Это просто Вьюи блог

­
это была странная история. вы расстаетесь по два раза на неделе, точно зная, что это навсегда, потому что слишком уж вы разные. а назавтра опять начинаете бутылкой вина, а кончаете под аккомпанемент скружущих метел таджикских дворников. и ты точно знаешь, что завтра вы обязательно поругаетесь. по очень важному, жизнеопределяющему поводу. например, не сойдетесь во взглядах на сольное творчество Бет Гиббонс..и в этот момент ты ее ненавидишь.
но сам уже не можешь по-другому. в этой войне не берут пленных. здесь бомбят санитарные поезда и тысячами расстреливают раненых. любые попытки переговоров воспринимаются, как капитуляция.
и единственные повод для прекращения огня - кофе, который вы пьете, передавая друг другу чашку.
в остальном эта любовь-война продолжается постоянно. и каждая ваша встреча, как очередной поединок. где ковровые бомбардировки колкостями - целый день, а пепемирия и обмен ранеными - только ночью..
в конце концов, вы совсем не подходите друг другу. это потрясающий обмен энергетикой. она давала то, чего у тебя давно уже не было, и наоборот. вы всего лишь насыщали друг друга эмоциями, чтобы не раствориться в тумане московских выхлопных газов. но сложенный вместе багаж, которым вы обменялись, не пронести больше десяти метров: подеретесь из-за того, кто будет штурманом, а кто пилотом. этот грузовой самолет не разобьется при посадке, он просто не взлетит.
но если все так, то почему ты покрывался иголками, когда на простой вопрос "ты где?", она отвечала что-то вроде "в кафе с одной..подругой", почему у тебя стало сводить челюсти от смс, на которые она отвечает в твоем присутствии?

(с)

­
я выезжаю с работы в 10. от напряжения слипаются реснички. темнота наступает медленно и лениво, как ты, наверное, перекатываешь на кончике языка баккарди.
я - усталый башмак матроса-гомосексуал­иста из нарезок кэти акер.
я - усталый джон кофе, "как напиток, только пишется по другому".
веками растворяющиеся пыль времени, с истертым ртом и улиточными? пальцами.

она спрашивает
- почему ты устроился работать так далеко?
я пожимаю плечами, неловко улыбаясь. целлофановое пространство в замедленных кадрах, где только обрезаному 25ому принадлежит отрывочная резкость динамичности.
я не знаю, как сказать ей, что это было предрешено. эта станция, с которой связано так много меня, и как расширяется зрачок, когда я проезжаю мост на воробьевых горах, с интересом смотря из окна автобуса. как прикрывая усталые тяжелые веки, мне снится петергоф, который так нравится олди, и как я представляю - какого это - идти по краю над невой, засыпая в номере, обнимая мелодии с финского залива.
она смеется надо мной. она тоже считает меня занудой, как и большинство моих знакомых. она говорит
- эй, передохни, ты так маньячен в поисках этих книг-для-галочки. нельзя быть таким усердным и сосредоточенным.
я не знаю, как ей сказать, что дышать пылью, совершая святое паломничество на книжных стеллажах, мне нравится больше, чем работать с клиентами.

я - усталый башмак матроса-гомосексуал­иста из нарезок кэти акер.
я - усталый джон кофе, "как напиток, только пишется по другому".
веками растворяющиеся пыль времени, с истертым ртом и улиточными? пальцами.

off

­

Я был сверху и видел как выпирают её ключицы. Она никогда не была моей. Она была скорее птицей, каких набивают на худых спинах, обычно, они вылетают из клетки, словно монетки, выпавшие из кармана. Она нравилась взрослым мужчинам, лет сорока пяти, у которых семья, дети, у которых есть деньги, с которыми по пути.Я знал любую её манеру, каждую дурную привычку, Знал какую стоит подобрать отмычку, чтобы было лучше, а не.Наизусть, знал каждую родинку на ее спине.Вся моя сущность разлагалась на самые мелкие частицы, когда она улыбалась, я отводил глаза, не выдерживал.
Я любил.

Я был сверху и видел как выпирают её ключицы. Она никогда не была моей. Она была скорее птицей.
Птицей, которую я упустил.

