Это просто Вьюи блог

Я буду с тобой, пока ветер не стихнет.

Пока лодку толкают волны, чтобы не выпасть -
Пожалуйста, держись за меня.

Ветер… ставит копья стеной - через них не пройти.

Сердце, будь оно птицей, - пролетело бы сверху,

Но увы, моё - мышь и проходов ему не найти.

…

… когда врачи меня распорют на столе,

Один из них увидит среди гнили и грязи

Остатки тысяч, миллиард сердец.

Твоё, мой милый, будет ещё жить

И скальпелем его не разрубить.

…

Я устал ждать

И лепить города из песка и тебя из глины.

_

Не во мне тебе искать короля,

А раба - то пожалуйста,

Только дай мне чуточку

Твоей жалости.

4/11/15

Я удалил всё. А тебя удалить - ну никак

Не стираешься,

Хочешь - не хочешь.

Я спрятал всё, но твоё

Как приклеилось:

Всё на своих местах.

Всё по-прежнему в этом городе.

Вынул сердце, а этого

Тоже мало

И вместо него - ледники

До сих пор не растаяли.

На вопрос "Как теперь ты?"

Годовое

Слепое

Молчание.

Сверкает лезвие над нимбом,

Собой всё небо, Солнце затмевая…

Перед лицом важно стоит палач в чёрном балахоне, из-за которого даже не видно лица, он держит тонкую верёвку, которая вот-вот оборвётся и отпустит остро заточенное лезвие вниз. В горле застрял ком и даже вдохнуть чистый воздух невозможно. Необычайно сильная дрожь по всему телу, и в испуганном взгляде её легко прочесть. Железное лезвие сверкает, переливается на ярком полуденном Солнце… И скрипит, скрипит, так тихонько, но когда все вокруг замерли этот скрип кажется невыносимо громким, даже оглушающим. Слышна дрожь. Моя и тех зевак, что стоят вокруг, таращат глаза и на самом деле боятся увидеть то, перед чем я, кажется, совсем потерял страх — смерть. Нестерпимая жара добавляет происходящему ещё большую драматичность, а над жертвой жестоко издевается. Если взглянуть на пол, можно увидеть мешок в буро-коричневых следах от чьей-то крови. Да, именно там окажется моя голова после того, как будет безжалостно отсечена этим громадным остриём. Рядом с мешком чёрная крыса. Животное пристально на меня глядит и не отводит глаз. Ожидает ли она моей смерти? Единственная, кто не боится увидеть крови? А может она и есть моя смерть? Если так, то я буду несказанно рад. Своим взглядом она вселяет мне какую-то странную надежду, вот бы ещё понять на что.
Лезвие в очередной раз скрипнуло и опустилось на несколько сантиметров ближе. В глазах резко потемнело и я почувствовал всё то зловоние, тот смрад, что, как оказалось, окружал меня последние несколько минут. Хотя эти минуты тянулись так долго, как это только было возможно. Я думал, что прошло уже несколько часов.

Солнце печёт всё сильней, оно так и ухмыляется надо мной, и смеётся, как не смеялся никто никогда. Пытается сжечь тело до того, как свершится казнь.

Палач, напоминающий мне саму смерть, вместо косы у которой — верёвка с прикреплённым ножом гильотины, подошёл чуть ближе, его пальцы расслабились и я услышал последнее в своей жизни — режущий уши противный звук(это лезвие стремительно спускалось к моей голове) и крик толпы. Они одновременно охнули и в ожидании замерли. Замер и я. Я потерял сознание, но ещё не умер.

Хруст, вперемешку с людским плачем и моей алой кровью, заполнили площадь. Солнце продолжало злобно хихикать, оно будто радовалась свершившемуся.

Всё стихло, наступила ночь. Небо было светлым, а Луна светила болезненно желтым светом, а не белёсо-голубым, как обычно. Я слышал кашель, слышал лай собак и та крыса…
Теперь моё тело уложено в деревянный гроб, а вокруг люди. И они опять плачут. Священник читает молитву, после чего гроб аккуратно кладут в яму на распоряжение червей и прочих земельных жителей. Что ж, хоть кому-то я буду полезен.

Ешьте, ешьте тело моё,

Милые, милые черви.

