Где-то там, на душе (есть ли она вообще? Иль нету и не было никогда?), гигантскими остро заточенными когтями скребут адовы кошки. Обжигают, виляя хвостом-языком пламени и вздыбливая волоски, что горят, словно тысячи фитильков, на спинах животных. Огрызаются и шипят, чуть ли не выворачиваясь наизнанку.
Там, где кошек нету, селятся жуткие опарыши. Они прогрызают душу, оставляя после себя сквозные отверстия, заставляя тем самым гнить нутро.
И те и другие становятся всё сильнее, крупнее, их больше с каждым мгновеньем. Посеяв хаос и невыносимую боль душевной кончины, временно населявшие жители тихо и еле заметно исчезают, растворяются, превращаются в воду и утекают, как ручей, с журчанием, с многочисленными солнечныи бликами, отражающимися на водной глади. Слёзы мучения и отчаянные крики сменяются едва различимым чириканьем крохотных птиц. Боль отступает, унося за собой всё, всё без исключения. Остатки души медленно, но верно разлагаются внутри телесной оболочки, освещаемые внутренним по-весеннему ярким солнцем. С рёбер и позвоночника капают капли растаявшего снега, звонко стуча по теперь уже пустынному месту, олицетворяя собой всё тот же ручей, но немного в другом, в чужом исполнении.
Сверху падают громадные камни, ударяются о жёсткую поверхность и вдребезги разбиваются, оставляя после себя лишь крошки, которые вдаль унесёт ветер, заботливо подхватив потоком тёплого воздуха.
Вернётся одна из адовых огненных кошек на образовавшийся пустырь, будто с ухмылкой оглядит всё вокруг: пустота до неба, свободная и чистая, безупречная… Железные прутья-усы сверкнут, отражая солнечный свет, взъерошенная шерсть мягко опустится, и, удовлетворённо вильнув хвостом, животное прыгнет вперёд, скрываясь во внешнем пространстве.