Сонное я

Такое ощущение, что наши с тобой отношения строили таджики.

я очень, очень хочу чтобы закончился этот год! хочу момент загадывания желаний в бой курантов, чувствовать охуенный заряд энергии! чтобы вся эта поеботень наконец закончилась, начался новый и свежий год, с новыми прекрасными моментами, с новыми прекрасными людьми, ну или пусть блять старые улучшатся, себя другую хочу! много нового и свежего, прилив сил, осознания новых вещей, чтобы отпустило нахер уже от этого года! двадцать-тринадцать, я жду..)

Жизнь без свободы порывов — словно прозябание со связанными руками. Отсутствие свободы порывов оседает на дне души горечью сожалений. Возникает желание сделать рискованный шаг, но эссенция из гордости, страха ответственности растворяет порыв. Обрезаешь сам себе крылья.

Эльчин Сафарли, "Сладкая соль Босфора"

ну мы же может стать друзьями. только друзьями. только бы друзьями.

если завтра реально всему будут кранты, то… то все равно. ничего не жалко; важности нет кому-то что-то говорить, что-то спасать, доказывать. ничего не станет, будет перерождение.

спасибо алкоголю, за то, что вырубил мои нервные окончания) за паручасовой лучший сон за всю неделю)

решили, что от смеха ВСЕ морщины видны на лице, и не будем ржать. в итоге сидели с красными лицами и хрюкали. а ниче так) смешно)

над жизнью нет контроля, пульта управления тоже нет, ни время назад, ни ошибки исправить.. чё за лажа то(..

Они сидели за столиком в баре, населенном умненькими с виду людьми, – те выпивали, смеялись, и было им очень весело.

– Как не верти, – сказала она, – на этом всё. С тобой уже не прикольно, и я больше не хочу тебя видеть. Ты был…

– Это так чертовски мило, – сказал Арт, немного поглядев на неё, а потом снова уставился в стол.

– И не надо со мной так разговаривать, будто ты в Стране Хемингуэя, – сказала она. – Что, нельзя просто промолчать и не корчить из себя мелодраматичного осла? Его лицо закончило бледнеть. Губы немного подрагивали.

– Терпеть не могу этих детских сцен, – сказала она. – Инфантилизм. Инфантелячество.

Подошёл высокий официант и спросил, готовы ли они сделать заказ.

– Чёрт возьми, нет, – ответил Арт, не отрывая глаз от стола.

Официант очень медленно отошёл.

Когда-то он был профессиональным боксёром.

– Я ухожу, – сказала она.

– Валяй, – сказал он. – Валяй.

Она встала из-за стола.

– До свидания.

– Вали, – сказал он.

Он смотрел в стол и слушал, как она уходит. Когда он поднял голову, её уже не было.

Люди за соседним столиком хохотали так громко, что он не слышал своих мыслей.

– Сучка негритянская, – сказал он. И заплакал.

каждый раз как на работе тебя "имеют" ни за что, хочется пойти и в "говно". не удивительно, что народ пьет.

Пенни не появилась, и мне поэтому было очень хреново. То есть… ну, в общем, я рассчитывал, а она не появилась, и мне от этого было очень хреново. Пенни обычно приходит к ручью в середине дня и плавает голышом пару минут, а вчера вот не появилась.

Да кому хочешь понравится сидеть по кустам и смотреть, как Пенни плавает голышом: она, пожалуй, самая красивая индианка во всей округе. И вчера она не появилась – вот же хреново мне было. Просидел в кустах больше часа, пока не сообразил, что она не придет, а потом решил топать домой и чем-нибудь заняться. Выполз из кустов, прошел через ельник к дороге и двинул домой.

А жарища вчера стояла – как в преисподней субботним вечером, наверно.

Иду я себе, и тут по дороге скачет на своей кобыле мистер Перлих. Остановился рядом.

– Здрасте, мистер Перлих, – говорю я.

– Жарко, а? – спрашивает он.

– Ага. Ну как бы.

Мистер Перлих – это такой длинный тощий парняга, совсем без волос. Ну нет у него волос на голове. Все выпали, когда его жена себе черепушку из дробовика снесла.

– Знаешь чего? – спрашивает мистер Перлих.

– Чего?

– Ой. Ой, даже не знаю, – говорит он. И отваливает – ни слова больше не сказал.

Мистер Перлих всегда так чудит. С тех пор как его жена себе черепушку отстрелила.