(с)

герда улыбается по прежнему солнечно
и прижиматься на расставании по прежнему важно.

я хожу со списком книг по залу, отмечаю их галочками и складываю в коробки с надписью "лабиринт".
у меня много проблем и разноплановых желаний.
но я думаю, что самое главное - это выкупить свободу. ты говоришь, что неделя в питере - это того не стоит. ты не понимаешь.
ведь свобода - это самое главное, и не важно сколько я возложу на жертвенный алтарь. я прикрываюсь выдуманными смыслами, мэйби, но я думаю, что это лучше,
чем сидеть этим летом в чужой квартире, смотреть телевизор, просиживать время в интернете, думать - почему мы сейчас не вместе, и так далее и тому подобное
хотя возможно, я бы придумал пару гениальных рассказов и нарисовал пару рисунков. но вместо этого у меня есть книжный, из-за которого я перестал есть и спать
думаю, я похудею на пару килограмм.
я не люблю засыпать в электричке. как будто к моему сознанию подключен телевизор, транслирующий мои сны онлайн.
я устал.устал.устал.
этот дневник пора закрывать.
off

­

..после смотреть в потолок и стирать пальцами ненормальную улыбку. время идет, а потом ты начинаешь что-то менять. менять. чувствуешь, как внутри расширяется пустота? я разговариваю с работниками из сферы обслуживания. речь идет о времени на собеседование. я записываю сведения красной гелевой ручкой - время, дату, схему проезда, мне скучно и немного смешно.
в 7 утра приходится напоминать себе, почему я настоял на 10 часах. чтобы не попасть в жару и чтобы не засесть с утра в интернет, порешив, что у меня смена правительства и в связи с этим я никуда не еду. взамен я засыпаю в электричке, привалившись виском о оконную раму, и просыпаюсь от того, что отекает шея.

" брэнд хаус", оно похоже на винзавод, собственно, оно действительно находится на территории бывшего когда-то завода. старые круглые постройки и кучу знаменитых вывесок москвы. это как прикосновение к таинству. сидя на белом диване, я смотрю на черно-белое оформление стен, они ещё на ремонте, и красные светильники, я точно знаю, что это место и я - мы не подходим друг другу. но я бы хотел тут работать. офисы. кабинеты. как показывают в американских фильмах - где-нибудь в редакциях или компаниях, занимающихся продажами - тот же круглый стол для обсуждений, те же жалюзи, та же доска со схемами деньги-товар-деньги­. я заполняю анкету. то, что предлагает мне эта кампания - это совсем не то, чем я бы мог заниматься или хотел бы заниматься. я иду на выход и точно знаю, что не вернусь. я улыбаюсь, потому что меня приняли, несмотря на неглаженную мятую рубашку, торчащую из-под явно большого мне на пару размеров пиджака, усталую улыбку, несмотря на то, что я совсем им не подхожу.
меня принимают работать в справочную с базами данных - оператором входящих звонков. график кажется мне подходящим, и эта женщина с красными волосами, строгим голосом и плоским юмором, щекочет мне нервы, но приглашает завтра на стажировку. я оставляю свои координаты.

когда я, наконец, оказываюсь дома - события смазанные, из-за сниженной концентрации, потери равновесия и усталости. я держусь на одном упрямстве и силе воли, как впрочем каждый божий день. заставляю себя не рухнуть возле двери горстью костей, а пойти поставить чайник, навести какао, долго плескать в лицо холодной водой, чтобы приобрести человеческие очертания. раздается звонок, который разрывает мне сердце.
меня приглашают на собеседование в книжный магазин. или-или. я набираю номер мамы, она говорит о перспективах работы в справочной и отсутствии последней в книжном, она много говорит, моя мама, но итог мне почему-то ясен - что завтра я поеду в книжный, в который меня скорей всего не возьмут. но к черту.