Догорала горбатая восковая свеча, капая обжигающими слезами на деревянный стол. Капли образовали лужи и застывали, превращаясь в бесформенное белёсое пятно. И темно было в комнате, слышно было лишь тяжёлое дыханье, которое эхом разносилось по пустому дому. Стены дрожали, будто боялись чего-то. В окно нагло смотрела луна. Освещала угол стола и часть стены, на которой одиноко висела полка с иконами. Лунный свет, вместе со свечой отражались в тусклых глазах. Пламя дёргалось, фитиль дымил, отбрасывая вверх клубы чёрного дыма. Позади человека, что сидел за тем столом, дёргалась его же тень, танцуя на пустой стене.
На ночном небе едва можно было разглядеть звёзды. Всё было затянуто тучами, и лишь режущий глаза свет луны пробирался сквозь плотную завесу. Холодный ветер врывался в дома сквозь щели, оставлял мурашки на коже редких прохожих, шумел в кронах деревьях, но не утихал.
Собачья стая лаяла всё громче, перекликиваясь с природой и друг другом. Некоторые из собак завывали, словно волки в глухом лесу.
Скрипнул стул, фигура поднялась, послышалось шарканье передвигающихся ног по холодному полу. Обессилив, старик упал на кровать, продолжал думать о том, чего никак не мог вспомнить. Мысли ныряли в голове, не давая поймать себя. Пробирались в глубину души и мгновенно вылетали наружу. Мучили сознание, не давая человеку чего-то понять. Странно было и непонятно, тревога окутывала его. Далеко за полночь мужчина смог уснуть. Всё стало спокойно, уснув вместе с хозяином дома. Только тиканье настенных часов слышалось в одной из комнат. Звонко и отчётливо. Восковая свеча наконец погасла, полностью растаяв от своего же пламени.
Его сумасшествие началось именно этой одинокой ночью, когда все спали, словно мёртвые, когда в его голову пробиралась тень, охватывала мысли и образовала обманчивую пустоту. Долго метался старик в своих мучениях, пока не начались галлюцинации и бред.

…

Ледяные бледные пальцы упрямо хватаются за мятую простынь. По комнате разносится хриплый крик, едва различимый, вперемешку с тиканьем всё тех же, отсчитывающих секунды, часов и находящейся повсюду тишиной. Бледное тело старика судорожно трясётся, но голова неподвижна, спрятана под тяжёлое одеяло, из-под которого доносится сопение и непонятные слова, походящие на стоны. Около дверного проёма тенями стоят две тощие фигуры. Одна совсем крохотная, с любопытными светлыми глазами, светящимся от дрожащего пламени свечи. Рядом женщина в каком-то мешковатом платье, держит в руках платок и дрожит вместе с тенью, но молчит, не пророняя ни единого звука.
Дитё бросается под стол, на котором всё так же горит свеча. Ребёнок то плачет, забившись в тёмный угол, то любопытно выглядывает из-под стола и пристально смотрит на деда. Тот всё кряхтит, но голос его теперь похож на злобное хихиканье. Женщина поднесла обе руки к сердцу и тихо-тихо вздохнула. Тяжёлый вздох не заметил никто, даже она сама, зато на душе мгновенно полегчало и, казалось, что кончилось всё, будто сон, будто и не было ничего вовсе. Вдруг она бросает мокрый от солёных слёз платок и в спешке бросается к двери.
Так же робко, как и прежде, она стоит у порога комнаты, пропуская вперёд только что вошедшего в дом врача. Ещё одна тёмная фигура, такая же тощая, чёрная, со сверкающими глазами. Снимает шляпу, небрежно кладёт рядом со свечой, от чего та чуть ли не потухает, колышется пламя её, заставляя тени судорожно метаться по стенам.
В комнате уже стихло. Протяжный вой дворовой шавки оглушительно и громко врывается в открытое настежь окно. Маленький мальчик всё так же сидит в углу в обнимку с игрушечной лошадкой. Глухая ночь, в окрестностях ни души, и только в этом доме, в этой комнате собрались живые, неспящие человечьи души.
Доктор неторопливо оглядывает пациента, щупает пульс и замолкает. Просидев минут десять на стуле, нарочно поскрипывая им, топая ногами, чтоб оттянуть время, то и дело опуская тяжёлые веки, он отводит глаза от койки и только сейчас замечает кроху-ребёнка. Наклоняется под стол и пытается скорчить доброжелательную улыбку. От его движений стол пошатнулся, а свеча резко упала, погрузив всё в абсолютную темноту. И различить теперь чьих-то глаз невозможно, и казалось, что все усопшие души здесь собрались, образовывая тьму вместе с гудящей, шаткой тишиной. Сделав шаг, врач попытался что-то произнести, вместо чего послышался вздох. Вздох, переполненный чувством вины и сострадания. А женщина по-прежнему кротко стояла у порога, сжимая мокрый платок в руках и едва сдерживалась, чтоб не закричать. Она знала заранее, что на этой кровати, прямо перед ней, уже второй час лежит мёртвое тело. Но боязно было признать это, уж лучше свихнуться, бесповоротно сойти с ума…
Врач взял в руки перо и от того что из-за страха потерял голос, написал что-то на бумажке, что едва можно было различить даже днём, протянул худой женщине. Пробурчал что-то несвязное, он хотел было выйти, как почувствовал, что его ногу держит то маленькое существо, тихонько сидевшее под столом минуту назад. Оно умоляюще смотрела на него, будто просило остаться здесь. Мужчина раздражённо одёрнул штанину, в очередной раз что-то буркнул и поторопился выйти, сбежать от удушающей тишины.
Женщина проводила его до калитки, всю дорогу рыдая, прося помощи и сострадания, одновременно всхлипывая и благодаря его. Он ушёл.

