперь уже покойная, знала это. Не помня себя, я вновь попыталась выбраться, но все оказалось тщетно – моих силенок, может быть, и хватило бы, если бы я смогла сосредоточиться, однако все попытки не увенчались успехом, поскольку мысли о том, что прямо сейчас там могли умереть мои братья и сестры (и даже Питер), мешали мне сконцентрироваться, то и дело заставляя руки дрожать от страха или же вновь стирать слезы с глаз, поскольку они мешали мне видеть в темноте. Помню, как резко отпрыгнула назад, когда услышала, что кто-то отодвигает тело с люка. В нос резко ударил запах чего-то мертвого, падального, а по телу пробежались небольшие мурашки, вызванные непривычным в такой обстановке прикосновением холода – нет, это не было запахом мертвого тела (уж его-то я отличить могла). Это был запах вампира – надо сказать, именно тогда я впервые и почувствовала его, как следует. Осознание этого факта никоим образом меня не обрадовало – да, люк, наконец, открывался, но ведь это означало, что нас нашли и, скорее всего, убьют. Убьют? Нет. Мы не могли просто так умереть. Умереть, когда Питер и остальные, возможно, все ещё живы и надеются, что до нас до сих пор не добрались? Умереть, как псы, загнанные в ловушку, не соизволившие даже побороться? Умереть так? Нет. Мы должны хотя бы попытаться. И попытались. Помню, как, поборов в себе бешеный страх, резко кинулась на кровососа, вобрав в себя всю ту силу, которая принадлежала мне от природы, когда люк все-таки открылся, и вампир собрался прикончить нас. Помню, как резко свернула ему шею, сама от себя даже не ожидая проявления такой ненависти к этому хладнокровному существу. Помню, как на мгновение растерялась, оказавшись в самом эпицентре схватки двух рас – ликаны до сих пор не сдавались, отчаянно сражаясь со своими убийцами, и, похоже, в некоторой степени одерживая верх. Помню, что видела много тел, но так и не могла разобрать среди них ни Питера, ни Софи (и слава Богу). Помню, что краем глаза все-таки зацепилась за знакомое очертание вдали – это была Лаура с рассеченным серебряным мечом лицом. Помню, как услышала выкрик Питера из соседней комнаты, и как тут же ринулась туда, по пути оттолкнув нападок молодого вампира – руки мои сами невольно выхватили топор из стены и рубанули по его шее. Помню, как с бешено колотящимся сердцем появилась в дверях помещения, которое когда-то было спальней, и, уже готовая кинуться на помощь своему супругу, который сражался сразу с двумя вампирами, заметила небольшое движение в дальнем конце комнаты. Помню, как перед этим самым моментом, когда я смогла наброситься на одного из кровососов, я смогла различить там, у окна, знакомую фигуру – это была Софи. Помню, как отчаянно выкрикнула её имя, и как она, в тот момент, когда я расправилась со своим противником, виновато покачала головой и, прыгнув вниз, скрылась в ночи, оставляя нас здесь одних без какой-либо надежды, с мольбой во взгляде, и с потухшей верой… Помню, как замерло мое сердце в тот момент, когда я, услышав за своей спиной сдавленный полу-стон, обернулась назад и увидела рухнувшее на пол тело. Тело, до сих пор содрогающееся в судорогах от глубокой раны в груди, нанесенной серебряным кинжалом. Тело, которое до последней секунды старалось отчаянно бороться со смертью, наградившее меня последним прощальным взглядом. Тело, чье сердце в считанные секунды остановилось. Это было тело Питера… Кажется, в этот момент весь мой мир рухнул – все те надежды, мольбы, страдания, вера, что я обратила на несуществующего Бога покатились к чертям в один этот момент, когда я, безвольно упавшая на пол, кинулась к своему возлюбленному, стараясь всеми силами не допустить того, что уже произошло. Я больше не закрывала рот рукой, позволяя отчаянному крику вырваться из моей груди. Я больше не старалась скрывать эмоции, поскольку их просто нечем было скрывать – моя жизнь кончилась. Я плакала, держала его за руку, надеялась услышать его дыхание, трясла уже мертвое тело: я просто не могла поверить, что все происходящее – правда… Конечно, я все понимала. Понимала, да, но мой мозг отказывался принимать эту информацию, ведь Пит умер! Умер из-за меня! И все они умерли из-за меня! Я кричала, плакала, изнывала от желания убить всех этих чертовых тварей, в то