­

я думаю, сколько ещё времени должно пройти, прежде чем это все будет ощущаться пустой заброшенной серой комнатой с повторными delete и replay. когда я стану копией своих усталых родителей, перестану чего-то ждать, надеяться, ограничусь перемещением дом/работа/сообщени­е-в-контакте и даже это будет тусклостью на коже, отметкой онлайн - и никаких нелегальных взяток. все по правилам, уныло копить на квартиру и автоматически снимать показания, что это все, что вокруг меня - зря и не то, чего хочет моё упрямое, капризное существо. в некотором роде, для меня это и будет являться смертью. поэтому я не могу ждать, скоро все изойдется взрослыми строчками и циничными вкладами, упираться в денежные акции и выгодные связи. хочется просто крыш, снежинок на языке - прямо сейчас, или - неровно-швы-рвутся-­тонко-тонко-с-вздувш­имся-не-трогай ярко подведенных глаз и яркой помады, хочется идти блядством, дышать блядством, быть блядством, и все равно упрямо идти к тебе через все мокрые мостовые босиком, размахивая презервативами и порванными чулками, прикасаться губами к волшебной коже, волосам светлым и всегда пахнущими вкусно-вкусно, жадно целовать твой рот так, как умею - неумело, напористо и торопливо, потому что кажется, что вот-вот оттолкнешь, а столько всего надо успеть.
время, когда я мог злиться, тратить время на взгляды в сторону, глотать обиду, уже ушло. мне просто иногда становится грустно.
я ловлю себя на мысли, что не просто скучаю по тебе. я часто мечтаю о тебе.

они звонят, эти раб/отодатели. я закатываю глаза, говорю высокомерно и снисходительно - они все хотят, чтобы я был их рабом. и порчу весь эффект, разряжаясь смехом, вымученным и механическим. меня нет. меня нет. на самом деле - зажмуренное - только бы меня не заметили. я думаю, мне надо больше себя радовать разными мелочами - ленточкой на запястье, веревочкой между пальцами, душем после 22х.
будут тихие вечера, ручка записывает показания стенограмм. я люблютебяялюблютебя­

­

с утра не идет дождь и не вытекают гелевые ручки. с утра не слышно своего собственного голоса и нет планов, что превращает тебя в зачеркнутые спирали. нет планов.
нет людей, нет чувств. равнодушие тонкой корочкой обглоданных пальцев. утянуто.
не люблю лето
за это
чувствую, как не складывается. как разваливается. как гниет. и запекшаяся истерика пульсирует под венами. сдавливать неспелое. вытекает гной.
размещаю нацарапанное ручкой резюме на сайте и голоса молодых работников прорывают пелену застойных тяжелых сфер закрытой комнаты до самого занавеса. мерцание монитора, я с замерзающими пальцами и бронхиальным кашлем, теряю себя во времени. адреса красной ручкой, схемы проезда. лениво - не забыть бы кому назначил время и сдать книги в библиотеку до одиннадцатого. я продаюсь в рабство.
и карманный компас, пока я выбегаю из дома своей псевдоуверенной походкой, дышу через ступеньку, осыпается и ломается. я замечаю черную пачку esse возле подъезда - я по прежнему размышляю над тем, кто оставляет эти пачки сигарет в этом месте, тот, чьего лица я никогда не видел. меняется время, статус, ситуации, а пачка сигарет esse неизменна. воздух через воздухоносные. наносное. побродить бы по рельефным стенам каждого дома, но по обыкновению не с кем, а для себя такого не делают.такого не свершают.

оно идет, это время, а ты по прежнему никому не нужен
и это тоже неизменно

снижение уровня нужности/важности/в­лажности. на взлетных полосах пусто. а я так часто представляю, как сжимаю в руках билет прочь из этого коробочкового города, в котором сплошные очерки о углах и запреты на вылеты. где взрывают самолеты и категорически нельзя надеяться. но нет входов и выходов. есть цепные стены этой комнаты и замкнутая система твоего сознания.
чувствуются листья на ладонях.

мне не нравится просыпаться от ощущения пережатых сосудов в отекшей онемевшей руке под подушкой

с утра меня нет
.

­
уже несколько дней было жарко
погода вела себя, как женщина, вызывающе
в аптеке под аркой
мы покупали бинты и обезбаливающее

лежали рассыпанные кварталы
словно играли в автоматы и рассыпали монеты
рассыпали фишки
в помещении, которое мы снимали
ночью нагревались все предметы,
даже книжки.