…

Прямо после ухода доктора ребёнок уснул посреди комнаты на холодном полу, свернувшись в маленький клубок, как беззащитный котёнок, пытаясь спрятаться от всего.
На рассвете мать, охваченная ужасом, сорвала верёвку, на которой сушилось постиранное бельё, и, спотыкаясь о порог и ступеньку, налетая на стены, словно слепой безумец, выбежала из дома.
Её тело висело на цветущей яблоне. Серое и неподвижное, грязное. И дополняла она собой ту картину: белые, невинные, столь прекрасные цветы, изгибы веток… Даже солнце светило над яблоней ярче, чем где-либо ещё, и небо там было голубее… А прямо по середине прекрасной картины - она! Тёмная и обезображенная, в противовес окружающей красоте…
В её дом вороньё слеталось и глаза выклевало тем двум телам: одному - спящему крохотному, второму - смертельно холодному. Следующей ночью там было так же тихо. И так же чужие души там собирались, образуя непроглядную тяжёлую тьму…

Снимай скорей свой грязный нимб
И скидывай свои оковы.
На беды, горечи твои "счастливые" подковы.
Скорей смывай всю эту грязь!
И крылья твои почернели,
В глазах теперь царит огонь.
О, Ангел, неужели больше нету двери
В твой ныне потускневший рай?
Не утопай в немом болоте грез,
Слёзы не лей, обрушившись нелепо на погост.
Зачем, зачем ты душу на костёр унёс?
Зачем себя ты на святой алтарь вознёс?
Ещё не охладел стеклянный хрупкий лик.
По-прежнему прозрачен, но уже поник.
Надеешься найти в печали вдохновенье…
Не стоит! Лучше наберись поболее терпенья!
Неужто средь руин и хаоса разрухи
Тебе теперь отрадно находиться?
Уже не хочешь божеству священному молиться
Да ныне колокольный звон противен уху?
Мой черный Ангел, прекрати же унывать,
Не стоит походить на неподвижный камень.
Взгляни наверх, не нужно проклинать
Ту тень, которую ты сам искал годами.
Беги оттуда что есть мочи,
Успей, успей до наступленья тёмной ночи!
Ещё не вышел месяц из тумана,
Не отравил тебя, не совершил обмана.

Ты тщательно окутан жизнью, словно льдом.

И упоенье дарит вновь твоя отрава.

Закрой глаза, покойся тихим сном,

Такая участь бы тебя не миновала.

И разрывает тело на куски

Попыткой вырваться из почернелых уст душа,

Немеют руки, но сжимают кулаки,

Бесцельно, бесполезно, неспеша…

Где-то там, на душе (есть ли она вообще? Иль нету и не было никогда?), гигантскими остро заточенными когтями скребут адовы кошки. Обжигают, виляя хвостом-языком пламени и вздыбливая волоски, что горят, словно тысячи фитильков, на спинах животных. Огрызаются и шипят, чуть ли не выворачиваясь наизнанку.

Там, где кошек нету, селятся жуткие опарыши. Они прогрызают душу, оставляя после себя сквозные отверстия, заставляя тем самым гнить нутро.

И те и другие становятся всё сильнее, крупнее, их больше с каждым мгновеньем. Посеяв хаос и невыносимую боль душевной кончины, временно населявшие жители тихо и еле заметно исчезают, растворяются, превращаются в воду и утекают, как ручей, с журчанием, с многочисленными солнечныи бликами, отражающимися на водной глади. Слёзы мучения и отчаянные крики сменяются едва различимым чириканьем крохотных птиц. Боль отступает, унося за собой всё, всё без исключения. Остатки души медленно, но верно разлагаются внутри телесной оболочки, освещаемые внутренним по-весеннему ярким солнцем. С рёбер и позвоночника капают капли растаявшего снега, звонко стуча по теперь уже пустынному месту, олицетворяя собой всё тот же ручей, но немного в другом, в чужом исполнении.

Сверху падают громадные камни, ударяются о жёсткую поверхность и вдребезги разбиваются, оставляя после себя лишь крошки, которые вдаль унесёт ветер, заботливо подхватив потоком тёплого воздуха.
Вернётся одна из адовых огненных кошек на образовавшийся пустырь, будто с ухмылкой оглядит всё вокруг: пустота до неба, свободная и чистая, безупречная… Железные прутья-усы сверкнут, отражая солнечный свет, взъерошенная шерсть мягко опустится, и, удовлетворённо вильнув хвостом, животное прыгнет вперёд, скрываясь во внешнем пространстве.