же время трясущимися руками убирая светлые пряди с лица супруга, понимая, что все это теперь не в моей власти! Я хотела умереть вместе с ним, я потеряла последний шанс хотя бы на призрачную надежду… Я желала смерти. А потому, когда мое сознание, наконец, сообразило, что в комнате вампиры, а я до сих пор не мертва, я, похоже, слегка удивилась. Руки мои все ещё прижимали тело Питера к себе, я не могла его отпустить – умом понимая, что обнимаю бездыханное тело, я всё ещё чего-то хотела, к чему-то стремилась… Было ли это последним проявлением хоть каких-либо чувств, которые возникают у животного перед смертью, когда он, вопреки всем обстоятельствам, все ещё пытается бороться за жизнь – я не знаю. Но потом, когда меня начали оттаскивать от Пита, я, всё ещё плача и выкрикивая ругательства в сторону проклятых кровососов, постепенно начала терять и это – страсть к жизни. Последний огонек, который до сих пор позволял мне бороться – я начинала терять его. Не помню точно, когда именно это случилось… Да и не так это важно… Дальше все пошло намного хуже. На меня нацепили ошейник, не позволяющий мне принимать истинный вид, связали руки, ноги, и повели на выход. Я была одной из трех девушек, которых оставили в живых – все мы были слишком юны, подавлены и, конечно же, не представляли должной опасности для вампиров. Я не знала, куда нас ведут – да и не хотела больше знать, поскольку отчего-то была слишком уверенна, что нас ведут на смерть. Было ли это на самом деле так, или же я просто очень страстно желала этого – я не знаю… Помню тела, разбросанные повсюду. Помню, когда мы проходили мимо того самого подвала, я увидела там трупы маленьких девочек, прятавшихся вместе со мной – по словам кровососов какой-то сумасшедший из их рядов прикончил малышек в два счета без причины. Помню, как нас посадили в клетку и куда-то повезли… Помню, как потом, когда мы приехали в город со странным названием Моррис, меня сильно избивали, пытали и посыпали чем-то, что здорово обжигало кожу. Помню, что на тот момент я всё ещё находилась в странном состоянии между жизнью и смертью, а потому мне было все равно. И только потом, когда… Когда это случилось… Я сломалась. Изменилась, сменила направление, убила себя, умерла – можно считать это чем угодно. Но до того момента я была словно зомби – ничего не говорила, закрывалась в себе, не питалась… Просто марионетка. А потом… Потом, конечно же, стала иной. В тот вечер (не помню число) во время очередной пытки у меня случился выкидыш… Оказывается, я была беременна. Беременна от Питера. Слезы текли из моих глаз теперь уже не из-за жуткой боли, которую я просто отказывалась чувствовать – с ними выходили последние остатки моей бренной души, итак уже разбившейся на кусочки, не знающей надежды, забытой Богом… Я лежала на полу, свернувшаяся калачиком, пытающаяся справиться с душевной болью, которая каким-то непонятным образом превратилась в физическую, и не понимала, как… Почему это происходило со мной? Почему именно я стала причиной смерти стольких близких для меня людей? Почему эти твари забрали у меня все, а я даже не могла хоть как-то отплатить им? Почему они забрали у меня право на жизнь, на любовь, на чувства? Почему они забрали Пита? Почему убили ещё даже не рожденного ребенка? Ребенок… Я заплакала с новой силой, теперь окончательно понимая, что во мне больше ничего не осталось от Питера – этот малыш мог бы стать памятью о моем возлюбленном, но даже он умер… Почему они забрали у меня право стать матерью? Почему забрали даже право на смерть?! Смерть… Как я отчаянно желала её. И также отчаянно понимала, что она никогда не придет ко мне – слишком легкая расплата за всё, что я сделала. Слишком легкий выход. Мне предстояла иная участь, о да. Я должна была пронести это с собой через года. Через многие года, никогда не смея забывать хотя бы каплю из этих воспоминаний… Именно в ту минуту я поняла, что изменилась. Во мне не осталось ничего – сердце разбито, душа мертва, воспоминания искалечены… Была только ненависть – ненависть, теперь начинающая разгораться с новой силой. Ненависть, которая склеила мою душу по кривым кусочкам, принося в мое начинающее существование новую цель – месть. Ради тех дней, ради всего того, что я помнила, я обязана была жить этим – ненавидеть, стать сильной, набраться смелости, отомстить… Поначалу было трудно – я всё ещё была слишком подавлена. Но с годами ненависть стала частью моего второго «Я». Я слилась с ней – начала существовать по иному, теперь уже имея хотя бы какую-то цель. Понимая, что моя душа и сердце умерли уже давно, там, вместе с моей семьей, я все ещё продолжала существовать, ведомая тем единственным, на что у меня действительно хватит духу – местью…