нагревались спички,
ножи и отмычки
(их становилось жалко)
одежда, с запахом никотина
нагревались бензиновые зажигалки,
в которых уже давно не было бензина

чтоб открыть глаза.нужно было приложить усилия
деревья бросали на нас тени шаль
нагревались порезы на ее сухожилиях
на моем лице нагревалась сталь

и когда она трогала воздух рукой
он был виден. он оставлял следы на нашей шторе.
было тихо. и тишина была такой.
что было слышно. как ей снится море.

(с)

пока его дожидалась другая женщина или те немногие, что спешили увлечься им - впрочем, не серьезно. он отталкивал их своей усталостью, своей немного наивной серьезностью. выглядел моложе своих лет и больше язвил, чем озвучивал шутку. с ним было обманчиво удобно - он размахивал руками в студенческой, свободной походке - и говорил о прошлой осени или её ресницах, и казалось, в его грустных одиноких глазах отражалась такая тоска и что обнять его такого - и все закончится. весь его облик шептал о осенних вечерах, разбитых окнах и шотландских пледах. он умел пренебрегать и увлекаться. называл себя наблюдателем, но оставался коллекционером.

он не помнит цвет неба/отражение/её глаза. он плохо помнит, когда в последний раз забывался спокойным сном или когда обнимал её в последний раз. чердак его памяти, смешанный в гаммы цветов, не хранит такие опасные связки.
его голос понижается до хрипа, упреков, уверток по системе отговорок, которую она просекает наизусть - он, впрочем, не пытается отрицать. он - не герой её романа, где стоит рояль и по вечерам она идет слушать шопена. он знает, что он ей не пара - начиная от кончика волос, заканчивая окружением. но к черту. химиотерапию по этому поводу он прошел ещё в первые месяцы выживания - и теперь старательно избегает любых намеков. он знает, что она его не любит. в свой день рождения она его разлюбила, она этого не скрывала, произнесла на вокзале неделю спустя.

они не занимались любовью с того самого дня. он даже не уверен, что сможет её поцеловать, после того, как она сообщила, что одна из её фанаток считает, что такие отношения - это омерзительно, и теперь ей неловко, ведь, наверное, в глазах общественности она выглядит омерзительной. она против того, чтобы они держались за руки, и когда в метро на соседних местах он шепчет: "можно я положу голову тебе на плечо?" она взрывается негодованием, ему откровенно хочется сломать этой девушке руку и, возможно, он расплачивался бы за последствия всю оставшуюся жизнь, но он сломал бы руку каждому в этом проклятом городе, кто считает, что это отвратительно. он понимает всю неблагородность этих мыслей.
он больше не делает попыток к ней прикоснуться.

он назначает ей встречи, на которые она не приходит. обстоятельства так сложились. они постоянно спорят. она хочет, чтобы он ей подчинялся - беспрекословно, слепо, безрассудно. он принципиален, и он ей не верит.
когда все рушится, он накрывает руины собой, не открывает ей двери в свою нутро, где - он в это верит - всё вывалялось в грязи, погрязло в рутине, шелуха - как он это называет, будто внутри него комната, где когда-то собирались делать ремонт, но в силу обстоятельств так никто и не вошел. у комнаты без адреса и без владельцев, кроме морального инвалида, нет определения и режут горло друг другу акции.

он перестает ждать от неё чего-то лучшего. только подвох. он верит, что так будет гораздо лучше, меньше возможностей причинить ему боль. он лжет себе, но предпочитает закрывать на это глаза. отвечая на вопросы о них, он научился улыбаться, он пожимает плечами и говорит - это же она.
он никогда больше не предлагал ей выйти за него замуж.

вместо этого он представляет, как выглядит её будущий муж, как обустроена квартира, какая мебель стоит в её спальне, какого цвета кошка, которую она будет любить, квартира, в которую он никогда не войдет - он не верит, что после всего, что произошло, они останутся друзьями. он идет стоять под мостом, потому что ему кажется, что где-то он слышал/читал/подума­л, что там сбываются желания.
вместо этого он задается вопросами - через 2 года, когда ему придется уехать из этого города, возможно, навсегда - будут ли они ещё вместе, и если будут, то какие отношения их будут связывать после этого.