Мистер Перлих за поворотом скрылся, и я его больше не видел. Дальше пошёл.

А жарень такая стояла, что я весь аж употел. Даже коленки ослабели – это потому, что я почти и не обедал ничего.

На крыльце этой развалюхи – сидроварни Уинстона – загорала здоровая, жирная гремучка. Я кинул в неё камнем, но промазал. Она потрещала и под крыльцо увалилась. И за мной оттуда подглядывает. Я еще один камень кинул, и она уползла под сидроварню – больше я её и не видел. Разозлилась, наверно, да ещё как!

В небе над сидроварней висело одно облачо. Белое, на плевательницу похоже. Сейчас таких облаков почти и не увидишь – чтоб на плевательницы смахивали.

Когда я шел мимо дома Хиншоу, вижу – на ветке самого здорового клёна перед крыльцом, на самом верхотуре, сидит Бен Хиншоу. Ему шестьдесят четыре, а лицо у него мартышечье. И за мной подглядывает из-за листика.

– Ты там чего это делаешь? – заорал я.

– Пошел отсель, – ответил он.

– Чего с тобой такое?

– Пошел отсель. Пошел. Я птичка. Оставь меня в покое. Пошел отсель.

– А-а, так, значит, птичка, да?

– Угу. Птичка.

– И какая же ты птичка?

– Малиновка.

– И как тем тебе малиновкой?

– Неплохо.

– Это хорошо.

Тут на крыльцо выскочила миссис Хиншоу и заорала:

– А ну не трожь его! Оставь моего мужа в покое! Пошёл отсюдова и оставь его в покое!

– Да я его и не трогал.

– Оставь его в покое и пошёл отсюдова к чёрту.

– Это общая дорога, – ответил я.

Миссис Хиншоу села на ступеньки, закрылась фартуком и заплакала.

– Оставь его в покое, ради господа боженьки. – Весь голос у неё попадал в фартук, поэтому я почти ничего не разобрал.

– Прошу тебя, оставь его в покое.

– Ладно, – ответил я. – Я пошёл. И не надо плакать. Не плачьте, пожалуйста.

– Прошу тебя, – сказала она.

Я двинулся дальше.

Бен засмеялся.

– Я птичка! – вопил он. – Малиновка!

Миссис Хиншоу зарыдала ещё пуще. Я прибавил ходу оттуда, к чёртовой бабушке, потому что, когда миссис Хиншоу плачет, меня жутики пробирают.

За весь остаток пути я остановился только раз: поглядеть, как миссис Драгу сжигает цветы. Пару раз в неделю она жжёт цветы. Главным образом ирисы. Берёт, складывает в кучу, поливает керосином и поджигает. А потом садится рядом в плетеное кресло и читает свою большую черную Библию. Миссис Драгу очень набожная. За последние сорок лет пропустила только одну службу в церкви. Это когда сама церковь сгорела три года назад. Миссис Драгу всегда читает Библию – да и чего б не читать, она богатая вдова, чего ещё ей делать? Я-то лично Библию терпеть не могу. Слишком сухая. Мне Микки Спиллейн нравится.

Я постоял на дороге и посмотрел, как миссис Драгу жжёт цветы. Никак в толк не возьму, чего ей так нравится их жечь. Как-то у мамы спросил, а она говорит:

– Ну и что?

Миссис Драгу вдруг оторвалась от Библии и на меня поглядела – долго-долго так, и не говорила ничего. Просто глядела.

– Добрый день, миссис Драгу, – сказал я.

– Ты в аду гореть будешь, – ответила она.

– Чего?

– Ты меня слышал, молодой человек. Ты будешь гореть в аду – и ты это знаешь. Вечно и всегда там гореть будешь. По крайней мере месяц.

– Это… ну, такого не очень красиво желать.

– И не дерзи, – сказала она, взяла лиловый ирис и швырнула в огонь. – Не дерзи мне тут.

Я пожал плечами и пошёл домой.

Жутко чудные люди живут у нас в городке. Иногда я прямо не знаю, что и думать.

хочу впадать в ступор. уметь зависать в нужные моменты. не обращать внимания на людей, их слова, чувства.. они чужие. не думать. не делать. не дышать. счастье анабиоза.

" я бы поубивала всех твоих баб, но ты, наверно, сильно расстроишься."

хочу вновь счастья

один в поле - воин)