Мне никогда не исправить ошибок своего прошлого. До сих пор я живу с этим, зная, что именно я, а никто другой, стала причиной смерти всех близких и дорогих мне людей. Я тащу этот груз с собой через года и, сказать честно, уже не считаю, что эти воспоминания – обуза для меня. Нет. Это цель, ради которой я все ещё продолжаю существовать. Смерть, даже в бою – не достойный для меня выход. Все, ради чего мне сейчас стоит находиться в этом поганом городишке, отрываясь на душах бренных кровососов – это месть. Я не могу представить ничего иного для себя. Я не хочу счастья, не хочу любви, не хочу жизни… Я умерла, при чем давно. Может быть, и не буквально, но факт остается фактом – мое существование наполнено целью. Целью, в которой нет места чувствам, эмоциям, счастью, радости, любви…
Я, как и говорила ранее, не знаю, зачем написала сюда это всё. Не хочу расставаться с воспоминаниями? Боюсь, что когда-нибудь все это забуду? Возможно. Но это первый и последний опыт ведения дневников – на большее моего словарного запаса просто не хватит. Избавилась ли я сейчас хоть от какой-то части тьмы в моей душе, излив свои страдания сюда? Нет. Вряд ли. Я просто поделилась с листком бумаги моим кошмаром. Моим ежедневным кошмаром. Прочитает ли это кто-нибудь? Вряд ли. Мое прошлое – это мое прошлое. У меня отняли всё, но отобрать воспоминания я никогда не позволю – никому…
Страница последняя. Сегодня 17 июля 1926 года. Прощай, моя старая, ветхая тетрадка. Надеюсь, мы с тобой больше никогда не увидимся…

Как странно, что я не замечала этого. Никогда раньше не обращала внимание на то, что рядом со мной есть люди, ещё более замкнутые и скрытные, чем я сама. Возможно, это лишь потому, что я была слишком занята собой, вела себя эгоистично, старалась забить свою голову совершенно ненужными мне хлопотами - точного ответа дать не могу. Но вчера, глядя в эти радостные и сверкающие радостью глаза напротив, смотря на девчонку, которая, казалось, является этаким идеалом легкомыслия, я поняла, что за все 15 или 16 лет нашего знакомства, я, к своему стыду, ещё никогда не задумывалась над тем, что твориться у неё внутри. Нет, нет, я знала, что она, хоть и ведет себя глупо, много говорит не в попад, да и не заморачивается по мелочам, на самом деле является очень умным и потрясающим собеседником, однако о том, что твориться в её мыслях я, к сожалению, никогда не думала. И смысл всей тирады не только в ней одной. Просто нередко в наше время люди судят друг о друге по первому взгляду, и лишь потом, пообщавшись с человеком, начинают понимать, что они ошибались. Бывают такие случаи, когда вы в пух и прах разругаетесь с каким-то очень нервным типом, станете врагами "номер 1" друг другу, и даже думать не захотите о том, чтобы сделать первый шаг к примирению. А ведь если подумать - твой враг не такой уж и монстр. Наверняка в его жизни было много печальных моментов, которые ты бы захотел услышать. Нет, не потому что тебе любопытно (хотя это тоже может быть). Просто, как по мне, общие тайны сближают людей. Со временем вы становитесь друзьями. А кто в наше время не нуждается в них? Но проблема такова, что никто и никогда не станет открывать свою душу перед малознакомым человеком, и уж тем более, перед врагом. Нам в голову не может прийти простая истина, что, каким бы уродом и грубияном не был человек, он все же является живым существом и у него есть сердце. Откуда ты можешь знать, был ли этот нахальный придурок всегда таким невоспитанным, или что-то повлияло на него, из-за чего он в последствии и стал таким? Мы, быть может, и задумываемся об этом, но не собираемся ничего делать. Тут уже за дело берется гордость. Да. Самая ужасная, но в то же время полезная штука. Лишает тебя многих моментов счастья и нужного времени, однако при этом защищает