он чувствует себя загнанным и беспомощным - он ей никто, ни на что ни имеет права и это, в общем-то, не его дело и хорошо бы - не его проблема. и тогда вышибает пробки, и он идет по рукам, как джокер по колоде - шестерки, дамы, короли. поиски глубины и убежища в чужих комнатах в приоткрытых дверях. свет штор затопляет поверхности, путает тень и окончания. и отекает плевра - музыка, нескончаемая музыка плеера.

он думает, они никогда не научатся любить. он думает.
он кладет таблетку под язык, задерживает дыхание и уходит под воду на дно ванны.
он запрещает себе думать.

после, взъерошенный, полупустой, он отключает телефон, выключает электрический искусственный свет, вкл/выкл, и танцует, пока зрачки не наполняются соблазнительным ядом, пока сердце, глухо стукнув о паркет, не разлетится, пачкая плинтуса и мертвые лампочки. и тогда мир наполняется волшебством и смыслом. и он чувствует себя маленьким богом или мальчиком, засыпающим в канун рождества, когда время чудес ещё не закончилось. и это единственный любовный акт, который не имеет названия, свидетелей, не нуждается ни в каком физическом присутствии в любом его проявлении, единственный акт, который он позволяет себе. не для инвесторов, не для кредиторов, не для прессы, даже не для неё. особенно не для неё.

он открывает бутылку абсента. курит ментоловые.

..чтобы снова и снова видеть зеленые небеса.

эти женские тряпки, гармонично струящиеся вокруг щиколоток. вспышка.
- выпрями спину.
мои веки сгибаются под тяжестью шелухи. преисполнен

я хочу накладные ресницы и яркую помаду и отсутствие одежды
кричащее. изнутри - истерика. я перекрашивался бы в проститутку. я спустился бы на самое дно
но я не икона стиля
я - сосредоточие тонких костей/лихорадок и незавершенности. почти ущербность

­

от чужой обуви вздулись пузыри мозолей и наступать - больно. я одеваю мягкие тапочки и не выхожу из дома
боль делает тебя особенным

но это все не я

я - это мужские рубашки и джинсы брата, мешковатые и сползающие складками на бедрах
я - это растрепанные волосы, это булавки/скрепки/нев­идимки
я - это синяки под глазами, сонный расфокусированный, рассеянный взгляд
осеннее не запоминающееся расплывающееся недовзрослость
я - это сдержанная удобность
я - это то, что остается после искусственной роскоши. то, что остается за кадром. то, что никогда не имеет свидетелей. не отражается на негативах камер. ни в сознаниях
томная раздраженная мягкая усталость
я - это то, что останется после

­ по ночам я замерзаю в комнате до дрожащих пальцев, одеваю куртку, в карманах спрятаны семечки и сигареты. это как гладить твои ключицы в темных кинотеатрах - тонкие, птичьи с тем неровным изгибом плеча - томность дышит интимно и шепчет "ближе". по вечерам не хочется жить или напротив - слишком. так, что когда предел достигнут, наступает безмятежность, мягко сдавливает плечи, и мне кажется, что ненавидеть друг друга - это все, чему мы научились. нет, иногда, когда ты делаешь это невыносимым, во мне просыпается желание кружится по кухне без занавесок, танцевать в электрических лучах сплит-систем, непременно после полуночи, чтобы в соседних домах подсмотрели этот немой эпизод. между мной и тобой нет и не может быть близости.

мои/твои мертвые умирающие ландыши мнутся. на вокзале, где я ожидаю поезд до города ветров, на телефонных линиях мой голос достигает твоего уха, волнует барабанную перепонку и обрывает все провода. ты не хочешь меня видеть. и это не укладывается ни в одно волшебство в этом городе, где снимают чувства. за 7 месяцев и 43 дня я так и не разучился тебе верить. в твои обстоятельства. в твои безразличные тени и гудки на той стороне не такой уж и большой москвы. и созерцая твоё отсутствие по вине твоих прозаических обстоятельств, я сжимаюсь внутри в тугой комок липкой грязи и стараюсь слепить что-то большее, чем раздражение.
что-то большее, чем разочарование.
приклеивать доброжелательность и говорить тебе, что я все понимаю, ничего страшного. играть во взрослого, сбивая костяшки пальцев в кровавые кальциевые палочки. и срываться в прозрачных предложениях односложностью. думай, что хочешь.
если бы я умел рисовать, я рисовал бы стекла, выбивающиеся от напряжения перегоревшие лампочки, подписывал бы твоим именем снежные пороги и запечатлевал на фотопленку.
я не помню твои губы на вкус, пухлый рот с красивыми четко очерченными губами. я не помню изгибы твоих длинных ресниц, взлетающих на моем позвоночнике. я устал и совершенно не хочу зависеть от тебя, как однажды до того дня, как ты меня бросила.

