Догорала горбатая восковая свеча, капая обжигающими слезами на деревянный стол. Капли образовали лужи и застывали, превращаясь в бесформенное белёсое пятно. И темно было в комнате, слышно было лишь тяжёлое дыханье, которое эхом разносилось по пустому дому. Стены дрожали, будто боялись чего-то. В окно нагло смотрела луна. Освещала угол стола и часть стены, на которой одиноко висела полка с иконами. Лунный свет, вместе со свечой отражались в тусклых глазах. Пламя дёргалось, фитиль дымил, отбрасывая вверх клубы чёрного дыма. Позади человека, что сидел за тем столом, дёргалась его же тень, танцуя на пустой стене.
На ночном небе едва можно было разглядеть звёзды. Всё было затянуто тучами, и лишь режущий глаза свет луны пробирался сквозь плотную завесу. Холодный ветер врывался в дома сквозь щели, оставлял мурашки на коже редких прохожих, шумел в кронах деревьях, но не утихал.
Собачья стая лаяла всё громче, перекликиваясь с природой и друг другом. Некоторые из собак завывали, словно волки в глухом лесу.
Скрипнул стул, фигура поднялась, послышалось шарканье передвигающихся ног по холодному полу. Обессилив, старик упал на кровать, продолжал думать о том, чего никак не мог вспомнить. Мысли ныряли в голове, не давая поймать себя. Пробирались в глубину души и мгновенно вылетали наружу. Мучили сознание, не давая человеку чего-то понять. Странно было и непонятно, тревога окутывала его. Далеко за полночь мужчина смог уснуть. Всё стало спокойно, уснув вместе с хозяином дома. Только тиканье настенных часов слышалось в одной из комнат. Звонко и отчётливо. Восковая свеча наконец погасла, полностью растаяв от своего же пламени.
Его сумасшествие началось именно этой одинокой ночью, когда все спали, словно мёртвые, когда в его голову пробиралась тень, охватывала мысли и образовала обманчивую пустоту. Долго метался старик в своих мучениях, пока не начались галлюцинации и бред.

…

Ледяные бледные пальцы упрямо хватаются за мятую простынь. По комнате разносится хриплый крик, едва различимый, вперемешку с тиканьем всё тех же, отсчитывающих секунды, часов и находящейся повсюду тишиной. Бледное тело старика судорожно трясётся, но голова неподвижна, спрятана под тяжёлое одеяло, из-под которого доносится сопение и непонятные слова, походящие на стоны. Около дверного проёма тенями стоят две тощие фигуры. Одна совсем крохотная, с любопытными светлыми глазами, светящимся от дрожащего пламени свечи. Рядом женщина в каком-то мешковатом платье, держит в руках платок и дрожит вместе с тенью, но молчит, не пророняя ни единого звука.
Дитё бросается под стол, на котором всё так же горит свеча. Ребёнок то плачет, забившись в тёмный угол, то любопытно выглядывает из-под стола и пристально смотрит на деда. Тот всё кряхтит, но голос его теперь похож на злобное хихиканье. Женщина поднесла обе руки к сердцу и тихо-тихо вздохнула. Тяжёлый вздох не заметил никто, даже она сама, зато на душе мгновенно полегчало и, казалось, что кончилось всё, будто сон, будто и не было ничего вовсе. Вдруг она бросает мокрый от солёных слёз платок и в спешке бросается к двери.
Так же робко, как и прежде, она стоит у порога комнаты, пропуская вперёд только что вошедшего в дом врача. Ещё одна тёмная фигура, такая же тощая, чёрная, со сверкающими глазами. Снимает шляпу, небрежно кладёт рядом со свечой, от чего та чуть ли не потухает, колышется пламя её, заставляя тени судорожно метаться по стенам.
В комнате уже стихло. Протяжный вой дворовой шавки оглушительно и громко врывается в открытое настежь окно. Маленький мальчик всё так же сидит в углу в обнимку с игрушечной лошадкой. Глухая ночь, в окрестностях ни души, и только в этом доме, в этой комнате собрались живые, неспящие человечьи души.
Доктор неторопливо оглядывает пациента, щупает пульс и замолкает. Просидев минут десять на стуле, нарочно поскрипывая им, топая ногами, чтоб оттянуть время, то и дело опуская тяжёлые веки, он отводит глаза от койки и только сейчас замечает кроху-ребёнка. Наклоняется под стол и пытается скорчить доброжелательную улыбку. От его движений стол пошатнулся, а свеча резко упала, погрузив всё в абсолютную темноту. И различить теперь чьих-то глаз невозможно, и казалось, что все усопшие души здесь собрались, образовывая тьму вместе с гудящей, шаткой тишиной. Сделав шаг, врач попытался что-то произнести, вместо чего послышался вздох. Вздох, переполненный чувством вины и сострадания. А женщина по-прежнему кротко стояла у порога, сжимая мокрый платок в руках и едва сдерживалась, чтоб не закричать. Она знала заранее, что на этой кровати, прямо перед ней, уже второй час лежит мёртвое тело. Но боязно было признать это, уж лучше свихнуться, бесповоротно сойти с ума…
Врач взял в руки перо и от того что из-за страха потерял голос, написал что-то на бумажке, что едва можно было различить даже днём, протянул худой женщине. Пробурчал что-то несвязное, он хотел было выйти, как почувствовал, что его ногу держит то маленькое существо, тихонько сидевшее под столом минуту назад. Оно умоляюще смотрела на него, будто просило остаться здесь. Мужчина раздражённо одёрнул штанину, в очередной раз что-то буркнул и поторопился выйти, сбежать от удушающей тишины.
Женщина проводила его до калитки, всю дорогу рыдая, прося помощи и сострадания, одновременно всхлипывая и благодаря его. Он ушёл.

…

Прямо после ухода доктора ребёнок уснул посреди комнаты на холодном полу, свернувшись в маленький клубок, как беззащитный котёнок, пытаясь спрятаться от всего.
На рассвете мать, охваченная ужасом, сорвала верёвку, на которой сушилось постиранное бельё, и, спотыкаясь о порог и ступеньку, налетая на стены, словно слепой безумец, выбежала из дома.
Её тело висело на цветущей яблоне. Серое и неподвижное, грязное. И дополняла она собой ту картину: белые, невинные, столь прекрасные цветы, изгибы веток… Даже солнце светило над яблоней ярче, чем где-либо ещё, и небо там было голубее… А прямо по середине прекрасной картины - она! Тёмная и обезображенная, в противовес окружающей красоте…
В её дом вороньё слеталось и глаза выклевало тем двум телам: одному - спящему крохотному, второму - смертельно холодному. Следующей ночью там было так же тихо. И так же чужие души там собирались, образуя непроглядную тяжёлую тьму…