от опасности быть брошенным или обиженным. Каждый из нас горд. Кто-то слишком сильно, кто-то не очень, но факт остается фактом - именно эта самая гордость не позволяет нам рассказывать друг другу о своих эмоциях. Да, признаюсь, есть люди, которые просто не умеют слушать (как и я), но мы ведь даже и не пытаемся этого делать, поскольку слишком самоуверенны и считаем, что со всем справимся. А время идет. Мы гуляем с друзьями, смеемся, выпиваем, мы веселые, создаем себе короткую иллюзию счастья, а время все идет. Мы боимся остаться наедине с собой, а когда находимся с друзьями, так и тянет что-то им рассказать, но, переступая через себя, мы заставляем себя молчать. Часы тикают. Печаль все сильнее давит на сознание, нам хочется выговориться, и даже найдя удобный момент и нужного собеседника, мы продолжаем молчать, поскольку не можем найти подходящих слов, чтобы описать все то, что твориться внутри. Время идет. Мы начинаем думать, что наши переживания не более, чем бред и самовнушение, убеждаем себя, что скоро все будет хорошо. Но минуты нещадно бегут, и в конце концов мы проваливаемся в такую глубокую трясину депрессии и горечи, из которой выбраться самостоятельно становиться уже слишком сложно. Мы хотим искать помощи, но, что странно, не идем к своим друзьям - мы молчим, потому что мы гордые. Начинаем думать о том, что близкие люди не поймут, не выслушают. Нужен кто-то другой. Кто? Интернет-блог? Возможно. И мы пишем. Пишем, находя какие-то непонятные слова, понимая, что никто не обратит на сей бред внимание и все же в тайне надеясь, что кто-то из знакомых случайно прочтет наш крик души и поймет. Поймет нас. Прочитает наши самые страшные тайны, увидит самые глубокие мысли и услышит наши терзания. Но почему все должно быть так сложно? Почему нельзя просто попытаться быть ближе друг к другу? Почему я, или моя подруга, или мой враг, почему мы просто не можем попытаться открыться? Чего мы боимся? Позора? Того, что нас не поймут? Мы убеждены, что наши проблемы никому не нужны? Возможно. Да, я верю в то, что написала, но в какой-то степени считаю, что не права. Есть более глубокая причина для наших страхов. Какая? Не знаю. Возможно, мы просто не умеет говорить. Или слушать. Оттого и считаем, что раз этого не умеем мы, значит это не умеет никто.

В последнее время мою голову посещает неимоверная туча беспокойных мыслей. На самом деле, я не знаю, что, зачем и как я собираюсь писать здесь. Не понимаю также и того, хочу ли на самом деле описывать те самые мысли в интернет-блоге, поскольку ещё никогда раньше этого не делала. Меня преследует небольшой страх, что кто-то из моих реальных знакомых прочитает отсюда что-нибудь и узнает обо мне чуточку больше, чем хотелось бы, но я успокаиваю себя глупыми словами, что это не так уж и важно. Бред. Мне многие говорят, что я замкнутая. Что странно, я совершенно этого не замечаю - я общительная, веселая, обладаю хорошим чувством юмора, но… Проклятое "но" всему мешает. Почему-то люди, которые общаются со мной достаточно долго, убеждены, что я много чего скрываю. Постоянно прячусь в себя. А кто-то однажды сказал, что я бегу от своих проблем сюда, в интернет, как поступают, вероятно, больше половины этого сайта. Последние дни, недели, стали давить на меня все сильнее. Я давно подумывала над тем, чтобы подыскать себе небольшое местечко, куда смогу что-то писать, но все никак руки не доходили, да и чего скрывать, я ленивая задница. Но сегодня что-то случилось. Желание выделиться? Попробовать что-то новое? Возможно. Возможно, сделав эту запись, я заброшу созданный блог, и при первой же счастливой возможности вернусь в реальную жизнь, полную радостных событий. Но пока мысли мои постепенно вгоняются в глубокую депрессию, на меня слишком часто находит нечто странное, я постараюсь углубиться в себя и, главное, описать все здесь. Не знаю, будет ли кто-то читать это, или не будет - я надеюсь, что нет. А даже если и да, то пусть ты, читатель, будешь совершенно незнакомым мне человеком и просто не обратишь внимания на сей бред. Не хочу выделяться. Не хочу показать здесь что-либо стоящее, привлечь внимание. Нет. Просто опишу свои мысли. Быть может, когда они все будут перед моими глазами, я смогу во всем, наконец, разобраться…