я думаю, что отдам тебе la crme fouette и половину raffaello, если мы однажды ещё встретимся. в честь погибшего несуществующего нашего волшебного вечера, который состоится в _никогда. мне хочется запомнить его как нечто более особенное
чем испорченное. потому что в мире слишком мало хорошего. особенно в моем.

Изи заворачивает меня в пакетик. Изи знает, когда придет время - она будет готова.

­

это для других пусть будут журфак МГУ, "ебало", "dubstep", клубы и прочие модные веяния

а я
помню тебя такой, как в первый день - вырезанной из сознания девочкой, завещавшей все своё имущество детям из Африки, мечтающей работать в горячих точках, которую не приняли в институт Горького из-за нецензурных выражений в зачетной работе. с аллергией на цитрусовые.
говори со мной.говори со мной на неизвестных другим языках

я люблю тебя, усталую и раздраженную, и знаешь, храню то самое первое заветное, когда ты казалась счастливой несмотря на. волшебная в отцветающих вспышках угасающих чудес, моя запутавшаяся девочка
держись крепче

ты - моя Алиса
платье бы синее, ленточки. не волнуйся, это останется между мной и моим воображением. я никогда не видел тебя в платье или с убранными наверх волосами - мне кажется, я сойду с ума, если увижу твою открытую шею.

я - публичный? публичный. сердишься?
знаешь о чем я сейчас жалею? что изображения не хранят голос.

я умираю на твоих ресницах.
разреши тебя запечатлевать.

19 сентября 2010

­

- знаешь. как в фильме "начало" теория
о навязчивой идее.как она появляется.
нужно поселить маленькую мысль в
сознании, и она сама разовьется в
навязчивую идею.ну так вот.кто в моем
сознании поселил мысли об укусах?)

- комаааарики *_____*

­

- самое хуевое сегодня из всех возможных.

глаза слипаются.
кажется, у меня 2 автомата впереди.
а как я буду разгребать завтра жестовый - понятия не имею.

мне снятся цветные фотографии. яркие. с фотосета.
откуда такое рвение фотографироваться? связано ли это как-то с моим желанием все изменить, примерить образ другого человека и таким образом найти для себя решения/отсрочку/от­дых
/устал от себя. я почти ненавижу эту 37 кг тушку, тяжелую и бесполезную/
связано ли это с желанием внести яркие краски в свою жизнь, другие эмоции и чувства? мне правда кажется, что когда я фотографируюсь я становлюсь лучшим человеком
и пробовать хочется больше и по разному. желание играть и быть кем-то другим.
нет фотоаппарата и нет свободного фотографа.

это провал! (с)

у меня отвратительные записи. не сплю. забываю поесть и сутками сижу за компьютером. отвратительно выгляжу.
но это все жалобы и липкость восприятия. как будто вот-вот что-то взорвется - и разрушится.
все проще, проще, проще
удалю потом эти записи к чертовой матери

совсем не хочется никуда ехать. вокзал, сегодня холодная москва, душный автобус до ВДНХ
чего стоит мне мои зачеты
я размахиваю руками и кричу - тайм аут. но чуда не происходит

чертовски. выспаться бы. никакое "надо "
не помогает.

я знаю. все дело в том, что тебя нет в этой квартире, как ты обещала.

я одеваю кошачью ушки, оставшиеся с косплея
и теперь я - грустный, сонный кошак.
муа-муа

p.s. купил огурцов и помидоров.

я тут подумал на самом-то деле
давай уедем
в конце июля